1920 год
Генри Поттер, больше известный просто как «Гарри», считал себя, в целом, неплохим человеком. В детстве он практически никогда не капризничал — впрочем, в большей степени потому, что его родители и так давали ему всё, что он просил. В любых других обстоятельствах это бы разбаловало его — но воспитывали его в строгости, и неприметный нрав сочетался в нём с хитростью и умом; идеальные качества для любого политика. Конечно, расти единственным ребёнком было довольно одиноко, даже если у него было несколько друзей-маглов в Годриковой Впадине (и одна подруга, о которой он не любил вспоминать), однако, в конце концов, Генри особо не расстраивался — чем с меньшим количеством людей ты общался, тем меньше было бы тех, кто мог бы тебя предать.
«Никому не доверяй!» было для него личным девизом, не менее важным, чем девиз его собственной семьи; с таким отношением к людям, да и, к тому же, не слабыми амбициями, ему было бы самое место в Слизерине, но верность собственной семье и стремление оградить секреты рода от чужаков превысили, и Распределяющая Шляпа отправила его в Хаффлпафф. Генри такому повороту только обрадовался — факультет «барсуков» был тем, на кого никто никогда не обращал внимания, что, в свою очередь, позволяло без лишнего шума налаживать выгодные связи, которые были ему крайне необходимы, учитывая то, какое положение он, как наследник Древнейшего и Благороднейшего Дома Поттеров, занимал как среди сверстников, так и в волшебном сообществе в целом.
Генри был послушным и прилежным учеником; он не влезал в неприятности, не портил репутацию, был очень талантлив в магических науках (особенно в трансфигурации), и, в целом, воплощал собой идеального студента. Иные люди ненавидели его за, подчас, демонстративную «правильность», но Генри это не коробило — друзей у него, в любом случае, не было, да и не особенно этот факт его расстраивал, если говорить откровенно. Врагов, впрочем, не было тоже — он старался поддерживать хорошие отношения со всеми окружавшими его людьми, даже если эти люди были ему неприятны;
особенно если эти люди были ему неприятны. И одним из таких людей был не кто иной, как профессор трансфигурации из Хогвартса, Альбус Дамблдор.
Эксцентричный мужчина, известный своими крайне своеобразными манерами — и не менее своеобразным чувством моды, если вы спросите Генри, — был тем человеком, которого Поттер, откровенно говоря, побаивался. В его памяти всё ещё был силён тот момент, когда он узнал о смерти Арианы — а подслушанный разговор родителей о том, что её собственный брат мог приложить к этому руку, заставили его утратить ту невинность, что в нём ещё оставалась. И отец, и мать много раз наставляли его ни в коем случае не привлекать к себе его внимание, и Генри, верный родовой магии и семье Поттеров превыше всего остального, разумеется, предпочитал держаться на периферии, стараясь не слишком «отсвечивать» и не демонстрировать своё мастерство, рассчитывая, что его никто не заметит.
Дамблдор, однако, заметил — более того, возжелал оказать ему поддержку в будущем строительстве карьеры, и предложил, по сути, стать его патроном. Генри от протекции не отказался — он, в конце концов, был «змеёй» в шкуре «барсука», — но подозрительности в нём это не убавило ни на йоту. В частном порядке он думал, что беспокойство родителей имеет вполне реальные обоснования, если приходившие из Европы слухи о тёмном волшебнике Гриндевальде могли быть какими-либо предвестниками. Так что молодой наследник дал своё согласие, хотя и оговорив предварительно, что это предприятие строго добровольное, и что он не считает себя обязанным Дамблдору в чём-либо. Мужчина на это лишь отмахнулся — к тому моменту они очень часто проводили время вместе, обращались друг к другу по имени и на «ты»; профессор трансфигурации считал Генри Поттера своим другом, и Генри не счёл необходимым его в этом разубеждать.
Окончание школы и становление совершеннолетним позволило ему получить титул лорда Поттера и занять, наконец, место в Визенгамоте, принадлежащее его семье. Будучи представителем, так называемых «нейтралов», он усиленно боролся за сохранение статус-кво, хотя и понимал, что надежд на сохранение существующего порядка вещей в эти неспокойные времена почти не осталось — в последние годы его обучения в Хогвартсе произошла большая магловская война, спровоцированная, по слухам, Гриндевальдом, который провозгласил себя Тёмным Лордом — первым за это столетие. Не было ничего удивительного в том, что начало его карьерного роста совпало с началом серьёзнейшего в современной истории магической Британии политического кризиса.
«Движение Интервенционистов», основанное Гриндевальдом и чаще называемое просто «Общим Благом», было по своей сути крайне противоречиво уже хотя бы тем, что не вписывалось ни в одну исторически сложившуюся политическую фракцию Визенгамота; политическая программа Тёмного Лорда — в высшей степени революционная, — провозглашала необходимость отмены Статута о секретности и раскрытия существования волшебного мира перед маглами, что было в духе некоторых наиболее радикальных идей Света, но, в то же время, ставила своей целью формирование глобальной магической империи и открытое порабощение волшебниками магловского мира — а вот это уже больше соответствовало взглядам «тёмных».
Не было ничего удивительного в том, что сторонников Гриндевальда хватало из обеих фракций, и практически во всех случаях это были наиболее радикальные их представители. Именно этим Генри и воспользовался, сделав своими союзниками «нейтралов»; последовавшая политическая борьба была отчасти закулисной, грязной и, возможно, не совсем законной, но это помогло погасить разгоравшееся пламя, и террор Гриндевальда, в конечном итоге, практически не затронул Британию. Разумеется, Генри осуществил этот план и ради собственной выгоды — заработав репутацию «миротворца», он смог в двадцать один год стать Верховным чародеем Визенгамота, став одним из самых молодых волшебников в истории, когда-либо занимавших данную должность.
С личной жизнью, однако, всё сложилось далеко не так гладко; в отличие от прочих аристократов, Поттеры не заключали брачных договоров между новорождёнными детьми — каждому наследнику давался шанс найти подходящую суженую в течение семи лет учёбы в школе. Генри этого сделать не смог, как из-за его личной недоверчивости к людям, так и из-за опаски раскрыть секреты рода постороннему человеку. В нынешние времена, когда Гриндевальд неуклонно набирал силу, а Дамблдор приобретал всё большее влияние на умы подраставшего поколения, вопрос доверия становился ещё более щекотливым. А Поттеры в столь важных ситуациях полагались на скрупулёзное планирование и расчёт, а уж никак на волю случая и удачу. И всё же, когда родители устроили для него смотрины, Генри в некотором роде почувствовал себя уязвлённым — среди всех прочих его достижений неспособность сделать для рода Поттеров самое важное — организовать семейную жизнь, — казалась самой постыдной неудачей.
Эвелин Флимонт, впрочем, оказалась более чем достойным вариантом — чистокровная, происходившая из Благородного Дома, к тому же, союзного роду Поттеров, а кроме того, весьма неглупая и хорошо умевшая хранить чужие секреты. Особой страсти между ними, конечно, не было никогда, однако Генри в конечном итоге научился по-настоящему ценить её вклад в благополучие их семьи — как настоящее, так и будущее. О Певереллах, Дарах Смерти, мантии-невидимке, кузницах и прочих фамильных секретах он, впрочем, ей рассказать так и не решился — даже спустя годы брака лорду Поттеру было очень нелегко преодолеть паранойю, вызревшую в нём благодаря родительскому воспитанию. Однако иногда у него создавалось ощущение, что Эвелин сама соединила все нужные точки и давно уже обо всём догадалась — взгляд супруги, который он порой на себе ловил, был понимающим и даже одобрительным, словно она полностью поддерживала его яростную защиту семейных тайн.
Наверное, именно тогда он впервые по-настоящему в кого-то влюбился — влюбился в собственную же жену, подумать только! А это, в свою очередь, привело к самому счастливому моменту в его жизни, когда он стоял в роскошно обставленной детской Поттер-мэнора и с каким-то совершенно ему незнакомым теплом в груди наблюдал за младенцем, с улыбкой пускавшим слюни в маленькой кроватке под балдахином. Отчасти это было даже странно — он, конечно, хотел детей, но не думал, что будет таким уж хорошим отцом, однако сейчас, когда маленький Карлус появился в его жизни, он понятия не имел, как же мог жить без него все эти годы. Всё в нём казалось невероятно очаровательным — даже чёрные, непослушные волосы, которые — с улыбкой подумал Генри, — мальчик определённо унаследовал от него.
Улыбнувшись, Генри наклонился над кроваткой и взял младенца на руки; Карлус лишь весело забулькал и, протянув крошечную ручку, ухватился за его козлиную бородку и больно при этом дёрнул. Лорд Поттер слегка поморщился, думая, что в этом его сын определённо пошёл в мать — Эвелин знала себе цену и никогда не стеснялась доказывать ему, что она сильная личность, вполне способная при случае поставить его на место, даже несмотря на то, что он, Генри, являлся главой семьи. За этими мыслями мужчина как-то не заметил, что к хихиканью Карлуса присоединился другой, женский смех — лёгкий и тихий, и определённо куда более ласковый.
Обернувшись, Генри увидел Эвелин в свободном шёлковом домашнем халате — она стояла в дверях детской, прислонившись к косяку плечом и, сложив на груди руки, с улыбкой наблюдала за мужем.
— Надо же… Ему всего два месяца, а он уже вьёт из тебя верёвки, — тон её несколько помрачнел. — Мы должны были попробовать гораздо раньше.
Генри кивает — да, конечно должны были; Эвелин намекала на детей (более или менее явно) уже на протяжении нескольких лет, но лорд Поттер не считал нужным торопиться. Часть его надеялась, что царящая в волшебном сообществе истерия из-за бесчинствовавшего в Европе Гриндевальда со временем успокоится, но, как оказалось, год от года ситуация словно бы наоборот становилась всё хуже. В конечном итоге, Генри решил перестать тянуть — семье был необходим наследник, а в случае неприятностей они просто более тщательно озаботятся его защитой, только и всего.
— Я знаю, — вздохнул Генри. — Я и сам хотел детей, но… не хотел принуждать тебя. Боялся, что ты была не готова.
Эвелин подошла к мужу, звук её шагов по паркету из орехового дерева исчез, когда она ступила на мягкий ковёр. Обняв мужа за плечи, она мягко обхватила ладонью его щёку и ласково развернула лицом к себе, заставив посмотреть в глаза.
— Я была готова, — тон её был твёрд и решителен. Генри в очередной раз подумал о том, как же ему повезло, что его женой стала такая потрясающая женщина; ласковая улыбка внезапно украсила губы Эвелин, когда она наклонилась к мужу, поцеловав его в уголок рта, после чего прошептала на ухо. — Всё, что тебе было нужно сделать — это спросить.
От её дразнящего, соблазнительного шёпота по спине Генри пробежал табун мурашек, но даже это не смогло избавить его от скрутившего внутренности чувства вины.
Он потратил годы их брака сперва на то, чтобы всячески делать вид, будто никакого брака нет, а потом и на то, чтобы сделать всё настолько формальным и неудобным для них обоих, насколько это было возможно. Для Генри не было никаких проблем делать что-либо исключительно из чувства долга, из ощущения обязательства чему-либо — к примеру, собственной семье, — и он был уверен, что и супружеская жизнь, наряду с воспитанием наследника, также сможет уместиться в эту категорию. И всё же, живя с Эвелин, он, всю свою жизнь не считавший отношения чем-то особенно важным (по сравнению со множеством других вещей), вдруг обнаружил, что его по-настоящему
тянет к собственной жене. Честно говоря, поначалу это лорда Поттера откровенно напугало, и для них обоих это, наверное, был самый тяжёлый период жизни.
До этого он едва ли не торопился как можно скорее выполнить свой супружеский долг и воспитать сына, чтобы, в дальнейшем, уже на это не отвлекаться. Однако теперь он обнаружил, что просто неспособен на такой шаг — теперь, когда он в самом деле начал влюбляться в Эвелин, такое отношение к ней казалось просто чудовищным. Разрываясь между долгом и чувствами, он, в итоге, не желал заводить ребёнка ни из обязательств (иначе бы вина сожрала его изнутри), ни из любви (потому что сам не был уверен, любит ли он вообще собственную жену), из-за чего пустил на ветер ещё несколько лет, прежде чем они, наконец, смогли откровенно поговорить и решились осуществить задуманное.
— Не хандри, — Эвелин прижалась к мужу теснее, очевидно, сразу осознав, какой оборот приняли его мысли. — Мы уже обговорили это — и тогда, и после. Я простила тебя, помнишь? Да и не винила никогда особенно — Мерлин, мы впервые увиделись только на смотринах, за пару месяцев до помолвки!
— Которая, вроде как, должна была облегчить нам взаимопонимание, — проворчал Генри, продолжая морщиться от боли и пытаться вырвать собственную бородку из ручонок особенно любопытного сына.
— Она и облегчила, — мягко ответила Эвелин. — Просто не всё можно решить магией — разговаривать, порой, тоже необходимо.
— Мне всегда было тяжело открываться людям, — тон Генри был грустным, но, в то же время, резким. — Ты знаешь, почему.
Эвелин кивнула; конечно, она знала. У неё не сложилось какого-то твёрдого мнения насчёт профессора Дамблдора за все годы в Хогвартсе, учитывая, что для неё он был не более чем учителем — практически безликой фигурой, с ней никак не связанной, каким бы эксцентричным он ни был. Однако она знала о нём достаточно — как от Генри, так и от портретов его родителей (хотя она подозревала, что делились они далеко не всем), — чтобы чувствовать к рыжебородому волшебнику почти инстинктивное недоверие. К тому же, Флимонты никогда не входили в число волшебников, считавших Дамблдора «вторым пришествием Мерлина», что, как она подозревала, было одной из причин, почему Поттеры вообще предпочли сосватать её за своего сына. Мысль об использовании в корыстных целях, конечно, была неприятной сама по себе, но это лишь больше усилило её подозрительность.
— Он ведь должен прийти сегодня, верно? — негромко спросила она. Она не называла имени; Генри и так понял бы, о ком шла речь.
— Да, скоро, — вздохнул мужчина, тон его выдавал, насколько же на самом деле ему не хотелось присутствовать на встрече с человеком, который, в глазах большинства его знакомых и друзей, являлся его лучшим другом.
— Как думаешь, что ему нужно?
— Понятия не имею, — Генри покачал головой. — Он не сказал, а сам я могу придумать целый список причин, от желания поговорить о погоде до предложения о союзе.
— Если он потребует союза, ты ведь не собираешься присоединяться к нему? — моментально ощетинилась Эвелин. Её род, Флимонты, как и Поттеры, относился к фракции «нейтралов», и Дамблдор раздражал её уже хотя бы тем, что упорно пытался втянуть их семью под знамёна Света.
— Разумеется нет, — фыркнул Генри. — Он Посвящённый — и это уже весомый повод держаться от него подальше. «Лучше всего прятаться у всех на виду», как говорил мне отец, и это единственная причина, по которой я вообще с ним общаюсь. И даже если бы само его существование не было угрозой для моей семьи… я бы отказал ему. У меня есть бизнес, жена и ребёнок, и это всё, что мне нужно — его высокоморальные инициативы уж точно мне без надобности.
— Что ж, — томно протянула Эвелин, обняв мужа за шею. — Я рада, что вышла замуж за мужчину, у которого в наличии имеется мозг.
Генри отчасти чувствовал себя оскорблённым, но не ответил на подколку — в этом была вся Эвелин, она никогда не лезла за словом в карман. Так что он просто обвил свободной рукой её талию и крепко прижал к себе, накрыв её губы своими, передавая ей без помощи слов свою любовь и привязанность. Судя по тому, как губы женщины растянулись в улыбке прямо во время поцелуя, она, определённо, оценила это, однако ласки прервал что-то залепетавший Карлус, явно недовольный утраченным вниманием родителей. Обратив внимание на сына, чета Поттеров негромко рассмеялась.
— С таким рвением ему только старостой и быть, — пошутила Эвелин. — Ему определённо будет доставлять радость вытаскивать парочки из кладовок для мётел.
Она мягко поцеловала Карлуса в лоб, что заставило мальчика захихикать. Генри же просто с любовью наблюдал за этой картиной — видеть, как его жена ворковала над их сыном, было приятно и заставляло его губы сами собой расплываться в улыбке. И это он, человек, никогда не думавший, что в принципе сможет питать к кому-либо хоть какую-то привязанность, тем более к детям! Но, видимо, это было очередное доказательство того, что с возрастом люди пересматривали свои приоритеты, и даже Генри, Верховный чародей Визенгамота, не был исключением из этого правила.
Наконец, уложив сына в кроватку, Эвелин обернулась к мужу и, вытащив палочку и бросив быстрое заклинание, указывающее время, вздохнула.
— Тебе пора, он скоро будет здесь. Требуется ли моё присутствие?
Генри, направившийся было к двери, остановился и, задумавшись, покачал головой.
— Нет, — покачал головой лорд Поттер. — Посиди пока с Карлусом. В любом случае, я думаю, что это будет недолгий визит.
— Тогда ладно, — она вновь подошла к Генри и поцеловала его в щёку. — Желаю удачи.
— Спасибо, любимая, — вздохнул лорд Поттер. — Она мне понадобится.
Выйдя из спальни, он двинулся вдоль одного из коридоров, практически на автомате вытаскивая волшебную палочку. Поравнявшись с одной из картин, он, не глядя, постучал несколько раз по раме — и картина попросту исчезла, вместе со значительной частью стены под ней, открыв потайной коридор, тускло освещённый газовыми лампами. Генри, не замедляя темпа, двинулся туда, взмахом палочки вновь запечатав проход, после чего, пройдя некоторое время по довольно тесным, тёмным и очень пыльным коридорам, наткнулся на тупик, но, нимало не смутившись, открыл выход точно таким же образом, как открыл и вход, и точно таким же образом вновь запечатав его.
Лорд Поттер оказался в своём рабочем кабинете — просторной комнате, оформленной без особых изысков, но со вкусом, в духе байроновской классики. Спрятанная дверь в потайной коридор находилась аккурат между книжными полками с застеклёнными дверцами, прямо напротив обрамлённого тёмно-красными шторами большого окна, из которого открывался впечатляющий вид на сад на заднем дворе поместья. Чуть в стороне был массивный и богатой украшенный письменный стол всё из того же орехового дерева, и обитое коричневой кожей офисное кресло. Напротив них, за арочным проходом, была «гостевая» часть комнаты, покрытая пёстрым ковром. Здесь ярко пылал камин, который хотя и был подключён к сети, но использовался лишь в чрезвычайных ситуациях, рядом стояли мягкие кресла и кофейный столик, стены были увешаны картинами, а неподалёку от гобелена имелась ещё одна дверь, выводившая в другие помещения мэнора.
Именно на эту дверь и поглядывал периодически Генри, усевшись за стол и решив, в ожидании визитёра, приступить к своей ежедневной работе; он заточил ножичком изящное перо в серебряной оправе и, обмакнув его в чернильницу, начал заполнять документы, хотя какая-то отдалённая часть его разума продолжала размышлять над причинами того, зачем его старый наставник вообще решил явиться к нему домой. Несмотря на то, что он сказал Эвелин, в попытках её успокоить, сам он был более чем уверен, что предстоящий визит будет каким угодно, но никак не праздным. Сохранять нейтралитет в сложившихся обстоятельствах было тяжело, и многие лорды и леди уже подходили к нему с предложениями об альянсе. Генри не отвергал их, но и не стремился связывать себя какими-либо обязательствами — это ограничивало пространство для манёвра, а, кроме того, вынуждало его жертвовать кровно нажитое ради совершенно посторонних, на его взгляд, целей. Если бы профессор трансфигурации и в самом деле возжелал заключить союз, он стал бы своего рода квинтэссенцией большинства «светлых» семей, оказывавших на него давление в Визенгамоте в течение последних нескольких месяцев и требовавших решительных мер против Гриндевальда.
Внезапно дверь, за которой Генри краем глаза наблюдал уже минут пятнадцать, отворилась, и в комнату вошёл домовой эльф, а следом за ним — высокий мужчина с длинными рыжими волосами и такого же цвета усами и (не менее длинной) бородой. Лицо Генри не дрогнуло, когда он вставал из-за стола, дабы поприветствовать гостя, однако внутренне он скривился, глядя на мантии вырвиглазно-оранжевого цвета, в тон волосам, которые выбрал Альбус в качестве своего наряда. Честно говоря, отвратительный вкус этого человека к одежде раздражал лорда Поттера едва ли не больше, чем снисходительная манера разговора и загадочный вид, который любил напускать на себя мужчина, словно пытаясь таким образом показать своё моральное превосходство перед собеседником. Впрочем, уже то, что он на этот раз явился без своей (как правило, тоже убогой) широкополой остроконечной шляпы, было хорошим знаком, и Генри позволил оптимизму чуть-чуть задержаться в его сердце — чего он обычно ни в коей мере не позволял.
— Рад тебя видеть, Генри, — отечески улыбнулся ему Альбус, шагая к нему с видом хозяина. — Я, надеюсь, не отвлёк тебя ни от каких важных дел?
— Не беспокойся, Альбус, ради старого друга я вполне способен оторваться от работы, — Генри пришлось прибегнуть к окклюменции, иначе его ответная улыбка совершенно точно вышла бы очень уж натянутой. — Чаю?
Он указал на столик, на котором уже стоял серебряный поднос, фарфоровый чайник, от носика которого поднимался пар, и две чашки на маленьких блюдцах.
— Буду премного благодарен, — кивнул Альбус, когда они с Генри уселись в кресла. Лорд Поттер взмахнул палочкой, и чайник, подскочив в воздух, самостоятельно наполнил обе чашки, которые затем полетели по воздуху к ожидавшим их мужчинам.
Генри сомневался, что профессор Дамблдор находил обстановку кабинета дружеской или даже хоть сколько-нибудь гостеприимной, и дело было даже не в декоре, а в многочисленных артефактах, украшавших полки — зачарованные кинжалы, тиснённые золотом фолианты, черепа, инкрустированные драгоценными камнями, украшенные серебряным гербом кубки… Большая часть фамильных ценностей, конечно, была уже давно припрятана по тайникам, поскольку законы Министерства, касавшиеся «тёмной магии», становились год от года всё более жёсткими, но и эти артефакты были, скажем так, «на грани». Генри мог только забавляться тщательно скрываемым недовольством Альбуса, который, будучи непримиримым приверженцем Света, наверняка испытал порыв уничтожить все артефакты с той самой секунды, как вошёл в дверь. Впрочем, лорд Поттер мог восхититься уже хотя бы выдержкой сидящего напротив него рыжебородого мужчины.
— Всегда ценил хороший Эрл Грей, — отметил Альбус, отпив из чашки. На лице его была всё та же блаженная улыбка, которая, как знал Генри, была для профессора трансфигурации совершенно нормальным выражением лица; требовалось что-то совершенно из ряда вон выходящее, чтобы рыжебородый мужчина перестал улыбаться. — Так как твои дела, Генри? Я слышал, ты недавно стал отцом?
— Да, уже два месяца как, — кивнул Генри. — Я, признаюсь, довольно долго откладывал это дело, и рад, что у рода Поттеров теперь есть наследник.
— В самом деле, воистину приятная весть, — согласился Дамблдор, всё ещё улыбавшийся. — Полагаю, растить ребёнка — нелёгкий труд. В последнее время ты был так занят, что почти перестал мне писать, что уж говорить о личных визитах, — мягко упрекнул друга профессор.
— Да уж, порою было тяжело, — вздохнул лорд Поттер, тоже сделав глоток чая. — Да и времена не из весёлых, знаешь ли. Ты, я думаю, слышал, что Гриндевальд учинил в Америке?
— Слышал, конечно же, — улыбка Дамблдора несколько увяла. — Крайне прискорбное известие. Собственно, это одна из причин, по которой я и хотел поговорить с тобой.
— Если это та же просьба, с которой ко мне обращался Арфанг, мой ответ — нет, — категорически ответил Генри. — Может быть, между нашими семьями и есть союз, но этот союз оборонительный — не наступательный.
— И всё же сидеть в обороне — не лучший вариант. Промедление, и, тем более, бездействие, может обойтись всем нам гораздо дороже. Гел… Гриндевальду удалось сбежать из Америки, выставив МАКУСА некомпетентными дураками. Я думаю, лорд Лонгботтом прав, когда пытается заключить союз с как можно большим количеством по-настоящему сильных волшебников, особенно тех, кто, скажем так, на личном опыте имеет представление о степени угрозы, с которой мы имеем дело.
«На личном опыте… И это говоришь мне
ты, Альбус?» — подумал Генри, от которого не ускользнула ни запинка Альбуса при имени Гриндевальда, ни не слишком тонкая попытка лести. Поэтому он продолжил категорично отстаивать свою позицию.
— Я не отрицаю, что нам необходимо быть готовыми на случай вторжения на нашу территорию. Но я не понимаю, с какой стати мы должны создавать какой-то экспедиционный корпус и принимать участие в чужой войне. Гриндевальд даже не подданный Его Величества — ни магловски, ни магически.
— Однако попытался убить человека,
являвшегося Его подданным, — настойчиво возразил Дамблдор. — Я понимаю, что ты всегда был скептиком и не любил лезть на рожон, но игнорировать происходящее сейчас уже попросту невозможно — Гриндевальд нарушил все мыслимые и немыслимые законы. Он неоднократно доказал, что не испытывает ни малейших угрызений совести и без колебаний убьёт любого вставшего на его пути волшебника, не говоря уж о магле, — он вздохнул. — Я не могу вспомнить, сколько раз призывал его остановиться, но теперь, после случившегося, боюсь, никакие воззвания не заставят его свернуть с тёмного пути.
«Боюсь… — подумал про себя Генри. — Вот значит как, ты боишься… Интересно, ты сожалеешь о том, что война теперь неизбежна, или попросту не желаешь поднимать руку на человека, к которому до сих пор испытываешь какие-то чувства?»
Вслух он этого, разумеется, не сказал — ни Альбус, ни Гриндевальд никогда не упоминали даже о том, что когда-либо знали друг друга, и уж тем более о дружбе (хотя по подозрениям Генри дело там не только дружбой ограничивалось). Сам лорд Поттер знал об этом исключительно благодаря родителям, которое, после известного в своё время скандала между Поттерами и Гринграссами, были вынуждены покинуть родовое имение и надолго переехать в Годрикову Впадину — где, в это же самое время, проживали и Дамблдоры.
— Кстати, насчёт предполагаемой жертвы Гриндевальда… Если я не ошибаюсь, это юный Саламандер? Как он? — в частном порядке Генри надеялся, что молодой человек не был слишком уж травмирован. Саламандеры были известным чистокровным семейством, относящимся, к тому же, к «нейтралам», и хотя в союзе с Поттерами они не состояли, связи с ними, особенно заграничные, могли быть очень полезны. К сожалению, Ньюту не повезло оказаться не с той стороны палочки Геллерта…
— Было бы ложью сказать, что столкновение с Гриндевальдом не обошлось без последствий, — тон Альбуса стал грустным. — Однако, я думаю, он в значительной степени остался доволен своим последним, кхм, «приключением», учитывая присущее ему безрассудство.
— Думаю, здесь мне следовало бы сделать комментарий о молодости и связанной с ней страстью к риску, — улыбнулся Генри. — Однако это, особенно между нами двумя, звучало бы довольно лицемерно.
— Точно, — хмыкнул Альбус, но почти тут же снова посерьёзнел. — Я слышал, что Гриндевальд сейчас в Париже и активно ищет сторонников. Хуже того, он активно налаживает связи с маглами, и у меня есть подозрение, что он собирается оказывать влияние и на немагический мир.
— Разве ты не призывал к тому же самому? — приподнял бровь Генри, отметив, что Дамблдор выглядел недовольным. — Я хорошо помню твои памфлеты о необходимости более тесной интеграции магловского и магического миров.
— Я призывал к сотрудничеству — не к покорению, — мягко отозвался Альбус, хотя лорд Поттер и видел, что тема эта профессору не по душе. — Гриндевальд может говорить об «общем благе», но в действительности он подразумевает под ним лишь благо волшебников.
— И я по-прежнему не понимаю, почему Визенгамот должен препятствовать человеку, который не угрожает нашей стране, — возразил Генри.
— То есть, возможная война, грядущее насилие, смерть, страдания миллионов людей тебя не волнуют? — приподнял бровь Альбус.
— Нет, пока они не касаются Британии, — пожал плечами Генри. — Да и в этом случае с Гриндевальдом можно было бы договориться.
Альбус разочаровано покачал головой.
— Раньше ты никогда не был таким циничным, — он снова отпил из чашки.
— Что ж, прости, если я считаю глупым приносить жертвы ради тех, кто, скорее всего, этого не оценит, — недовольство Генри было столь сильным, что сдерживать его было значительно труднее, чем прежде. — К тому же, Альбус, из нас двоих ты — самый блестящий волшебник за последнее столетие. Почему бы тебе не вызвать его на дуэль и не победить самостоятельно? Если я не ошибаюсь, магическая общественность попросила тебя об этом, как только новости о беспорядке в Нью-Йорке были обнародованы.
— Долгое время я не хотел прибегать к насилию, — Альбус немного отвёл взгляд в сторону. — Я надеялся, что он одумается, увидит ошибочность своего пути… А теперь уже слишком поздно, и даже если бы мне удалость одержать верх над Гриндевальдом, это бы не остановило его растущий лагерь сторонников. «Движение Интервенционистов» стало слишком сильно, и его влияние с каждым днём растёт как в магическом, так и в магловском мирах. Именно поэтому я и нуждаюсь в помощи рода Поттер — вы всегда были хороши в артефактах, но в зачарованном оружии вам не было равных, и это как раз то, что нам необходимо.
— Если бы тебя интересовало только это, я бы и не беспокоился, Альбус, — Генри уже не улыбался, — но тебе ведь нужно не только это, не так ли? Ты хочешь союза, ты хочешь, чтобы я вступил в войну, оставив жену и ребёнка без защиты.
— Я понимаю твои доводы, Генри, и, поверь мне, в любых других обстоятельствах я бы уважал твой выбор, — Дамблдор нахмурился и смотрел, не отрываясь, прямо в лицо лорда Поттера. — Но ситуация приближается к чрезвычайной, и мы не можем позволить себе быть эгоистами, когда речь идёт о сохранении самих устоев нашего общества.
— Сильно сказано… — Генри уже даже не пытался скрыть недовольство. — И это говоришь мне ты, Альбус? Ты, который за годы своего преподавания в Хогвартсе сделал едва ли не всё, что в твоих силах, для разрушения этих самых устоев? Думаешь, я не знаю, с чьей подачи «светлые» проталкивают в Министерстве всё более и более драконовские законы относительно некоторых разделов магии, которая тебе по каким-то причинам очень уж не нравится лично тебе?
— Это обвинение? — строго посмотрел на Генри Альбус.
— Пожалуйста, — протянул Генри, закатив глаза. — Я знаю Арфанга с детства. Лонгботтомы могут быть «светлым» родом, но они ни в коем случае не безрассудны, и не ломанутся в битву, сломя голову, не обдумав предварительно, ради чего они вообще сражаются. К тому же я переговорил с моим другом пару дней назад, и он не столь тонко намекнул о том, что именно ты, Альбус, причастен к готовящимся запретам на магию секса и магию крови.
— Генри, — теперь Дамблдор звучал уже раздражённо. — Я делаю это не потому, что эти, с позволения сказать, «отрасли» магии мне «не нравятся», а потому, что они опасны. Ты не хуже меня знаешь, что магия крови может сотворить с человеком, а уж что касается, да простит меня Мерлин, «магии секса»… Это просто отвратительно.
— И всё же ты просишь о помощи старые волшебные семьи, — впился в друга взглядом Генри. — Ты критиковал наши обычаи столько, сколько я себя помню, называя их «отсталыми», «варварскими» и какими угодно ещё. Ты и меня критиковал за следование якобы «устаревшим» традициям… И между тем ты приходишь сюда, в моё родовое гнездо, ожидая, что я соглашусь бросить мои кровь и золото в горнило войны, которая мне не нужна, и от которой, я знаю, я не получу никакой выгоды.
— Итак, ты отказываешься? — Дамблдор окончательно потерял выражение какого-либо радушия.
— Разумеется, отказываюсь, — невозмутимо ответил Генри. — И я не думаю, что ты хоть на миг всерьёз тешил себя надеждами, что я соглашусь на это самоубийственное предприятие, Альбус. Точно так же, как я отказался призвать Визенгамот помогать маглам в их последней войне — учитывая, что эти призывы совершенно точно стоили бы мне кресла Верховного чародея, а моему роду — статуса уважаемой дворянской семьи. Если ты, Альбус, так желаешь прослыть «борцом со злом», ты вполне можешь сразиться с Гриндевальдом самостоятельно — не нужно втягивать меня в то, что меня никак не касается.
— Ясно, — жёстко ответил Дамблдор. Он поставил чашку на столик и поднялся с кресла, после чего двинулся к двери. — Я должен сказать, что никогда доселе так не разочаровывался в ком-то; мне всегда казалось, что наша дружба проистекала из того, что мы имели схожие взгляды на жизнь. Мне было очень неприятно узнать, что я ошибся. Хорошего Вам дня, лорд Поттер.
И с этими словами Дамблдор вышел из комнаты.
Генри Поттер, оставшись в кресле, попросту молча отпил из чашки, после чего вызвал домашнего эльфа и попросил его проводить Альбуса к ближайшему камину… Хотя, возможно, теперь ему стоило называть его «профессором Дамблдором» — его учитель ясно дал ему понять, что длившаяся доселе дружба теперь закончилась. Лорд Поттер не знал, что чувствовал по этому поводу — даже без учёта того, что он не доверял Альбусу, тот был довольно интересным собеседником, и, чего скрывать, разносторонне развитым человеком, с которым всегда было приятно поговорить. Генри знал, что этот день приближался — и всё же чувствовал некую тоску о том, что теперь его с Дамблдором пути разошлись окончательно.
Он не мог позволить себе участвовать в этой войне. Гриндевальд был Посвящённым, к тому же, по слухам, уже владел Первым Даром, что сделало его самым опасным волшебником в мире. Вмешательство Поттеров по сути нарисовало бы мишень на их спинах, и Гриндевальд, планируя свой удар против них, наверняка бы смог выяснить, что именно они владели Третьим Даром. А это автоматически означало то, что их род был бы обречён. Генри не собирался рисковать — он уже подошёл почти вплотную к запретной черте, позволив себе сформировать опасную близость к другому Посвящённому, самому Альбусу. Совершать ту же ошибку второй раз лорд Поттер был не намерен.
Встав, Генри вернулся в основную часть кабинета и уселся за стол, взяв в руки отложенное перо. Дела семьи сами себя не решат, какую магию не применяй, а кроме того, ему нужно было спланировать дальнейшие политические манёвры с учётом произошедшего недавно разговора, который, как подозревал Генри, будет в дальнейшем иметь далеко идущие последствия.
***
ᚩᛚᚩᛋᚩᚸᛁᛏᚩᚱᛖᛈᚩᛈᛁᛚᛁᛟᛈᚱᛟᚹᛟᚳᚩᛏᛈᚱᛟᛉᛖᛚᛚᚩ
***
В другом мире Генри Поттер, рождённый от другой женщины, был совершенно иным человеком — поступивший на Гриффиндор, он всю свою жизнь доказывал не только словом, но и делом свою преданность светлому наследию его семьи. Дружба с Альбусом, начавшаяся гораздо раньше, была куда более искренняя — и когда его старый наставник буквально обратился к нему за помощью в надвигающейся войне, Генри не нашёл в себе силы отказать ему. Поттеры присоединились к войне с Гриндевальдом, и молодой лорд ни секунды ни жалел об этом — даже если это стоило ему общественного уважения, большей части его семейного состояния, фамильного поместья и места в Визенгамоте.
Куда менее параноидальный и значительно менее склонный стоять на своём, Генри не возражал против просьбы жены, которую он к тому моменту искренне любил, назвать их сына её девичьей фамилией. И хотя ему нравилось имя Карлус, он решил, что желание Эвелин спасти хотя бы что-то из её вымершего рода, имеет больший смысл, чем его собственное — и мальчика назвали Флимонтом. За всю свою жизнь Генри совершил много поступков, поспособствовав тому, что из уважаемой дворянской фамилии Поттеры превратились в зельеваров и ремесленников — однако, по его мнению, всё это было приемлемой ценой борьбы за правое дело.
В другом мире Иоланта Певерелл послушалась своего отца.
