***
Певерелл-хаус располагался на окраине Годриковой Впадины, вдали от посторонних глаз. В нём, казалось, не было ничего общего с типичными фахверковыми домами, присущими остальной деревне; нет, это было мрачное двухэтажное сооружение из тёмно-серого, грубо обработанного камня, с чёрной черепичной крышей и окнами из «лунного стекла». Огибавшая участок высокая каменная ограда уже давно поросла мхом и плющом, а тяжёлая калитка из кованого железа скрывала за собою ухоженный сад, ведущий прямо к парадной двери. По крайней мере, это было то, что могли видеть обычные люди — для волшебников же дом Певереллов представлял собою зрелище столь гротескное, что могло вызвать у неподготовленного прохожего рвотные позывы. Каждый дюйм здесь, казалось, источал из себя тьму, пропитывающую это место насквозь — её можно было почувствовать почти моментально, ещё до того, как перешагнёшь порог; возможно, именно поэтому гости к ним почти не захаживали. Те же, кто всё-таки отваживались на подобное, могли лицезреть, помимо тисовых деревьев, плакучих ив, можжевельника, жимолости и прочих растений, росшие в их саду деревья, похожие на яблони — но с белой как снег древесиной; иголками, как у елей и сосен — но серебристыми и острыми, точно железными; и плодами, напоминавшими красные, спелые яблоки — но при ближайшем рассмотрении оказывавшимися чем-то вроде круглых ломтей свежего мяса, обтянутых плёнкой. В тенях многочисленных раскидистых ветвей и пышной листвы кустарников, то тут, то там скрывались статуи из серого гранита — разнообразные в своих уродствах создания, представлявшие собою безумную мешанину из частей тел множества других животных, как обычных, так и волшебных. Эти химеры, пусть и совершенно неподвижные, казалось, следили за всеми, кто приходил в Певерелл-хаус своими многочисленными, порою расположенными в совсем не подходящих местах глазами — и пусть камень, из которого они были изваяны, был пуст и мёртв, это не мешало посетителям, проходившим через жуткий сад, чувствовать пристальный взгляд, ни на секунду не отрывавшийся от них до тех пор, пока они, наконец, не входили в дом или не уходили, закрыв за собою калитку. Это был дом, который однажды покинуло трое братьев — и в который вернулся только один из них. Это был дом, в котором родилась внучка последнего Певерелла, и в котором она выросла. Здесь прошло всё её детство, самые счастливые годы её жизни, и, несмотря на всю таившуюся в нём жуть, для Иоланты он был настолько родным, что гнездившаяся в нём тьма стала для неё родной и в каком-то смысле даже уютной. Возможно, именно поэтому то, как он ощущался сейчас, так отталкивало девушку — без Марцеллуса дом казался Иоланте совершенно чужим, как будто утрата наследника разом лишила Певерелл-хаус чего-то, что было для него фундаментальным, естественным, тем, что делало его им. Это, однако, не означало, что она не скучала по нему. В тот самый миг, когда наследница Певереллов, в числе прочих гостей, поднялась на крыльцо и вошла в распахнувшуюся перед ними дверь, она словно почувствовала, как аура, окружавшая дом, опустилась на неё тёплым одеялом. Всё здесь навевало воспоминания, к которым она не возвращалась долгие годы — подрагивавшие огоньки выхватывали из полумрака пышно изукрашенные панели из тёмного дерева, кладку из серого кирпича, кое где прикрытую тяжёлыми гобеленами (в основном фиолетовых, тёмно-зелёных и кроваво-красных цветов) и устланный толстыми коврами каменный пол, изредка сменявшийся деревянным паркетом. С высоких потолков свешивались примитивные люстры — железные обручи, подвешенные на цепях, — с зажжёнными свечами, такими же, как теми, что горели в подсвечниках-бра вдоль стен, по обеим сторонам от дверных проёмов. Массивная лестница в прихожей вела на второй этаж, и Иоланта с грустью вспомнила о том, как её пришлось заменить из-за того, что однажды в детстве юная Певерелл не справилась с тёмным заклинанием, случайно подвергнув деревянные ступени мгновенному гниению. Ковры и гобелены одного из коридоров скрывали засохшие пятна крови, оставшиеся там после того, как первая попытка Марцеллуса создать свою собственную химеру обернулась беспорядком, из-за чего с мутантом пришлось разбираться прямо в доме. Или мёртвый ворон, найденный ею в саду, которого её младшая сестра Джулия попыталась превратить в нежить с помощью некромантического ритуала, что имело, увы, лишь частичный успех — птица вскоре вновь умерла и теперь, трансфигурированная в чучело, заняла своё почётное место на полке в большой комнате. Как бы она хотела сейчас вернуться туда, в эти куда более простые времена — но она понимала, что всё это теперь навсегда останется в прошлом. В некотором смысле она оплакивала не только Марцеллуса, но и саму себя, и даже свой когда-то любимый дом, который больше никогда не будет для неё прежним. Большой дубовый стол в центре трапезной комнаты, покрытый кроваво-красной скатертью с серебряной вышивкой, был уже накрыт — в центре, на огромном блюде из обожженной глины, покоилась зажаренная на вертеле говяжья туша, политая соусом из смеси изюма и смородины с пряностями, и посыпанная сухарной крошкой. Её окружали четыре серебряных канделябра с пятью горящими свечами, чей мерцающий свет падал на примостившиеся неподалёку тарелки самых различных форм и размеров: здесь был пшеничный хлеб — с поджаристой корочкой, усыпанной семенами льна, — и ржаной, присыпанной мукою; здесь были твёрдые сыры — белый и более солёный жёлтый; здесь были маленькие ведёрки с красными яблоками и жёлтыми грушами, а также деревянные подносы с ягодами ежевики, клубники. Здесь был жареный цыплёнок в пряном соусе, тушёный в белом вине заяц с ячменем и травами, рагу из сваренной в эле птицы с грибами, чесноком и измельчёнными орехами, и холодная форель, политая уксусом и усыпанная петрушкой. И ещё много чего ещё — целая гора покрасневших от варки речных раков; разномастные похлёбки (включая традиционную «зелёную», из свежих овощей), дрожжевые пироги со всевозможными начинками из мяса, варёных яиц или фруктов, кисло-сладкие и терпкие соусы, и, разумеется, напитки — как глиняные кувшины с молоком, элем, пряной медовухой, пахнувшей корицей, имбирём и гвоздикой, и тёплым глинтвейном, так и стеклянные, заткнутые пробками бутылки, наполненные вином из граната, слив или ежевики, и тутовым джином. И свечи — множество и множество свечей, как в разномастных серебряных подсвечниках, так и стоявшие прямо на скатерти, державшиеся вертикально, быть может, только лишь благодаря уже натёкшему с них расплавленному воску. Несмотря на то, что Марцеллус был известным и уважаемым человеком, подобное отношение не распространялось на его семью — подавляющее большинство волшебников избегало Певереллов как до, так и после его смерти. Поэтому гостей на поминальном обеде было не так уж и много, и большинство из них были кровными родственниками разной степени дальности. Впрочем, среди присутствующих Иоланта заметила нескольких школьных друзей её брата (пусть даже она никого из них не знала по имени), а рядом с ней сидел её возлюбленный Хардвин, выглядевший немного неуверенным — он был приглашён в их дом, пусть и во многом по её настоянию, однако его положение в семье Певереллов всё ещё оставалось крайне неустойчивым, поскольку он до сих пор не являлся женихом Иоланты. Факт, который она была твёрдо намерена исправить в самое ближайшее время. Было странно, насколько происходящее вокруг неё отличалось от того, что она совсем недавно лицезрела в церкви и на кладбище. Она вспомнила вдруг, как стояла в саду, среди прочих волшебников, вспомнила запах дыма, источаемого горящими благовониями, вспомнила, как держала за руку наследника Поттеров и свою мать, кружась в общем хороводе… Она вспомнила молитвы матери-земле с просьбами сопроводить душу Марцеллуса в Летние земли, прежде чем они все вернулись в дом — и даже поминальный обед сопровождался шутками и разговорами, больше напоминая пир в Хогвартсе по случаю окончания учебного года, чем скорбное, удушающее в своём горе действо, коим являлась поминальная месса. Но, в конце концов, вряд ли ей стоило удивляться этому — для немагов существование как души, так и жизни после смерти было предметом веры, для волшебников же (особенно для таких, как она) это была данность, не подлежащая сомнению. Возможно, именно поэтому их скорбь была лишена траура — ведь смерть для Певереллов означала тоску и разлуку с любимым человеком на долгие годы, но никак не безвозвратную и невосполнимую утрату. Конечно, эта мысль никак не облегчала печаль, но Иоланта впервые за всю свою жизнь была благодарна за это тайное знание; то, чем она в любой другой день предпочла бы никогда не владеть, было сейчас лучом света, пробивавшимся сквозь всепоглощающий мрак, которым в последнее время стала её жизнь. Она совершенно не заметила то, как быстро текло время — один час сменялся другим, а свечи постепенно всё больше и больше таяли, оставляя после себя запах воска. Время от времени кто-нибудь из сидящих за столом — кто-то, кто хорошо знал её брата, — рассказывал какую-нибудь историю из своей жизни, связанную с Марцеллусом, что оставляло у присутствующих ощущение светлой печали. Иоланта, наверное, могла бы рассказать больше, чем кто-либо ещё… но была просто не в состоянии найти в себе силы для этого. К счастью, её отец, кажется, относился с пониманием к её нежеланию делиться этими сокровенными воспоминаниями, и не настаивал на её участии в застольной беседе — хотя это могло быть больше связано с тем, что он в данный момент был занят каким-то серьёзным (и весьма продолжительным) разговором с наследником Поттеров. Наследница Певереллов понятия не имела, что именно они обсуждали, но её немного обеспокоило хмурое выражение лица Хардвина и, судя по движению его губ, довольно резкие ответы на вопросы отца. Покачав головою, Иоланта отвернулась от них — как бы это её ни злило, то, что они обсуждали, неё было её делом; почти наверняка разговор касался или будущего Певереллов или её будущего замужества, учитывая, что наследник Поттеров был отчасти связан и с тем, и с другим. Однако, к её удивлению, она вскоре ощутила на своём плече мужскую ладонь и, подняв глаза, увидела Хардвина, стоявшего рядом с её стулом с высокой резной спинкой. Оглядевшись, наследница Певереллов удивилась тому, что за окном уже давно стемнело, а гости постепенно начали расходиться. Кажется, поминальная трапеза затянулась до самого конца дня. — Лорд Певерелл сказал, что хочет поговорить с тобою кое о чём, — негромко сказал ей Хардвин, наклонившись к её уху, — Наедине. Иоланта лишь молча кивнула и, благодарно стиснув его запястье, встала, чтобы проводить его к выходу. Она понятия не имела, о чём именно хотел поговорить с ней отец — человек, который, кажется, задался целью игнорировать её с той самой секунды, когда мать вытолкнула её из своей утробы. То, что он предлагал сейчас, было ему не то что не свойственно, но прямо противоречило всему, что Иоланта знала об этом человеке. Отчасти поэтому она, изрядно обеспокоенная, была рада тому, что Хардвин позволил своим губам задержаться на костяшках её пальцев немного дольше, чем позволял этикет — да ещё и очаровательно подмигнул ей при этом. Проводив возлюбленного, она направилась в большую комнату, где застала Тарквиния Певерелла сидящим в резном деревянном кресле перед ярко пылавшим очагом. Ни матери, ни её сестёр поблизости не было — очевидно, она уже увела их спать, а может быть просто хотела дать им возможность поговорить с глазу на глаз. Начинать разговор, впрочем, её отец не спешил — какое-то время он просто молча смотрел на пляшущие языки пламени, после чего вдруг обратил взгляд своих уставших глаз на неё. — Наследница Певерелл… — произнёс он тихим и усталым голосом, и этого обращения оказалось достаточно, чтобы Иоланта оказалась больше не в силах держать себя в руках. — Не смей так меня называть! — крикнула она, и в этот крик, казалось, выплеснулось все те чувства, что она подавляла в себе все последние недели. Глаза Тарквиния расширились, как будто он не мог поверить в саму мысль о том, что старшая дочь посмеет перебить его, и уж тем более накричать. — Не называй меня его титулом! — с жаром продолжила Иоланта, — Не веди себя так, будто тебе внезапно стало не всё равно! — Иоланта… — Тебе не было до меня дела с того самого дня, как я родилась! — горечь в её голосе была почти осязаема, — А теперь, когда его нет, ты вдруг стал вести себя так, будто всегда обо мне заботился! Я… — Держи себя в руках! — повысил голос Тарквиний, и дальнейший упрёк замер на губах девушки. Замолчав, Иоланта стиснула в кулаках подол собственного платья и опустила глаза, чувствуя себя униженной за то, что посмела возразить отцу. Некоторое время всё, что она могла слышать, был треск догорающих поленьев. — Хотелось бы мне, чтобы у меня была возможность не согласиться с твоими обвинениями, дорогая дочь, — сказал, наконец, её отец, и Иоланта вскинула голову, удивлённая тем, что услышала в голосе Тарквиния хрипотцу, которой до сегодняшнего дня там не было, — Но, к моему сожалению, ты права. Я не был для тебя и в половину тем отцом, каким должен был быть… Я подвёл тебя, и теперь, когда я думаю об этом, мне кажется, что я подвёл и Марцеллуса. Одинокая слеза скатилась по щеке Иоланты, и она, воспользовавшись тем, что отец вновь уставился в огонь, быстро вытерла её. Она не могла позволить себе сломаться перед ним — не сейчас, когда впервые за всю свою жизнь получила возможность быть с ним откровенной. — Я многое бы отдал, чтобы иметь возможность вернуть его с того света, — продолжил отец, прикрыв глаза, — Твой дедушка, однако, хорошо обучил меня, и пример моего дяди лучше всего объясняет, почему это было бы безумством. И мне кажется, что твой брат не хотел бы, чтобы мы забывали этот урок — какую бы сильную боль нам ни причиняла его потеря. Юная Певерелл нашла в себе силы только на то, чтобы молча кивнуть — она редко разделяла мнение отца хоть по каким-то вопросам, но сейчас чувствовала, что всем сердцем согласна с ним. Марцеллус, быть может, и оценил бы то, как сильно они по нему горевали, но он определённо не желал бы, чтобы их скорбь застыла, оставшись с ними навсегда — их семья на собственном опыте убедилась в неизбежности смерти и, будучи наследником этого древнего рода, её брат знал об этом больше, чем кто-либо другой. — Однако, — продолжил свою мысль Тарквиний, — Боюсь, что потеря моего сына разбила не только наши сердца, но и наше будущее. С потерей наследников наша семья, увы, обречена на вымирание и в конце концов утратит свою фамилию, как бы мы ни пытались предотвратить это. Всё, что мы можем сделать сейчас — это отыскать наилучший выход из ситуации… Он перевёл взгляд своих потускневших, ввалившихся глаз на неё, и Иоланта почувствовала, как по её спине пробежали мурашки. — И мне кажется, — пристально посмотрел на неё отец, — Что я нашёл его. Он же… Он же не предлагал просто продать её, верно? Неужели он наконец-то нашёл кого-то, кто его бы устроил? А как же Хардвин? Её сердце замерло при мысли о том, что это означало для её их отношений… — Сегодня вечером я поговорил с наследником Поттеров, — неожиданно заявил Тарквиний, совершенно ошеломив Иоланту этим заявлением, — Ему… потребовалось некоторое время, чтобы убедить меня. Должен сказать, меня впечатлило то, с каким пылом он отстаивал своё право на тебя, — губы лорда Певерелла изогнулись в слабой улыбке, когда он заметил, как у его дочери порозовели щёки, — И его доводы были, на удивление, весьма убедительными. Поэтому… Он вздохнул, словно эта мысль ему всё ещё не нравилась, а потом резким тоном закончил. — Я даю своё согласие на твой брак с ним. В течении какого-то времени наследница Певерелл просто смотрела на него. — Ты… Ты не можешь быть серьёзным, — прошептала она, — Это всё? Вот так просто? — Мне казалось, что ты была бы рада принять его предложение, — приподнял бровь Тарквиний, но на Иоланту, очевидно, это не произвело впечатление. — Рада?.. — её голос, казалось, поднялся на октаву выше, — Два года, отец! Два года я просила, уговаривала и убеждала — но ты оставался непреклонен! Но сейчас, сейчас ты вдруг соглашаешься! Во что ты играешь? — Обстоятельства изменились, Иоланта, — нахмурился Тарквиний, вновь строго посмотрев на дочь, — Два года назад от тебя не зависело будущее нашей семьи — а теперь зависит. — И это, по какой-то причине, заставило тебя вдруг одобрить Хардвина, которого ранее ты на дух не переносил, — голос наследницы Певерелл сочился сарказмом. — О, не пойми меня неправильно, — фыркнул отец, слегка при этом закашлявшись, — Я до сих пор его не переношу, будь уверена в этом. Поттер — идиот, как в общем-то и любой, кто принадлежит к «светлым», а его отец в своей ненависти к Тёмным искусствам может соперничать разве что с Лонгботтомами или Краучами. Однако он чрезвычайно сильный волшебник, а такого стоит на всякий случай держать при себе. Иоланта заставила себя сохранять беспристрастное выражение лица, мысленно поморщившись — лично она была не согласна с тем, что её отец думал о Хардвине, да и, честно говоря, выслушивать гадости в отношении того, кого она любила, было попросту неприятно. Однако, каким бы предвзятым не был Тарквиний, он, несмотря на свою паранойю, до сих пор успешно скрывал существование Третьего Дара, а значит, определённо действовал из лучших побуждений. — К тому же, как бы я ни ненавидел это говорить, но теперь, когда Марцеллуса не стало, старина Линфред станет для нас куда меньшей проблемой, чем он мог бы быть в противном случае, — продолжил объяснения отец, — Без наследника нас посчитают обезглавленными, ослабленными и уязвимыми, а значит, в его глазах, мы уже не представляем угрозы. Он уверен, что сможет сохранить контроль над своим сыном и скорее всего будет воспринимать тебя просто как трофейную жену. Вот в этом-то, — тут он недобро улыбнулся, — И будет его величайшая ошибка. На сей раз наследница Певереллов не могла не нахмуриться, всё больше чувствуя нарастающий гнев, особенно когда она поняла, что именно подразумевал отец этим последним намёком. Опять, опять её втягивали в какую-то сеть, в какую-то очередную интрижку! Она хотела выйти замуж за Хардвина, потому что любила его, а ещё потому, что он доказал, что являлся достойным человеком — у неё не было никаких скрытых мотивов! И всё же её отец, кажется, норовил превратить её потенциальный брак в рискованную игру с потенциальным свёкром, и всё ради предполагаемого блага их рода, ради как раз того, от чего её всю жизнь старательно ограждали. Она ведь не была наследницей, а значит это бремя должно было пасть на Марцеллуса — и вот теперь, когда его не стало, внезапно оказалось, что теперь её долгом было сделать из её многообещающей семейной жизни Мордред пойми что! Однако она заставила себя укротить бушующую в ней бурю — она была умнее, а ещё гораздо терпеливее, чем то, в чём даже отец отдавал себе отчёт. Он мог строить на неё какие угодно планы, но это никак не меняло того, что последнее слово в любом случае было за ней. — Вот значит как, — Иоланта ни единым словом не выдала своего недовольства, но даже не потрудилась скрыть раздражение, — И ты хочешь, чтобы я… что? Настроила моего будущего мужа против его отца? — В идеале — да, — ответ Тарквиния был совершенно серьёзен, — Не забывай, что именно ваши с ним дети, в конечном итоге, унаследуют всё то, что осталось от нашего рода, так что, покуда я всё ещё его глава, я совершенно не желаю, чтобы величайшими достижениями Певереллов стал распоряжаться кто-то вроде Линфреда Поттера. Ты не хуже меня знаешь, какой секрет поручил охранять меня твой дед — просто представь, что случится, когда Третий Дар окажется в руках столь бескомпромиссного фанатика «света», яро отвергающего всё хоть мало-мальски «тёмное»! — Почему бы тебе, в таком случае, просто не поговорить с ним? — наследница Певереллов искренне не понимала, каким образом её отец не видел наиболее очевидного варианта, — В конце концов, я знаю Хардвина уже два года, и он даже близко не так радикален в отношении Тёмных искусств, как его отец. Я знаю, что если бы мы объяснили ему ситуацию, то он бы отнёсся к ней с пониманием — пусть даже если только ради меня… — Не смеши меня, дорогая дочь, — пренебрежительно возразил Тарквиний, — Твои наивные фантазии по своему милы, но ты не в состоянии мыслить беспристрастно, поскольку всё ещё витаешь в облаках от любви к этому мальчишке. Ему нельзя доверять, потому что он — чужак, и навсегда останется таковым. — Как мать? — мрачным тоном спросила Иоланта, — Которую ты то и дело норовил задвинуть подальше, как только она перестала быть тебе полезной? — И правильно сделал, — процедил в ответ отец, — Она никогда бы не поняла нас, потому что не является Певереллом по крови, и Поттер ничем от неё не отличается. Надеяться на то, что между тобой и своим отцом он выберет тебя — глупо, и я не собираюсь допускать даже самой возможности этого, — он вновь строго посмотрел на неё, — Поэтому нет, я ничего не собираюсь ему рассказывать — и ты тоже будешь держать свой рот на замке. Это не подлежит обсуждению. Голос её отца внезапно сорвался, что вынудило его несколько раз прокашляться, пока столь не кстати появившаяся хрипотца не исчезла. Накопившийся за последние недели стресс от потери своего первенца, необходимость изменить свою позицию по поводу брака своей старшей дочери, страх за неизбежную теперь судьбу рода и сохранность его величайшей реликвии — казалось, что всё это сказалось на здоровье лорда Певерелла, переводящего дыхание и потиравшего разболевшееся горло. Он почти наверняка не планировал того, что его первый за много лет серьёзный разговор с дочерью перерастёт в жаркий спор, но Иоланту проблемы её отца заботили мало. Чем больше он говорил, тем меньше ей нравилась та жизнь, которую он для неё распланировал, и отвращение, что она ощущала при мысли об этом, было почти нестерпимым — несмотря на то, что она так и не возразила ему. Приняв, по всей видимости, её молчание за согласие, Тарквиний движением руки попросил свою дочь подойти к нему поближе, а затем поднял с колен нечто серебристое, текучее, казавшееся практически воздушным. Она сразу же поняла, что именно это было — даже несмотря на то, что до этого видела её лишь несколько раз в жизни, и уж точно никогда не держала в руках. — Поскольку теперь именно ты — наследница Певереллов, — начал её отец, держа в руках невесомую ткань, — Мантия, по завещанию моего отца, должна теперь принадлежать тебе. Как и моя миссия любой ценой сохранить её, поэтому я надеюсь, что ты понимаешь, какую ответственность это на тебя возлагает. Никто и никогда не должен узнать о том, что это нечто гораздо большее, чем обычная мантия-невидимка — и когда я говорю «никто», я имею в виду в том числе и твоего будущего мужа, и твоих детей. — Что? — удивлённо спросила юная Певерелл, — Я могу понять Хардвина, но дети… — Да, Иоланта, особенно твои дети! — с нажимом ответил отец, — Не забывай, что они будут Певереллами лишь отчасти. Нет нужды посвящать посторонних в семейные тайны. — Но как мне передать им мантию, если я даже не могу сказать им, почему она должна остаться в семье и почему им нужно будет передать её своим детям? — воскликнула девушка. — Меня это не волнует, — пренебрежительно ответил лорд Певерелл, — Соври. Сделай вид, будто это какая-то очень древняя семейная традиция, которой они должны следовать из уважения к пращурам. Придумай что-нибудь, что угодно — лишь бы это было достаточно убедительным. — Но… — И если ты сомневаешься, — тон Тарквиния не оставлял места для споров, — То пример твоего двоюродного деда Антиоха, я думаю, более чем хорошо демонстрирует, какую опасность ты навлечёшь на нашу семью, если о Третьем Даре узнает кто-то ещё. Услышав это, Иоланта сдалась — дело было даже не в её нежелании отстаивать своё мнение перед отцом (который этого всё равно не оценит), сколько в том, что некоторые споры просто не стоили ни времени, ни усилий. Многое из того, что высказал ей отец, на самом деле имело смысл — он был прав в том, что их семью ненавидело гораздо больше людей, чем любило, а также в том, что быть параноиком имело смысл, когда они действительно владели реликвией, за обладание которой многие волшебники были бы готовы пойти на любые средства. Она также не была достаточно уверена в том, стоит ли на самом деле рассказывать её жениху всё, но, в отличие от её отца, она, во-первых, определённо не считала Хардвина идиотом, а во-вторых, была более чем уверена в том, что он сможет по-настоящему, искренне принять её — а значит и всё то, что она собою олицетворяла, независимо от того, насколько сильно его отец ненавидел Тёмные искусства, и насколько сильно он сам верил в «свет». Протянув руки, она приняла Третий Дар из дрожащих, сморщенных пальцев — на ощупь он был мягким и прохладным, как будто частично состоял из воды. Это на мгновение заставило Иоланту подумать о холодной, затянутой туманом реке, о бурном потоке, несущем свои воды неизвестно куда — но прежде, чем она успела сосредоточиться на этой мысли, она тут же исчезла из её головы. — Не забывай мой наказ, Иоланта, — строго сказал ей напоследок отец, выглядевший одновременно встревоженным и каким-то расслабленным, будто с его плеч рухнул груз, о наличии которого он ранее даже не подозревал. Наследница Певереллов лишь молча склонила голову в уважительном поклоне. Мнение её отца, конечно, имело значение — но именно от неё зависело, следовать ему или нет. К добру или к худу, но то, каким путём пойдёт теперь их род, зависело от неё, и она не собиралась идти на поводу у кого бы то ни было. Она поступит по-своему, так, как сочтёт нужной — и, с этой мыслью, Иоланта молча развернулась и, крепко сжимая в руках Мантию-невидимку, вышла из комнаты, оставив всё ещё сидящего у очага отца в одиночестве.***
Год спустя, последняя из Певереллов, теперь носившая фамилию Поттер, сидела на кровати в своей супружеской спальне, в Стинчкомбе, лениво возя пальцами по тёмно-красному бархату новых простыней. Она только что завершила свой вечерний туалет, и теперь, вымытая, с распущенными волосами и в ночной рубашке, ожидала прихода своего молодого супруга, между тем лениво разглядывая комнату. Ей было приятно, что Хардвин сделал для неё этот маленький подарок, украсив их спальню гобеленами и тканями фиолетового, тёмно-красного и зелёного цветов — не потому даже, что эти цвета были её любимыми, но потому, что они напоминали ей об отчем доме, в который она, скорее всего, больше никогда не вернётся. Жизнь в Поттер-мэноре не была неприятным опытом, хотя ко многому ей пришлось привыкнуть. Порою обстановка казалась до боли знакомой — те же деревянные панели и каменные полы, устланные толстыми коврами, те же окна с коваными железными, в форме ромба, решётками, те же стены из каменной кладки, увешанные тяжёлыми гобеленами и освещаемые свечами-бра, те же люстры на цепях, подвешенные под высокими потолками. Однако панели были из благородного ореха, вместо серого камня — гранит и мрамор, в высоких окнах — витражи из разноцветного стекла, а люстры были изящными, многоярусными, отлитыми из бронзы и вмещали в себе, наверное, с десяток свечей. В такой большой усадьбе — с просторными коридорами, ярко освещёнными залами и узкими винтовыми лестницами, — было, казалось, легко заблудиться, и всё же Иоланта чувствовала, что этот чужой дом принял её в семью гораздо быстрее, чем его обитатели. Они, конечно, ни словом, ни делом не давали понять о своей неприязни к новой миссис Поттер, и всё же, несмотря на это, изо всех сил старались поддерживать с ней определённую дистанцию. Её милый Хардвин был единственным, кто с первого дня их совместной жизни был на её стороне, и то, что он смог без единого намёка уловить её невысказанную тоску, очень тронуло Иоланту, и лишь убедило её в важности решения, которое ей сегодня предстояло принять. Её губы изогнулись в лёгкой улыбке, когда Иоланта вспомнила день своей свадьбы — её жених (и о, как счастлива она была наконец иметь право назвать его таковым!) согласился уступить её просьбе пожениться в Годриковой Впадине, в знак окончательного прощания со старой жизнью и началом новой. Их с Хардвином обвенчал отец Эдвин, тот самый, что полтора года назад похоронил её брата, а её собственный отец, наблюдавший за ней с первого ряда, лишь грустно улыбнулся ей, сидя в одиночестве — мать тяжело перенесла утрату своего единственного сына и почти не вставала с постели, оказавшись не в силах даже прийти на свадьбу собственной дочери. А потом, когда все закончилось, они спустились к краеугольному камню дома Певереллов, став, наконец, супругами не только в глазах Господа и английских законов, но и в глазах магии. Внезапно дверь в комнату отворилась, и в спальню зашел Хардвин, чем заставил Иоланту невольно расплыться в улыбке — даже несмотря на то, что она сейчас нервничала, как никогда. Она в любом случае собиралась рассказать ему про мантию, но… но мысль о том, послушаться ли отцовского совета, до сих пор не покидала её головы. С одной стороны, рассуждения её отца, какими бы пессимистичными они ни были, вполне могли оказаться правдой, даже если сейчас Иоланте очень не хотелось думать об этом. Но с другой… Она была не из тех, кто сдался бы так легко. Она чувствовала, что жажда бороться за наследие Певереллов все еще горит в её душе, и пусть самих Певереллов больше не станет, она не видела никаких причин, по которым её дети не могли бы продолжить их семейное дело, пусть даже они будут Поттерами. А к тому же, был еще Хардвин — милый, добрый и благородный Хардвин… такой рыцарственный, такой самоотверженный, такой… светлый. Как и все Поттеры до него, понятия не имеющий, что такое истинная Тьма, что на самом деле значило быть некромантом. Мысль о том, чтобы поделиться с ним и этим, развратить его, увести род Поттеров если и не во мрак, то в тень… передать ему наследие её семьи по-настоящему, превратить Поттеров в новых Певереллов… была не только соблазнительной, но даже своего рода… возбуждающей, к её собственному удивлению. Ей хотелось видеть, что скрывалось за её благородным мужем, хотелось не только увидеть его тёмную, скрытую ото всех сторону — но и вытащить её на поверхность, и… о да, сполна насладиться ею. Не задумайся она об этом — кто знает, каким было бы её решение. Но в тот миг вспыхнувшая в её голове фантазия разрешила сомнения Иоланты, и она нарушила обещание отцу с легкостью, которой она и сама от себя не ожидала. — Дорогой муж, — прошептала молодая леди Поттер, подходя к Хардвину, на что тот удивленно приподнял бровь, — Мне нужно кое-что тебе показать. Заинтригованный, лорд Поттер последовал за своею женою к кровати, где она вручила ему в руки ткань, подобной которой он никогда прежде не видел. — Это мантия? — поинтересовался он у Иоланты, которая с улыбкой кивнула и поощрила мужа попробовать надеть её. Лицо Хардвина приняло удивленное выражение, когда, последовав её совету, он взглянул на себя, обнаружил, что его тело бесследно растворилось в воздухе. — Невероятно! — прошептал он, в его голосе царило неприкрытое восхищение, — Настоящая мантия-невидимка! И притом самая качественная из всех, что я видел… Сердце Иоланты ёкнуло в груди — сейчас, или никогда. — Это не просто мантия-невидимка, Хардвин, — негромко произнесла она, — Это — Третий Дар Смерти. Радость Хардвина, сравнимая с радостью ребёнка, получившего новую игрушку, тут же сползла с его лица, которое словно бы побледнело на несколько тонов. Его карие глаза встретились с её собственными, когда её муж удостоил её своим полным и безраздельным вниманием. Иоланта знала — Хардвин мог быть наивным, но он не был дураком. И когда доказательства были прямо у него перед носом, он был способен быстро разобраться во всём остальном. — Ну конечно… — фыркнул он, — Конечно, все будет не так просто… Теперь понятно, почему она такая качественная. Я слышал эту легенду. Третий Дар… Она, значит, у вас уже не одно поколение? — Со времен деда, — кивнула Иоланта, и увидела, как глаза Хардвина расширились. — Деда… Игнотуса, верно? Ты говорила, что у тебя было два двоюродных деда, но оба они уже давно умерли. Значит, это и есть те самые три легендарных брата? — Да, это они и есть, — подтвердила Иоланта, и была удивлена тем, что, за исключением небольшой бледности, Хардвин остался относительно спокоен. Неужели?.. — Должна сказать… Ты воспринимаешь это гораздо спокойнее, чем я ожидала… Хардвин вдохнул, и хотя Иоланта видела намёк на страх в его глазах, любовь, ярко горевшая там, никуда не делась. — Дорогая Иоланта, — наконец, произнес он, — Когда я предлагал тебе свои руку и сердце, я прекрасно знал, что вверяю себя тёмной волшебнице. Мне приходилось долго и упорно переубеждать родителей, которые настаивали, что представитель такого светлого рода, как наш, не может связать себя браком с дочерью некромантов. Будь уверена, дорогая жена, что у меня были представления о том, чего ожидать. Он вновь взглянул на мантию, лежавшую на его коленях, и продолжил. — Узнать, что моя новая семья привлекла к себе внимание самой Смерти было, возможно, и немного слишком, — он снова посмотрел на неё, — Но в этом нет ничего такого, с чем я не смог бы примириться. Потому что я люблю тебя, Иоланта, и ничто из того, что ты скажешь, не изменит этого факта. Иоланта Поттер почувствовала, как комок подошел к её горлу, а в глазах слегка защипала. Даже в самых смелых своих мечтах она и не надеялась на подобный ответ. — Но это означает, что нашим детям придется принять Тьму, — прошептала она, — Если они будут знать, что у них Третий Дар, если они хотят защитить его и сберечь от других… тогда Поттеры больше не смогут позволить себе оставаться в свете. Ты не сможешь больше позволить себе оставаться в свете. — Значит так тому и быть, — твёрдо ответил Хардвин, — Меня не испугала тьма твоей семьи, меня не испугало то, что ты оказалась некроманткой. Я гриффиндорец, в конце концов, а значит и то, что мне придется изменить своим принципам — тоже меня не испугает. Он едва успел закончить фразу, как Иоланта буквально набросилась на него, собственнически впиваясь в губы. Поцелуй вышел грубым и отчаянным, но, в то же время, приносил такое облегчение, какое она не чувствовала уже давным давно. И когда они раздевали друг друга, утопая в мягких простынях, когда они стали единым целым, окутанные тем самым Даром, что они поклялись защищать, Иоланта подумала, что зря сомневалась в Хардвине — он оказался именно тем человеком, каким, по её мнению, он и был всё это время. И даже больше.***
ᚩᛚᚩᛋᚩᚸᛁᛏᚩᚱᛖᛈᚩᛈᛁᛚᛁᛟᛈᚱᛟᚹᛟᚳᚩᛏᛈᚱᛟᛉᛖᛚᛚᚩ
***
В другом мире Иоланта Певерелл была слишком поглощена своим горем, чтобы быть в состоянии задуматься о будущем. В другом мире она посчитала, что слова её отца имели смысл — потому что, даже отомстив за своего брата, она все равно не могла его вернуть. А значит, у Певереллов и в самом деле не было будущего. И как бы она ни желала сохранить хоть что-то из тёмного наследия своей семьи, одна лишь мысль о том, что её любимый Хардвин разделит участь Марцеллуса, была слишком ужасна, чтобы полагаться на подобный риск. Может быть, всему действительно лучше было позволить уйти. Может быть, забвение и глушь защитят Третий Дар и её семью лучше, чем если бы они решились изменить свету, приняв объятия тьмы — и все последствия, что этот акт влёк за собою. Поэтому, когда Хардвин накинул на себя Третий Дар, и начал рассыпаться в восхищенных похвалах, Иоланта лишь улыбнулась ему и сказала, что это просто очень хорошо сделанная и очень древняя мантия-невидимка, передававшаяся в их семье от первенца к первенцу на протяжении поколений. Она никогда не упоминала о деде, и Хардвин так и не догадался об истинной личности трёх братьев, но согласился продолжить семейную традицию, передав.мантию своему старшему сыну. Поттеры продолжили владеть Третьим Даром, не подозревая об этом, а Иоланта умерла от старости, с мыслями о мирном будущем, не зная, что восемь веков спустя её новая семья сократится до одного человека. В другом мире Иоланта Певерелл послушалась своего отца.