Она не ангел

Сережа не знал, когда она превратилась в чудовище. Когда начала разбивать лица обидчикам, едко огрызаться на учителей, курить сигареты, наполняя комнату вонючим дымом. Она перестала смотреть на звезды, слушать его рассказы об очередной картине, увиденной на экскурсии в галерее. Зато до кровоточащих костяшек сбивала руки о стену комнаты, выплескивая боль и злость, жадно впитывала уроки борьбы от Олега и сбегала с уроков, наплевав на учебу. — Это ты её такой сделал! Она же была такой доброй, светлой, непорочной… Настоящим ангелом, — зло кричал Сережа в лицо своему другу, сжимая кулаки и чувствуя горечь утраты. Волков только хмыкнул на заявление Разумовского, спокойно отвечая: — Она до сих пор ангел. Ангел смерти. Ангел мести и ярости, которая обрушится на всех тех, кто посмеет обидеть её и нас. Нельзя сидеть в своей раковине и надеяться, что боль пройдет мимо. Ты видел, ты чувствовал, на что способны все эти мерзкие твари, способные издеваться и насмехаться лишь над слабыми и беззащитными. Лине как и мне надоело терпеть, поэтому она изменилась. И тебе тоже следует так поступить, — закончил монолог Олег и вышел из комнаты, оставляя Разумовского растерянно хлопать глазами и вытирать неожиданно заслезившиеся глаза. — Сереж, — раздался тихий голос Анжелины, стоящей возле распахнутого окна, через которое в помещение проникал режущий холодный ветер, отчего по коже парня пробежали мурашки. — Я понимаю, что ты чувствуешь. Сама вижу, что начинаю терять себя. Вижу по чужим глазам, в которых появляется липкий страх при виде меня, вижу в гребанных сигаретах, от которых хочется выкашлять легкие, вижу даже в зеркале, где отражается незнакомка с растрепанными неаккуратно обрезанными волосами и диким взглядом. Но я не хочу быть слабой. Ни я, ни Олег не позволим никому причинить вред нам и тебе, — под конец голос девушки сорвался, превращаясь в надрывный хрип. Сережа нежно обвел пальцами почти зажившие ранки на руках Лины, прижимаясь к ним губами, чем вызывал у неё слабую улыбку, ставшую бледной тенью прежней широкой и радостной. — Ты только будь рядом и напоминай мне о том, кто я такая, — она пропускала между пальцев огненные пряди, любуясь бликами солнца, создаюших ощущения пляшущих языков пламени. Лина закрыла темные глаза, пытаясь забыть давнюю фразу Разумовского, брошенную в запале Олегу: — Ты обломаешь её крылья! Бедный наивный Сережа… Её белоснежные перья давно сгорели, превратились в пепел на ветру, поднявшемуся от взмахов черных вороньих крыльев, раскрывающихся за спиной Сережи. Ставшая пугающей от недавней ссоры желтизна глаз Разумовского снова обернулась теплой золотистой, как трепетно любимый девушкой цветочный мед, который часто приносил в ложках Волков, ночами прокрадывающийся на кухню. Она ворвалась в офис Сережи как ураган, грубо посылая виртуального помощника по имени Марго, у которой были такие же белые волосы, как у неё самой. Хорошо хоть Анжелиной не назвал, мысленно усмехнулась девушка, по привычке почесывая тонкий бледный шрам под глазом, оставшийся после одного из заданий. Тогда она чуть не лишилась глаза, потому что попала в засаду, за что выбила из заказчика вдвое большую сумму. Взгляд прищуренных глаз упал на огромную картину, и Лина неожиданно тепло улыбнулась, через мгновение скрывая проявление радости за мрачной маской. Что-то в Разумовском никогда не менялось. Девушка помнила, как сама нарисовала «Рождение Венеры» на тетрадном листе во время одного из уроков, за что получила нагоняй от учителя. Тогда она ещё рисовала животных, цветы и людей, а после рисунки резко изменились: их заполнили стаи черных птиц, ковром покрывавших небо, края бумаги охватывал огонь, с белых листов хищно взирали оскалившиеся волки, из чьих пастей капала кровь. И крылья. Белые крылья на темном фоне, изодранные, грязные, окруженные падающими вырванными перьями. Сережа неверяще смотрел на Анжелину, непроизвольно отмечая очень коротко подстриженные волосы, обломанные ногти на руках и взгляд. Не затравленной дикой кошки, которой стала в детском доме девушка, а уверенный, полный силы, сдерживаемой злобы и тьмы…взгляд убийцы, наслаждающейся болью и страданиями других людей и их кровью на её руках. — Ты изменилась, — тихо говорит Разумовский, абсолютно забыв о присутствии Игоря, протягивающего ему его же тетрадку. Лина твердым, но каким-то неестественно прямым шагом подходит к старому другу и бьет кулаком в лицо, заставляя Сережу согнуться от боли. Волков всегда учил не давать пощечин — это удел слабаков. Она была хорошей и прилежной ученицей, если урок давали Олег и Сергей. Именно благодаря этим урокам она стала знаменитой наемницей и убийцей, идеально заметающей за собой следы и способной взломать любой электронный замок — всё знание программистики, которое смог втолковать ей Разумовский. С компьютерами возиться она не любила до скрипа зубов. Сережа сплюнул кровь вперемешку со слюной на пол, вытирая разбитую губу рукавом. Девушка скривилась: она и забыла, каким неженкой был друг. Будет удивительно, если не останется огромного синяка. — Ты обещал. Обещал, что сохранишь хотя бы себя. И что в итоге? Стал таким же хладнокровным убийцей как я и Олег, — холодно произносит Анжелина, сжимая появившийся в руке пистолет, который приятно холодит дрожащие пальцы. Разумовский молча опускается на колени, приставляя дуло к своему лбу, придерживая руку девушки своей. Слезы градом катятся по её лицу, смазывая тональник, скрывающий кровоподтеки и ссадины на лице. Она всегда плакала только в объятиях Сережи или Олега, за закрытыми дверями их комнаты, где никто не увидит проявление слабости. Первый бормотал какую-то успокаивающую чушь, вдыхая запах персиковых сигарет, пропитавший всю одежду Лины, и гладя её по голове, что давало девушке ложное чувство безопасности. Второй крепко держал за руку и слишком спокойным голосом, призванным не выдавать наполняющее его бешенство, твердил, что убьет любого ради неё, нужно только сказать. Девушка нервно смеялась сквозь слезы, говоря, что сама прикончит этих ублюдков. Волков понимал её нежелание быть трусихой, скрывающейся за спиной друга, и не предпринимал ничего, чтобы выяснить имена обидчиков его ангела. Тихий щелчок выводит Игоря из оцепенения, он в два шага оказывается возле Анжелины и выхватывает из её рук оружие. Та не сопротивляется, падая на колени рядом с Разумовским и судорожно обнимая его. Все те чувства и воспоминания, которые она старалась заблокировать, та маленькая добрая девочка, сделавшая все, чтобы остаться в детском доме со своими друзьями, та, что умела искренне улыбаться и радоваться мелочам… Лина неожиданно вспомнила фразу из просмотренного очень давно сериала: «Я всему миру пыталась доказать, что я изменилась, но, думаю, я обманывала саму себя»*. Как точно она описывает всю её жизнь. — Я так виновата… Я бросила тебя наедине с ним, эгоистично жаждя свободы, — захлебываясь слезами и словами шептала девушка, срывая с шеи кулон Олега, словно отбрасывая мысли о жгучих поцелуях и обещаниях Волкова, тянущего её за собой в бой, на войну. Заставляющего сделать выбор между ним и Сережей, запертым в клетке безумия и боли, страдающим психическим расстройством… Одиноким и нуждающимся в своих друзьях. Она сделала неправильный выбор, но обязательно все исправит. «На этот раз я спасу тебя,» — думает Лина, вырубая Грома спрятанным в рукаве шокером и собирая вещи Сережи, который начинает верить, что происходящее — правда. Они сбегут, найдут лучших врачей, сделают все, чтобы Разумовский излечился. А потом она наконец прижмется к его разбитым губам поцелуем, забирая боль и страх, деля ненависть и злость пополам. Ты был прав, Сережа. Мои крылья изодраны в клочья жестоким волком, но также исклеваны черной птицей с желтыми глазами. Но на то я и ангел, чтобы пасть и стать демоном. И все те, кого ты так желаешь наказать, будут наказаны. Только не тобой.