Навка

Самый жаркий час уже прошел, но все равно Серафим вспотел, пересекая лес по дороге от одной деревни к другой. Иногда мимо проезжала машина, иногда дачник на велике с корзиной. Тогда Серафим смотрел им вслед, горько вздыхал, начинал кашлять от поднятой колесами пыли и проклинал все на свете, а особенно — себя. Тащиться по лесу несколько километров ради призрачного шанса поебаться вместо того, чтобы перебирать содержимое капота “Рено” в надежде воскресить его? Да, это задачка как раз для него. Снести надо было этот тиндер перед поездкой на дачу, чтобы в искушение не вводил… Вытерев пот со лба, Серафим стал спускаться к реке. Лучше пойдет вдоль воды. Тогда, наверно, не хватит тепловой удар. И воздух там должен быть посвежее. Деревья — высокие сухие сосны, толстые лиственницы — росли частоколом до самого берега. Серафим в пятый раз обжег голень чем-то колючим, в десятый споткнулся о трухлявую корягу и оказался у берега реки. Темная вода едва переливалась на солнце. Трава была Серафиму по пояс. Ладно, в реку не полезем… Еще какое-то время он, уставший, брел вдоль воды, а потом увидел длинные мостки, уходящие почти до середины реки. Он остановился. От реки веяло прохладой. Солнце все еще било в глаза, но уже не жарило. Передохну минут десять, решил Серафим. Он встал на узкие деревянные мостки — просто длинный подиум, никакого парапета — и дошел до самого края. Черная вода покачивалась под его ногами. За спиной шуршали деревья, поскрипывая в самой глубине леса, а перед ним расстелилась умиротворенная тишина, даже плеска воды почти не было слышно. Серафим присел на край мостков и стал расшнуровывать кроссовки. Больше жизни хотелось опустить уставшие ноги в холодную реку. Он стащил носки, скомкал их и сунул в кроссовки, отставил их подальше — не уронить бы с мостков — и коснулся пальцами ног воды. Даже глаза прикрыл от удовольствия, погружая стопы в воду. Медленно, наслаждаясь каждым мгновением. Так и остался сидеть с ногами по щиколотку в воде, глубоко дыша и улыбаясь с закрытыми глазами. Он потерял счет времени. Очнулся, лишь когда рядом что-то булькнуло, плеснуло, на колени попали брызги воды. Серафим открыл глаза и обомлел: перед ним вынырнул по пояс парень и, дрыгая где-то внизу, в непроглядной темной глубине ногами, бесцеремонно велел: — Двигайся. Серафим так обалдел от его появления, что молча повиновался — подвинулся вправо, запоздало понимая, что извозил бежевые шорты на жопе в грязи. Парень подплыл к мосткам и сложил руки на освободившемся месте. Вытянулся, шевеля в воде ногами, и довольно зажмурился — совсем как Серафим недавно. Разглядывая белые, не тронутые загаром, но покрытые татуировками руки, длинные русые волосы, Серафим гадал, как он не заметил, что в реке плещется какой-то чувак. Может, он с того берега приплыл? Теперь отдохнет и поплывет обратно, к шмоткам… Потому что, судя по тому, что различал Серафим, на парне даже плавок на было. — Чего уставился? — лениво спросил парень, не открывая глаз. — Сигареты принес? Серафим полез в карман за пачкой и все же сказал: — Ты малость охуевший, не? Парень открыл глаза и посмотрел на Серафима. Глаза были разными — один голубее, другой зеленее. Серафим окончательно проникся абсурдом ситуации. В то же время подумал: ну точно, хватил солнечный удар. Лежу бездыханный и фантазирую. Почему в моих фантазиях фигурирует мужская белая жопа — ну, потому что я вот такой уникальный и неповторимый. — В моих речных владениях мочишь грязные ноги ты, а охуевший — я? — изумился парень. Серафим, выбив из пачки сигарету, протянул ее парню. Он в замешательстве огляделся, будто ожидал увидеть забор и табличку “Посторонним вход воспрещен”, но вокруг была только осока, деревья и трава, признанные общественной собственностью и достоянием. — А прикурить? Серафим поднес зажигалку разноглазому парню. Тот, прихватив сигарету губами, потянулся к огоньку. Снова мелькнула бледная задница. И вообще, весь он какой-то трупно-белый был, ну, может, не трупно, но точно слишком светленький, в этом июне у любого купальщика мигом обгорали плечи и нос, а этот — как первый снег. Постепенно до Серафима начало доходить. Он сглотнул. — Так ты, что ли, из этих… Парень выдохнул дым и безмятежно взглянул на Серафима разноцветными глазами. Элегантно убрал кончиками пальцев прядь волос с лица и заправил за ухо. В мочке уха у него было три серебряных гвоздика. — Из каких — “этих”? Можно побольше конкретики? — Ну, из навок, — обреченно сказал Серафим. — Ну, допустим, из навок. И что? — Да нет, ничего… Серафим загрустил. Навка молча курила, а он уже ничему не радовался. Вода стала слишком холодной, солнце припекало плечи, на свидание он больше не хотел, и лучше бы он остался дома чинить машину. А вернется ли теперь — кто знает… — Ты чего приуныл? — поинтересовалась навка. — У тебя какие-то предубеждения против утопцев? — Совершенно никаких, — заверил его Серафим и решил представиться. Назвав свое имя, он протянул навке руку. Тот посмотрел на широкую ладонь, хмыкнул и, сказав: — Андрей, — отправил сигарету в рот. А освободившейся рукой ответил на рукопожатие. Бежать Серафим не рискнул. Навка, в конце концов, владычица и вод, и полей, и в лесу еще, наверное, догонит и задницу надерет. Вот заговорить бы ее, убедить, чтобы не тронула… Сигами опять же задобрить… Серафим обдумывал план действий, но то и дело сбивался. Смотрел на руки навки. На одной — черно-белые татуировки, скалятся демоны. На другой — розы. Руки красивые. На лице — щетина. Видимо, так и утоп. Волосы не такие уж длинные, как показалось сначала. Красивые, кстати. Русые. — Слушай, Андрей, — вдруг задумался Серафим. — А как ты куришь? В смысле, ты разве дышишь? — То дышу, то не дышу. А что? С какой целью интересуешься? — Да так… просто… Андрей тем временем сделал последнюю затяжку и, потушив бычок в воде, положил его на мостки. — Убери в пачку, — посоветовал Андрей. — Потом выкинешь. Чтобы у меня тут мусора не было. А то, знаешь ли, и так часто одаренные личности выбрасывают по реке выше то гондоны, то пакеты. И все сюда прибивает. Серафим спрятал бычок в пачку. Потом выкинешь — это, выходит, навка его отпустит? Он осторожно спросил: — Ну, я пойду? Скажу там гондонам, чтобы не мусорили… — С гондонами тебе веселее, чем со мной? — удивился Андрей. Он оттолкнулся от мостков, погрузился полностью в воду. Серафим быстро подтянул к груди ноги, инстинктивно избегая реки, но не успел: навка схватила за одну ступню и дернула на себя. Серафим чудом удержался на мостках — вцепился в них, как в канат над пропастью. Чужеродной силой его повлекло в реку, но он устоял, и навка отстала. Бульк — и снова вынырнула. — Весело же! — обвинил Андрей. — Очень, — заверил Серафим, — только я, знаешь, ну, как бы утонуть не очень хочу, понимаешь? — Ой, очень мне нужен еще один утопец, — закатил глаза Андрей. — Впрочем, если настаиваешь, могу утянуть на дно… — А можно не надо? — взмолился Серафим. — Реально, Андрей, я пиздец как жить люблю на суше, под солнышком. Он, приподнявшись на локтях, медленно подтягивался на мостки. Поставил одну ногу, потянул вторую… Навка ловко пощекотала его за пятку, и он, от неожиданности вскрикнув, рывком сел, притянув ноги к груди. Андрей, посерьезнев, сказал: — Да не бойся ты. Я так, поиграю и отпущу. И он улыбнулся. Улыбка показалась Серафиму какой-то кровожадной. — Сюда редко заходить стали, — загрустил Андрей. Он опять подплыл к мосткам. Поставив на них локти, снова уставился разноцветными глазами Серафиму прямиком в душу. — Раньше рядом поселочек был на четыре дома, но все разъехались. Якобы урожай плохо всходит там, где русалки бродят. Ну, может, и вытоптал я им немного их огурцы, помидоры помял… Я же не специально. Пока он рассказывал, он казался обычным человеком. Серафим, немного расслабившись, снова спустил в воду ноги. Андрей с интересом скользнул взглядом по его голым коленкам и голеням. — Хочешь искупаться? — Не очень, — признался Серафим. — Нет-нет, давай-ка раздевайся и залезай. У тебя, кстати, часом расчески нет с собой? Мою эти дачники тупые сперли, когда бросали поселок. Или это они поселок бросили, потому что расческу незадолго до этого сперли? — задумался Андрей. — В общем, мутная история, сейчас и не разберешься, кто виноват… Андрей вдруг положил ладонь на бедро Серафиму. Ладонь была холодная и мокрая. Светлая ткань шортов под его пальцами мигом промокла, и кожа покрылась мурашками. — Серафим, — тихо позвал Андрей и посмотрел ему в лицо. — Раздевайся, солнышко. Мне не отказывают, знаешь ли. — Может, я просто за расческой домой сгоняю и принесу тебе? — спросил Серафим почти без надежды на положительный ответ. — К тебе домой я и сам могу прийти, мне приглашение не нужно. И взять все, что вздумается. Серафим сглотнул. Запустил пятерню в волосы, зачесывая непослушные кудряшки со лба. Навка тем временем плавно переместилась к нему. Положила обе ладони на бедра и вклинилась между коленей. Голеней коснулась прохладная кожа, Серафим ощутил движение ребер, будто навка взаправду дышала. А под водой он невольно дотронулся до талии навки ступнями. Не отступится. Разозлившись на себя — ломается, как восьмиклассница, — Серафим рывком снял футболку и бросил ее за спину. Глаза навки засияли. Пальцы ее мигом оказались на ширинке и расстегнули пуговицу, молнию. По всему телу прошла дрожь — как глупо и некстати будет сейчас возбудиться от белых холодных пальцев! Навка потянула с него шорты, и Серафим приподнялся на руках, чтобы ей помочь. Навка ловко освободила его от одежды, стащила полностью, и забросила шорты с трусами на мостки. Теперь Серафим сидел обнаженный, с чуть обгоревшей грудью, с пушком на бедрах, вставшим дыбом. Он поймал себя на том, что неосознанно напрягает мышцы на руках, чтобы казаться рельефнее, рисуется перед навкой. — Ну все, — негромко сказала навка, и Серафиму пришлось напрячь слух, чтобы различить ее слова за поднявшимся шумом ветра и плеском воды. — Расслабься. Красивый. Ныряй за мной. Навка оттолкнулась от него и головой вниз бросилась в воду. Она пропала на несколько секунд — и вынырнула уже на середине реки. Махнула рукой. Выдохнув, Серафим бомбочкой спрыгнул следом. Погрузившись в воду, он ослеп и оглох на мгновение, но пружинисто толкнул ногами и ракетой вынырнул на воздух. Глубоко вдохнул. Навки не было видно. Серафим заплыл глубже и подумал было, что навка его разыграла — украдет теперь одежду и поминай как звали… Но вдруг почувствовал прикосновение к спине. Удерживаясь на плаву, он повернулся. Навки уже не было, лишь звенел ее смех над водой. Снова ее ладони скользнули от шеи до лопаток, до поясницы. Серафим попытался поймать ее руки, но навка вновь исчезла, напоследок пощекотав ребра. Андрей издевался над ним — то и дело дотрагивался, щекотал, и каждый раз ускользал, Серафим не мог даже дотронуться до него. Наконец он выдохся и позвал: — Андрей! Хватит. Я устал. Он поплыл к мосткам. Одежда все еще валялась на них. Пока он плыл, рядом плеснула вода и показалась над ее поверхностью голова Андрея. — Как ты быстро, — разочарованно сказал он. — В остальном тоже скорострел? — А ты проверь, — огрызнулся Серафим. Он облокотился на мостки и хотел уже подтянуться и вылезти, но со спины подплыл Андрей и обнял за шею, прижавшись всем телом. Грудью к спине — сердце у него не билось. Пахом к заднице — член у него стоял. Еще не на двенадцать часов, но и не на полшестого. — Могу и проверить, — прошептал он и прикусил мочку уха. Серафим едва не вздрогнул. Не то чтобы он не слышал историй о навках. Но чтобы попасть в такую… Пока он мучительно раздумывал, бежать или остаться, Андрей провел губами по его шее, мокрому плечу, притираясь ближе. Чужая близость будоражила, особенно когда интерес к нему так явно упирался в зад. Серафим вспомнил бледные ягодицы навки. Шлепнуть бы такую жопу и кончить на нее… Серафим, заведя руку назад, провел по бедру навки. Притянул ближе — давай, прижмись еще раз, вот так, чтобы он лег между ягодиц… Навка чуть слышно простонала. — Какой ты хороший, Серафим, — зашептал Андрей. — Такой крепкий, горячий… Ладонь Андрея скользнула по груди, по животу, пока Серафим щупал его за бедро, за задницу. — Дай развернусь к тебе лицом, красотка, — хрипло сказал Серафим. Навка чуть отстранилась от него. Он развернулся. Одним локтем держась за мостки, второй притянул к себе навку за талию. Та, все такая же бледная и разноглазая, смотрела на него. Навка ведь не дышит. И сердце у нее не бьется. И может утянуть на дно. Или оглушить в полдень в поле. Но все равно Серафим поцеловал Андрея. Дотронулся до его губ сначала осторожно, как в первый раз, а потом, не встретив сопротивления, крепче прижал к себе за талию, впился в губы. И ничем поцелуй с навкой не отличался от поцелуя с человеком. Андрей провел ладонями по его бокам, обнял в ответ, тесно прижавшись, и его напряженный член коснулся живота Серафима. Андрей целовался самозабвенно. Лез языком в рот, послушно пускал в свой. Прикусил губу до боли, но Серафиму понравилось. От полноты чувств навка снова обняла его за шею, повисла на нем и беспорядочно тыкалась губами в лицо, щеки и глаза, снова приникла к губам — Серафим только дивился, как ей нравится целоваться. Наконец напившись поцелуем, Андрей отстранился. Положил ладони на плечи, едва перебирал ногами под водой и прижимался к паху, чуть толкаясь членом к Серафиму. С закрытыми глазами он коснулся кончиком носа скулы Серафима. — Что, давно не целовался? — улыбнулся Серафим, проводя по голой спине навки сверху вниз. — Целую вечность. Даже если соглашаются играть, целоваться все равно никто не хочет. Андрей открыл глаза. Посмотрел на Серафима. Солнце уже начинало садиться — сколько же времени они болтаются в воде? Серафим, не отводя взгляда от Андрея, спустил руку с его талии. Дотронулся до члена — едва-едва, только мазнул пальцами по головке. Задел ребром ладони свой, и до смерти захотелось сжать его. — А трахаться… — спросил он и сглотнул. — Трахаться тоже никто не хочет? Андрей усмехнулся: — Прости, ты у меня не первый. И вдруг он нырнул в воду, Серафим даже не понял, как тот пропал. Он ощутил было обиду — неужели его поматросили и бросили? Но сразу же эти мысли вышибло из головы — на его члене, определенно, оказался чей-то рот прямо под водой. Серафим, держась одной рукой за мостки, вторую спустил под воду. На затылок Андрея. Тот плотно обхватил губами член, скользнул от головки почти до самого основания, и Серафим едва не застонал — так желанно было это прикосновение, этот язык. А если навка не дышит, то, может, и рвотного рефлекса у нее нет?.. Обдумать он эту мысль не успел. Андрей насадился на член, крепко взял за бедра — не дернешься, и сразу заработал активно. Серафим лишь сожалел, что в темной воде не видит даже свою руку, не то что разноцветные глаза, которые будут смотреть снизу вверх, пока он работает ртом, о, какой у этой навки рот, как ловко он управляется… Серафим, держа его затылок в ладони, подтолкнул Андрея, заставляя взять глубоко. И он взял. Член скользнул по языку до самой глотки, губы Андрея коснулись лобка, так легко скользя в воде. У Серафима задрожали бедра. Он, сжав волосы Андрея в кулак, потянул его обратно, почти до головки. Член изнывал, хотелось быстрее и сильнее, но, черт, такое, может, раз в жизни бывает, торопиться нельзя, тем более Андрей над ним уже подшутил, назвав скорострелом, но тут кто угодно кончит от такой глубокой глотки, от того, что навка ласкает под водой, от поразительной гладкости и легкости. Серафим снова насадил его горлом на член, с ума сходя от послушности Андрея. Неторопливыми движениями он направлял его, больше не просил полировать на всю длину, хватало и наполовину, только заглатывай до горлышка, ага? Каждый раз Андрей брал на полную, и Серафим уже не сдерживался — дышал громко, порой постанывал. Он вдруг почувствовал, как осторожно касается Андрей его яиц, скользит его палец между ягодиц — и утыкается в плотно сжатые мышцы. Под водой, на бешеном возбуждении, вошло легко — стоило только толкнуться внутрь, и Серафим его принял. Захотелось прикусить кулак, чтобы точно ни одного звука не сорвалось с губ. Ртом Андрей обслуживал его по высшему разряду, а с пальцем внутри… С пальцем он долго не продержится. Серафим все-таки всхлипнул, когда Андрей коснулся так, как надо — до звезд из глаз. И он, наверное, почувствовал, что попал правильно, потому что стал долбить прицельно, давить подушечкой пальца. Серафим вытащил из воды руку, чтобы вцепиться в узкие мостки всеми конечностями и не улететь. Андрей взял член до горла, прижался губами к лобку и больше не двигался, только языком, и трахал двумя пальцами — неглубоко, так правильно, что у Серафима слабели колени, напрягались все мышцы. Он, подрагивая, бестолково пытался насадиться сам, продлить это пульсирующее, экстатичное удовольствие, и Андрей, все быстрее долбя его, вдруг сглотнул — глотка его сжалась на члене — и Серафим с всхлипом кончил ему в горло, скорчился в сладкой судороге. Андрей плавно выпустил его член, вытащил пальцы из ставшей болезненно чувствительной задницы. Серафим расслабился, растекся, едва держась за мостки, того гляди уйдет под воду… И Андрей, воспользовавшись минутой слабости, за ноги потянул его вниз. Серафим с головой погрузился в реку — даже вскрикнуть не успел, даже задержать дыхание, — а уже барахтался в холодной воде, суча ногами и руками, а в него вцепилась мертвецкой хваткой навка и прижалась к его губам. Серафим изо всех сил удерживал крохи кислорода в воздухе, попытался всплыть, но его потянуло ниже, пока стопы не коснулись илистого дна. Он толкнул навку, но она все так же крепко обнимала его и цеплялась за губы. Челюсти его оставались сжаты, словно это поможет еще немного протянуть без дыхания. В груди было пусто, так пусто — он, видимо, все-таки выдохнул, и теперь нужно сделать вдох, но нельзя, он наглотается воды — и все, и все, и все… Он потерял надежду отцепить от себя навку. Толкал ее, душил, дергал за волосы — но едва ли его слабевшие без воздуха руки могли причинить ей вред. Он попытался всплыть с ней — но она камнем тянула его ко дну. В ушах звенело, в груди жгло, и он приоткрыл рот — чуть-чуть, совсем немного, это не повредит… Вода поцеловала его нежнее навки, и он больше не сопротивлялся ей. ...Навка с удивительной силой, которую никак нельзя было заподозрить в ее длинном худом теле, бросила его спиной на мостки. Серафим, кашляя, тут же перевернулся на бок. Горло драло, легкие горели, но он мог дышать — с переменным успехом, прерываясь на кашель, — но мог. Навка все это время тихонько сидела рядом, притянув колени к груди, и теребила его майку, вытаскивая из швов нитки. Наконец придя в себя, выкашляв всю воду, вытерев слезы, Серафим сел с ней рядом. — Обещал же не топить, — охрипшим голосом выдавил он. Горло саднило от каждого слова, от каждого вдоха. — Так я и не топил. Так, только притопил немножко. Для острых ощущений. — Чьих острых ощущений? — уточнил Серафим. — Ты дрочил, что ли, пока я там задыхался? — Может, и дрочил, — напустив загадочности, сказал Андрей. Он посмотрел на Серафима, ничуть не смущенный, и сказал: — Когда ты хлебнул воды, я кончил. Как молнией ударило. Любовник, застывший на миг между жизнью и смертью. Секундой позже — и может, ты бы погиб. Серафим запустил пальцы в волосы. Да, он действительно был близок к тому, чтобы составить компанию навке на дне речном. — Хватит мою тишку на нитки дергать, — буркнул он и вырвал футболку из рук Андрея. Тот собрал в ладонь нитки и, глядя, как Серафим одевается, сел на колени. Уставился снизу вверх. — Да ладно тебе. Круто же было. — Я чуть не сдох, — напомнил Серафим. — Не сдох же, — меланхолично сказал Андрей. Серафим опустился на колено, чтобы зашнуровать кроссовки. Андрей смотрел ему в глаза. Сердце Серафима дрогнуло. Он положил ладонь на щеку Андрея, и тот прильнул к руке. Разноглазка. — Оставить тебе сиги? — Не надо. Лучше принеси расческу. Я буду ждать. — А на дно меня снова не утащишь? — постарался ухмыльнуться Серафим, но вышло криво — жив еще был страх, сковавший его под водой. Вместо ответа Андрей потянулся к нему и поцеловал. — Я вернусь, — пообещал Серафим. На свидание в соседнюю деревню идти было поздно, да и не хотелось. Он возвращался домой. Все еще, может, не до конца веря, что случившееся с ним — взаправду, а не галлюцинации от солнечного удара.