Пламя камина

— Мы выдвигаемся в Шиганшину полным составом, все три сотни. На человека нужно 10 метров полотна….ну пусть 8, — задумчиво водил Леви навершием деревянного пера по губам, глядя в камин. — И если вес метра савана 400 грамм, то на человека нужно почти три с половиной килограмма, а на всех нас почти 400 килограмм и целая телега…. А гори оно все! — с досадой захлопнул он папку, прикрывая лист бумаги плотной обложкой, закрывая глаза и играя желваками. Эрвин поднял голову от документа, который сосредоточенно изучал, удобно оперев о ступню Леви. Отставил чайную чашку, которую последние минут десять держал прижатой ко лбу, на стоящий рядом низкий столик. Мягко помассировал ступню Леви, лежащую у него на колене. Тот досадливо поморщился, ниже сползая в кресле. Отложил свою папку на тот же столик, и, не убирая ноги с колен Эрвина, потянулся к камину, чтобы разворошить прогоревшие дрова. Он и не заметил, как они просидели вот так, в близко стоящих креслах напротив камина, больше часа. Одна его нога уютно лежала у полулежащего в кресле Эрвина на коленях, а вторая, для удобства, была перекинута через подлокотник, так, что Леви сидел спиной к огню, вполоборота к Эрвину. Тот отхлебнул из чашки и вернул руку ему на ступню.  — Заебало меня это все, Эрвин! Заебало! Будь проклят день, когда я согласился учиться читать!  — Хммм…. — он пригубил напиток еще раз. Сторонний наблюдатель не увидел бы в этом жесте абсолютно ничего необычного. Но в кабинете Командующего Разведкопусом посторонних не было. А Леви знал, что в чашке виски, который Эрвин уже несколько раз подливал, и, чтобы открыть, придерживал бутылку щиколотками. — Брось бумажки, Леви.  — Тебе нужно отдохнуть перед рейдом. Я чуть позже займусь сам. На полке над камином в коробке пылились два благородных бокала для виски, тяжелых, из дорогого горного хрусталя, подарок Командора Пиксиса на вступление в должность. Раньше, когда они пили только по особым поводам, Эрвин любил доставать их, разглядывая виски на просвет в отблесках камина. Сейчас на краю его стола поселилась чашка, нагло уведенная из чайного сервиза Леви. Тот даже перестал возвращать ее назад в ящик со своей посудой, ведь к вечеру она все равно магическим образом оказывалась снова тут.  — Тц! Значит ты у нас сделан из другого теста и в отдыхе не нуждаешься?! Не зли меня, Командор, а то я ведь и правда могу обещание-то выполнить и ноги-то тебе переломать! — Леви досадливо дернул ногой, вырывая ее, но Эрвин со смешком прижал его лодыжку локтем. Леви расслабился и протянул руку, забирая стоявшую рядом с Эрвином чашку. Пригубил содержимое. Алкоголь огнем растекся по его пищеводу, приятно согревая. — Мне чертовски надоело считать всю эту белиберду. Неужели некому этим больше заняться?! Есть же у нас доктора для лошадей…. Может, и для этого каких-то специальных людей заведем? В бой ходить не надо, знай себе сиди, марай бумагу. Эрвин удивленно поднял голову и — Леви знал этот взгляд. В слегка поблескивающих от алкоголя глазах зарождалась идея.  — Я что хочу сказать, Эрвин. — продолжил он уже спокойнее, потягиваясь всем телом, — Задрало меня уже до кровавых мозолей хоронить солдат еще до боя. Ну сам посмотри, 400 килограмм саванов! А мы могли бы фуража больше увезти с собой, я не знаю.  — Ты ведь знаешь, что такая процедура. — блондин потер левый висок, прикрыл глаза ладонью и растер правый. Леви ощутил привычный уже укол боли и вины: раньше, когда уставал, Эрвин часто тер виски обеими руками. Сейчас же приходилось что-то менять и неосознанная привычность этого жеста ранила. — Впрочем, ты прав. Заставлять высших офицеров считать свои потери заранее — что может быть лучше для боевого духа. А твой дух нужен нам для победы человечества. Оставь это мне, Леви. Я закончу с этим и заполню… Он все тер и тер виски, обхватив голову ладонью. Было больно смотреть и Леви рывком поднялся, делая пару шагов за кресло собеседника. Раздраженно убрал его руку и запустил свои в волосы, растирая виски, большими пальцами массируя основание шеи, соединяя таким образом оба жеста, к которым Эрвин прибегал, желая отогнать усталость. Они ни разу не обсуждали это, но в последнее время, когда культя зажила, а Эрвин научился почти все делать левой самостоятельно, Леви все больше и больше становился его правой рукой. С раздражением вырывал ручку, показывая, что уж он-то быстрее управится под диктовку. Походя подавал китель, открывал бутылки. Оба знали, что ремни УПМ завтра на Командующем тоже будет затягивать Капитан.  — А как же твой боевой дух? — в последнее время Леви все чаще и чаще замолкал, не договорив. Он никогда не позволил бы себе произнести этого вслух, но на месте оборванной фразы все четче и четче слышалось «идиот». Эрвин пригубил из чашки и расслабленно откинул голову ему в ладони. В последнее время пустых бутылок в этом кабинете появлялось все больше и в какой-то момент Леви просто не смог закрывать глаза. Он обещал себе, что поговорит об этом сразу после того, как они отвоюют стену Мария.  — Ты же знаешь, что я хорош в подсчете потерь. Конечно. Кошмары. Он только недавно рассказал ему о них — походя, как нечто, не стоящее упоминания. Сказал тогда, что почти каждую ночь видит гору трупов их друзей, сверху на которой стоит сам. Сказал, что каждый раз вглядывается в лица, боясь раньше срока найти там его или Ханджи. Леви тогда чувствовал, как зашевелились волосы на его затылке, а Эрвин, как ни в чем не бывало, продолжил поглощать свой завтрак. Он поморщился, досадуя на собственную неуклюжесть.  — А сейчас-то ты что читаешь? Пялишься в этот листочек вот уже больше часа, а толку чуть. Снабжение-то все на меня свалил. Никого ближе Эрвина у него не было. В день смерти Фарлана и Изабель, вечером, Эрвин пришел к нему в бараки, протягивая свиток, за который они умерли, предлагая прочитать его. Леви тогда устало огрызнулся, что не умеет читать — и где бы ему было этому научиться в Подземном городе. Через несколько недель Эрвин словил его после вечерней тренировки и, показывая яркую книгу, попросил зайти к нему в кабинет. Сел, взглянул снизу вверх и, мягко улыбаясь, сказал, что всегда хотел быть учителем и уверен, что Леви читать научится так же быстро и виртуозно, как и убивать титанов. Леви думал больше месяца и, когда поздним вечером опять постучал в его кабинет, увидел как недоумение на лице Смита сменяется пониманием, а потом и истинной радостью. Уроки начинались и прерывались, они читали детские сказки и приказы командования, и, хотя первым словом, выведенным дрожащей рукой Леви, было его имя, вторым почему-то оказалось имя Эрвина. Шлифуя свое мастерство, Леви часто читал вслух, а Эрвин засыпал за своим столом под мерный, чуть срывающийся голос. Именно тогда, устав растирать потом затекшую шею, он, отодвинув в сторону горы документов, и поставил возле камина два мягких кресла с высокими спинками и небольшой чайный столик. Еще через полгода, осмелев, Леви впервые вытер так надоевшую пыль с каминной полки и кое-откуда еще, и, ободренный тем, что Эрвин не замечал разницы, продолжал это делать и до сих пор. Чтение книг дополнилось беседами, а, подчас, и целыми военными советами. Леви был свидетелем рождения строя дальнего обнаружения — безумного периода когда, чтобы добраться до кресла, приходилось перепрыгивать через карту расстеленную на полу, так, чтобы ни в коем случае не сдвинуть стоящие там фигурки. Эрвин, блестя глазами и размахивая руками так, что, казалось, может его пришибить, ночи напролет рассуждал о преимуществах расположения отрядов на том или ином фланге, важности выбора правильного оттенка зеленого дыма, чтобы тот не потерялся на фоне листвы или количестве грузовых телег в центре строя. Он даже не очень обижался, обнаруживая, что Леви спит, измотанный тренировками со своим новым отрядом. Падение Троста — и первый раз, когда он видел, как Эрвин мертвыми глазами смотрел в окно — а потом развернулся и прижался лбом к его плечу, больно стиснув руку. Первое ранение Эрвина, когда его веткой ударило в плечо и гематома не сходила несколько месяцев, а Леви каждый вечер растирал леденеющую от нарушенного кровоснабжения руку. Первое ранение Леви, когда Эрвин бережно массировал его дергающиеся от судорог ноги. Он знал, что Эрвина успокаивают его прикосновения, поэтому всегда стоял сзади, не дальше вытянутой руки от Командора и иногда чувствовал руку, сжимающую край его плаща или кончики пальцев. Они были так близки, как только могли быть мужчины — и иногда Леви ловил себя на глухом раздражении, когда кто-то говорил, что секс и поцелуи могут принести настоящую душевную близость. Природа не предусмотрела возможности физической близости между мужчинами, но Леви не мог представить женщину, которая могла бы стать для него ближе. Это началось раньше, намного раньше, но после потери руки Эрвин стал будто истончаться. Нет, это случилось позже, когда они убили Рода Рейса и Хистория стала королевой. Тогда, когда после всего они наконец уселись в свои кресла, тер виски и рассказывал, как Хистория приняла сан, соглашаясь сделать это своим следующим заданием как члена Разведкорпуса. И замолчал, на просвет глядя на виски в своем бокале. И намного позже, когда Леви уже почти уснул в своем кресле, залпом допил напиток и невпопад произнес, что сделает все необходимое для спасения человечества и не допустит, чтобы все жертвы, принесенные их корпусом, пали втуне. Именно тогда Леви вдруг понял, как давно они уже не читали книг, посвящая почти все вечера вместе обсуждению приказов и стратегий, интриг и возможному развитию событий. Через пару дней, когда Эрвин грубо оборвал его рассуждения о метаморфозах бабочек внутри стены Сина и вернул беседу к обсуждению способностей Эрена, Леви просто решил дать ему время. Время — и отвоеванную у этих тварей обратно стену Мария. Эрвин таял у него в руках, истончался, будто осенний лист. Казалось, что скоро через него и вовсе можно будет увидеть окружающие его предметы. Он ел теперь, не обращая внимания не еду, не различая вкуса. Мог по нескольку дней ходить в одной рубашке — до тех пор, пока Леви не нашпынял его интенданта, заставляя забирать грязную одежду прямо из спальни Командующего. Все, о чем они говорили теперь, сводилось к подвалу в доме Йегеров, способности Эрена заделать дыру в воротах или необходимости усилить отряд внутреннего наблюдения для обнаружения новых титанов-шифтеров внутри стен. Но чаще все же молчал, глядя в пламя камина, и потягивал из чашки то чай, а то и алкоголь. И, когда на совсем недавнем совещании Смит отдал ему инъекцию со спинномозговой жидкостью титана, был зол и раздражен самодурством Эрвина, хотя в большей мере все-таки испуган: тот никогда не снимал с себя ответственность. А сейчас, передавая из своих рук сильнейшее доступное человечеству оружие, казалось, будто отдает что-то, несоизмеримо большее.  — Помнишь, я говорил, что Разведке нужен гимн? Что-то, что еще больше объединило бы сердца, заставило людей смотреть на вас с восхищением? Леви кивнул, возвращаясь в свое кресло.  — Некоторые ребята носили мне тексты, но все они были так себе, птички-зайчики, кровь-любовь, ничего общего с нами. Так вот. Один из новеньких, его зовут Флок, принес вот это сегодня. — он протянул лист, испещренный столбиками с мелким аккуратным почерком, Леви. Вижу, тебе понравилось, — протянул тот, мазнув глазами по стиху, — весь вечер смотришь, будто там все тайны титанов написаны. И видел бы ты свое лицо!..  — Не знаю. Безусловно, стоит вынести это предложение на всеобщее голосование, выбрать то, что покажется лучшим для всех. Но я не знаю, что может быть лучше этого.             «И жизнь отдай! И жизнь отдай!             И сердца самый яркий свет отдай             За всех вокруг сейчас страдай             И на сегодня силы рассчитай» Леви с ужасом вчитывался в строчки. Отложил лист, растерянно глядя на друга, из глазниц которого взглянула пустота.  — Эрвин… — начал он и почуствовал, как охрип голос. Прокашлялся и попробовал ещё раз, мягче. — Эрвин, о чем ты мечтаешь? Нет, не так! Расскажи мне, о чем ты мечтал в детстве?  — В детстве?.. Я… Не помню. — в глазах блондина на секунду промелькнуло удивление. — Кажется, я всегда мечтал дойти до подвала Гриши Йерега и узнать правду о титанах. К чему этот вопрос?  — А как же море? Ты врал мне, когда рассказывал, что существуют бескрайние водоемы, конца которых не увидеть даже встав в стременах у лошади? Или мелкие пиздюки из класса, которые будут бегать вокруг тебя, пока ты пытаешься вбить в их тупые бошки азы арифметики? Пустота с мягкой улыбкой смотрела на него глазами Эрвина.  — Я не помню. Ты уверен, что это был я? Может быть, мы читали это в каких-то книгах? Глупо мечтать, пока есть на свете титаны. Да и поздно уже, Леви. А завтра мы рано выезжаем. Хороших тебе снов. — Эрвин плавно поднялся и, стукнув напоследок его по плечу, пробежался пальцами по бритому затылку. Толкнул бедром дверь собственной спальни, на ходу расстегивая ремень брюк. Леви вчитывался в слова стиха. Он перечитывал их снова и снова, надеясь что еще не поздно все вернуть. Обещал себе все решить, как только они вернутся из рейда. Обещал себе заставлять его больше спать и чаще бывать на свежем воздухе. Черт, да он даже дамочку какую-то ему мог бы найти — говорят, женщины умеют выводить мужчин даже из самых нелепых состояний. Он не хотел, чтобы Эрвин отдавал самый яркий свет своей души только Разведке. Он не мог допустить, что Командующий, будто хтоническое чудовище, начнет требовать того же и от всех солдат.             «И жизнь отдай! И жизнь отдай!             И сердца самый яркий свет отдай             За всех вокруг сейчас страдай             И на сегодня силы рассчитай             И жизнь отдай! И жизнь отдай!             И сердца самый яркий свет отдай             Судьбу свою огнём сжигай             А жизнь навечно в стрелы превращай             И жизнь отдай! И жизнь отдай!             И сердца самый яркий свет отдай             Свой след собой изображай             И дух борьбы не потеряй» Он обязательно поговорит с ним, как только они вернутся из Шиганшины.