***
Я не способен постичь бесконечность, И всё же я не принимаю конечное. Я хочу, чтобы это приключение, Которое является контекстом моей жизни, Продолжалось без конца. Де Бовуар С[1].***
Мы не ожидали, что окажемся в Лондоне на Рождество. Правда заключалась в том, что в этот период нашей жизни мы редко осмеливались бывать в городе. Жизнь в нашем маленьком коттедже была так приятна, дни были наполнены только тем, что доставляло нам удовольствие − пчёлами и великим опусом о преступлениях для Холмса, садом и моими собственными каракулями для меня − что мы не чувствовали необходимости возвращаться к смогу, за исключением чего-то совершенно необходимого или совершенно желанного. Кроме того, путешествие, конечно, было ещё более утомительным в разгар зимы. Кроме того, с годами у нас вошло в привычку отмечать праздник по-своему спокойно, всегда погружаясь в воспоминания об одном особенном сочельнике на Бейкер-стрит. И не было никакой мысли, что в этом году всё будет по-другому. Магазины в деревне снабжали нас всем необходимым для еды, миссис Харрис, женщина, которая помогала нам три дня в неделю, пекла и готовила гораздо больше, чем было необходимо, и каждый из нас спрятал подарок под маленькой ёлочкой, которую я по прихоти воздвиг в гостиной. Холмс потакал мне. Так что мы были готовы и даже с нетерпением ждали нашего праздника. Как раз после холодного, бодрящего рассвета в канун Рождества нас разбудил громкий стук. − Останьтесь, − сказал я Холмсу. − Я пойду. Он что-то проворчал себе под нос, но потом просто натянул одеяло обратно, чтобы защититься от утреннего холода. Я схватил халат, влез в ожидавшие меня тапочки и поспешил ответить на стук, позаботившись закрыть за собой дверь спальни. Мальчик с деревенской почты стоял там с телеграммой в руке. − Извините, что так рано, доктор Уотсон, − сказал он. − Но они были помечены как срочные. − Спасибо, Уильям, − сказал я, забирая у него телеграмму. − Подожди минутку. − Я отступил туда, где висело на крючке моё пальто, сунул руку в карман и достал несколько монет, даже не пересчитав их. В конце концов, это было Рождество. − Спасибо, − повторил я. Он улыбнулся, помахал рукой и запрыгнул обратно на велосипед. Я закрыл дверь, чтобы не замёрзнуть, и взглянул на телеграмму, адресованную Холмсу. Чувствуя, что наш утренний отдых подошёл к концу, и, вероятно, не из-за чего-то тривиального, я решил приготовить нам чай, чтобы встретить то, что нас ждёт. Когда я отнёс поднос в спальню, Холмс сидел на кровати, опираясь на подушки. Я остановился у самой двери, как всегда поражённый видом его неповторимой красоты, которая с возрастом становится только более утончённой. Его кудри были не менее пышны, хотя теперь тронуты серебром и в данный момент взъерошены ото сна; его глаза всё ещё были полны живого любопытства и жгучего ума. Я никогда не устаю от этого образа. Через мгновение он еле заметно улыбнулся. − Я предпочитаю горячий чай, − сказал он. Я смущённо пожал плечами и поставил поднос на прикроватный столик, прежде чем скользнуть к нему под одеяло. Каждый из нас сделал по несколько глотков горячего чая, прежде чем я протянул ему телеграмму. Он осторожно взял её тонкими пальцами. − Вряд ли это будет радостная новость, как вы думаете? − Праздничные поздравления не будут помечены как срочные, − без всякой надобности заметил я. Я думаю, мы оба знали, что нас ждёт, но всё же он сделал ещё одну паузу, позволяя нашему утру оставаться обнадёживающим. Наконец он вздохнул и осторожно развернул телеграмму. Я прислонился к его плечу, чтобы прочитать её вместе с ним. «Мистер Холмс, ваш брат очень болен ТЧК Отвезли в больницу ТЧК Доктор советует вам побыстрее приехать» Письмо было подписано верным слугой Майкрофта, Бейли. Несколько минут мы сидели молча. Затем я похлопал Шерлока по руке. − Я соберу чемодан, а вы пока сходите к Брэдшоу. Он кивнул. Я не давал ложной надежды, так как он ненавидит подобные вещи.***
В тот же день мы оказались в Лондоне. Город сиял праздничным духом, а состоятельные люди облачались в свои лучшие наряды и порхали из танцевального зала в кафе или в эксклюзивные клубы. Очевидно, праздник означал раннее начало вечеринки, по крайней мере, для тех, кто имел статус и средства. Город больше не принадлежал Виктории[2], и это было очевидно. Пока наше моторизованное такси пробиралось сквозь поток машин, Холмс угрюмо смотрел на происходящее. − Сколько времени пройдёт, − задумчиво произнёс он, − пока лошадь и экипаж окончательно не устареют? − Прогресс, я полагаю, − был мой ответ. Я думаю, мы оба почувствовали острую боль от того, что скучаем по нашей тихой деревне. О, конечно, мы больше не были теми дерзкими молодыми людьми, которые встретились в Бартсе и жаждали приключений. Теперь мы могли мечтать о тихих переулках и тишине, в которой можно было бы размышлять. И одиночестве, в котором можно прикоснуться друг к другу. Слишком скоро мы прибыли к тому самому Бартсу. Я увидел, как Холмс расправил плечи, когда мы вошли в дверь, и дружески похлопал его по спине. Нас встретила строгая, но тихая медсестра. − О, он будет рад вас видеть, − сказала она. Холмс скептически взглянул на меня, но ничего не сказал. Врач как раз выходил из палаты Майкрофта, когда мы вошли, и коротко доложил нам о случившемся. Мы знали, что сердце этого человека было хрупким и, по-видимому, оно хотело просто сдаться. Но Холмс не собирался сдаваться, так что Майкрофт всё ещё был здесь. В голове у меня звучал голос Шерлока, делающего едкие замечания по поводу упоминания его брата и сердца в одной фразе, но когда он подошёл к кровати, то заговорил довольно мягко. − Ты пойдёшь на всё, чтобы избежать сезонного веселья, не так ли, дорогой брат? Я стоял у двери, поэтому не мог расслышать тихий ответ Майкрофта, но смог разобрать слова «сливовый пудинг». − Я уверен, что Бейли принесёт его для тебя, если попросишь, − заметил Шерлок. Что было правдой. На самом деле я был уверен, что, если бы это было возможно, Бейли вырезал бы своё собственное сердце и предложил его. Чувствуя себя немного ненужным, я решил выйти из комнаты и закурить трубку. Но сначала я подошёл к кровати. − Вы выглядите совсем не таким худым, как я ожидал, − сказал я; это была всего лишь маленькая ложь. Майкрофт выдавил из себя слабую улыбку. Я извинился и вышел. Неподалеку я нашёл небольшой уголок с несколькими стульями и сел, чтобы раскурить трубку. Естественно, сидя там, в месте, которое так много значило в нашей жизни, я стал немного сентиментальным. Мы с Холмсом проделали вместе долгий путь, не самый лёгкий, но я не жалел ни минуты. Наше довольство было завоевано с таким трудом, что вдвойне ценилось. Надо сказать, однако, что вид некогда могущественного и неукротимого Майкрофта Холмса, павшего так низко перед лицом неизбежного, действительно отрезвлял. − Все сердца разбиваются, − сказал он однажды, и я полагаю, что это была жестокая правда. Откуда-то из глубины больницы доносилось тихое пение хора, несомненно, надеявшегося подбодрить пациентов в канун Рождества. Я попытался дать звуку развеять мою внезапную меланхолию, но обнаружил, что тоскую по нашей глупой маленькой украшенной ёлке, уютному огню и фруктовому пирогу миссис Харрис. Холмс обнаружил меня через несколько минут и тоже сел. − Я думаю, он продержится ещё немного, − сказал он через мгновение. − Хорошо. Некоторое время мы сидели молча, слушая хор. − Ну что, пойдём в «Лэнгхэм»? − предложил я. Мы заранее телеграфировали, чтобы зарезервировать номер. − Поужинаем и спокойно проведём вечер? Мы можем навестить его завтра. Холмс согласился с моим планом, поэтому мы сообщили медсестре о нашем отъезде, и она пообещала сообщить в «Лэнгхэм», если в состоянии Майкрофта вдруг что-то изменится. Это был не тот сочельник, который мы планировали, но наша жизнь была полна неожиданностей, поэтому мы просто продолжали.***
Мы приехали в Лондон не в том наряде, чтобы поужинать в «Лэнгхэме», но я перекинулся парой слов с управляющим, и он распорядился накрыть стол в тихом уголке. Ужин был изысканным, и мы выпили бутылку довольно хорошего шампанского. Настроение у нас было не праздничное, но и не мрачное. И как только мы устроились в нашем номере, удобно устроившись в халатах, с горящим камином и портвейном в руке, жизнь стала казаться лучше. − Странно будет остаться без брата, − вдруг сказал Холмс. − Ну, он ещё не ушёл. Он что-то промычал в ответ. − Я никогда не буду жить без вас, − сказал я, и эти слова удивили даже меня самого. Холмс негромко усмехнулся, но не издеваясь надо мной. И всё же, образно говоря, я упёрся пятками. − Не просите меня объяснить, − твёрдо сказал я. − Но почему-то я знаю, что мы никогда не расстанемся. Последовала короткая пауза, а затем он начал рассказывать мне о некоторых новых событиях в пасечном мире.***
Я проснулся в какой-то момент в последний час перед тем, как ночь стала рассветом, и обнаружил, что место рядом со мной в постели совершенно пусто. Я встал и прошёл в гостиную. Холмс стоял у окна и смотрел на Риджент-стрит. − С вами всё в порядке? − тихо спросил я. Он только кивнул. Я подошёл ближе и обнял его, но больше ничего не сказал. Прошло несколько мгновений, прежде чем он снова заговорил. − Не знаю, как вам это удастся, Джон, но провести с вами вечность − моё самое заветное желание. Я крепче прижал его к себе, и мы смотрели, как последние звёзды исчезают с неба, когда в Лондоне наступало Рождество.