Октябрьская Ночь

Нервная погоня в ночи. Ватные ноги сами вели куда-то, только подальше от этого соснового леса, который тот знал наизусть; только подальше от этих холодных жестоких глаз, что надевают маску простых, добрых и одиноких глазок; только подальше от этих больших, теплых, и чем-то, родных, но в тоже время и до ужаса жестоких, рук. Он не хочет всего этого. Он не хочет слышать крики лучшего друга и понимать, что ему нельзя бежать к нему, но душе виднее. Мучительное тяжёлое дыхание. Мучительные переживания и бедная трясущаяся душа заставили негнущиеся ноги бежать дальше, даже не потому, что за ним гнались. Он не мог больше слышать эти крики. Он бежал так быстро, как никогда не бежал и подгоняли его лишь ветер, страх и преданность. Шуршание красивых листьев и усталый скрип веток в прекрасную октябрьскую пору совсем не волновали его, как несколько месяцев назад; как и ноющее окровавленное плечо. Он нëсся, и, наконец, прибежал. Маленькое тельце, лежащее головой на пеньке и прикрывающее усталой ручкой длинную и глубокую рану на животе, что расширялась и расширялась, сквозь которую можно было увидеть внутренние органы, а красная кровь из раны ливнем хлестала на не менее красные листья, цвет которых уже и не разглядеть в темноте; откашливало больше крови в другую, уже падающую ручку и иногда вскрикивало в рыданиях от безудержной боли и немецких слов подкрадывающегося около альбиноса. И нет больше никакого мучительного дыхания. Есть только они и их мучительная боль, пока кто-то что-то шепчет на немецком. Он остановился. Слабые, потрепанные и исхудавшие руки взяли окровавленное тело, мягко поглаживая, прижимая к себе и нашептывая мотивы старой народной песни, как и слова:"Рано или поздно, все будет хорошо. Все будет хорошо..." И ему все равно, что он сам истощен, сейчас главное для него это перевязать его рану платочками из кармана. Это лишь остановило кровь. Он убаюкивал лежащего поляка, успокаивал, как вдруг- шорох. Большие руки схватили худенькую тушку и подняли, пока само тельце растекалась на плече. Его тельце. Видя радость в жестоких фиолетовых глазах, он громко закричал, дабы его пустили к бедняге. Русский же, начал двигаться с места вместе с ним на плече, а тот все кричал и кричал... Он не хотел идти с ним и все рвал свою глотку, легонько ударяя ослабшими кулаками большую спину Ивана, а тому и все равно. Его друг сейчас остаётся на верную смерть и ему необходимо быть рядом. С этой мыслью, они уже далеко отошли от Феликса, а он продолжал звать его в крике. Крике, полном боли, обиды и преданности. Он молил судьбу, чтобы хоть как-то помочь бедняге, но крики и мольбы бились о безуспешность и злость судьбы. Может, это так бессмысленно. Но во всем ведь есть смысл. Может, литовец уже надорвал глотку, как и свою душу, но теперь, ему уже ничего не надо. И ничего он не хотел. Возможно, это конец. И Феликса он редко будет видеть... 24.10.1795.