***
В загробном мире, как всегда, спокойно. В общем-то лучшего олицетворения покоя не сыскать на всём белом свете. Не спеша текут вековые реки, покорно исполняя своё предназначение: полнится слезами Стикс и сокрушается вздохами Ахеронт, колючим комом в горле ластится Кокит, Лета методично крадёт счастье и горечь, да жаром чистейшего пламени опаляет Пирифлегетон. В пустынной комнате Танатос оставляет на каменном столе потухший факел, тяжело оседая на холодящий мрамор собственного трона. Бог смерти неторопливым движением откидывает назад голову, прикрывая уставшие глаза. Ровную гладь тёмной кожи посещает незамысловатое движение аккуратных полных губ: мужчина позволяет себе лёгкую улыбку, почувствовав приближение другого Божества. Геката входит в комнату с присущим ей величием: чёрные, как ночь, над которой она властна, волосы идеальным каре лежат на бледной коже обнажённых плеч, глаза богини сверкают всей таинственностью родственного ей лунного света. Бесшумной походкой она оказывается позади Танатоса, опуская кисти своих рук на расслабленные мужские плечи. Невесомыми, как шёлк, ледяными прикосновениями, она оглаживает рельеф выраженных мышц, позволяя пальцам правой руки затеряться в густоте тёмных волос. Танатос открывает глаза, моментально фокусируя взгляд на бледном лице богини, практически ощутимо порезавшись об идеальность чётких линий её профиля. Геката презирает любые проблески излишних эмоций, позволяя себе лишь невесомую улыбку в адрес млеющего от прикосновений её рук Бога. И, судя по приподнявшемуся уголку губ Танатоса, этого ему вполне достаточно, потому что мужчина, словно нехотя, выдыхает: — Удачной охоты, Богиня лунного света. Геката опускается к самому его лицу, чтобы, прикрыв глаза, сделать длинный вдох, на несколько секунд задерживая дыхание. А, выдыхая, шепнуть: — Я буду скоро. В загробном мире, как всегда, спокойно. Неспокоен лишь его Правитель, безмолвно следящий за полотном событий на земле живых своим немигающим и леденящим кровь в жилах взглядом.***
Он знает её с первой порции воздуха, поступившей в её легкие. Знает беспокойным младенцем с широко распахнутыми навстречу миру глазами; помнит крошечной и беззащитной, делающей первый робкий шаг, озаряющей размеренную жизнь родных своим первым звонким смехом; знает её с самых первых секунд. Аид запоминает её: тёплые глаза, трогательные детские жесты и улыбку весеннему солнцу. Откладывает в памяти беззащитную в лунном свете позу эмбриона, аккуратные тихие вдохи и едва слышные выдохи, безмолвной тенью сторожа детскую колыбель на втором этаже простенького дома, под утро, гонимый злополучным солнцем, возвращаясь в свой Подземный мир и снимая с головы полюбившийся шлем*. ________________________ *Шлем Аида – шлем-невидимка – один из основных его атрибутов, был выкован для него старейшиной Циклопом. Аид прибегал к его помощи, чтобы оставаться невидимым во время своих посещений наземного мира. ________________________ Она обычная. Жизнерадостный ребёнок, доверчивый ко всему новому, да щедрый до искренних, таких редких во взрослых кругах, эмоций. Золотом сверкающая копна тёмных кудрей, лучистые карие глаза и спокойная улыбка — ни в одном из миров такие черты не претендуют на особую исключительность и эксклюзивность, но малышке это вовсе ни к чему: особенной её делает совсем другое. Аид не знает такой магии, да и мысли отчаянно не складываются в разумные объяснения, но суть остаётся неизменной: Гермиона светится. Сияет видимым лишь ему одному светом, что прочным поводком приковал его к непримечательному дому в спальном районе величественного Лондона; светом, что приковал его к одной совсем юной обитательнице этого дома. Он смеётся с клише об «особенной», что так часто срывается с уст его младшего брата, когда Зевс в очередной раз рассчитывает разнообразить свою супружескую жизнь – наивный глупец, что отчаянно пытается ускользнуть от Геры! Сейчас ему уже не смешно. Совершенно. Но как иначе объяснить то, что лишь подле этой маленькой девочки в груди так отчаянно колотится мёртвое сердце? Она уверенно смешивает привычную палитру его векового режима, внося в стабильный мрак искры чистейшего света: он бездумно обходит заблудившийся под подошвами его обуви цветок и нервно поправляет свой шлем, осознав, что только что совершил. Заканчивать, обрывать, прекращать — вот его стезя. Так почему же с появлением Гермионы этого так сильно не хочется? Эти чувства, этот ворох мыслей в его голове — визуализация невозможного, ярчайший синоним к несбыточной мечте, но Аид не готов отступиться. Он Бог, подземного ли царства — неважно! И пускай впервые за всю его никчемную жизнь этот титул принесёт ему хоть что-то, кроме боли. Он наблюдает за Гермионой из тени старого дуба, но больше не видит в ней хрупкую малышку: в нескольких метрах от него заливисто смеётся будущая правительница подземного мира. И для неё — ради неё — он готов на всё. Гермиона растёт. Малышка становится любознательной девочкой, с восторгом принимающей всё, что дарит ей жизнь. Она смеётся мимолетной ласке осеннего ветра, а в Аиде* ярче и увереннее льётся лунный свет, демонстрируя хорошее расположение духа своего владыки. ________________________ *Аид – и имя бога, и название подвластного ему подземного мира. ________________________ В очередной раз выходя на поверхность, Аид верным стражем следит за подрастающей царицей. В ледяном сердце впервые поселяется кристально-чистая тревога, стоит правителю своей бледной кожей ощутить прикосновение пока ещё не сформированных до конца волн чистейшей магии: Гермиона оказывается волшебницей, и принятие этого факта даётся тяжело. Аид заставляет себя побороть тревогу, улыбаясь ничего не подозревающей девочке: он верит, что в Хогвартсе ей понравится. Впервые за много веков владыка подземного мира не может сделать вдох спустя два размеренных и спокойных года — не больше, чем мимолетный час по божественным меркам. Аид не в силах оторвать взгляд от тонкой, тёплым светом сверкающей нити в руке Клото*, над которой с пресным безразличием занесла острие ножниц суровая Атропос*. ________________________ *Мойры – в древнегреческой мифологии богини судьбы. Три сестры – Клото (прядущая нить жизни), Лахесис (определяющая судьбу) и Атропос (перерезающая нить). ________________________ Мужчина вмешивается, впервые нарушая собственные законы, тщательно построенные много веков назад. — Нет, Атропос. Ты не оборвёшь эту жизнь, — он уверенно встречает пристальный взгляд каждой из трёх мойр*, останавливаясь на Неотвратимой, что отвечает ему таким же уверенным взором. — Ещё слишком рано. Атропос не торопится отвечать, а хрупкое с виду запястье с зажатыми ножницами опасно балансирует над тонкой, ещё пылающей жизнью нитью. Секунды тянутся вязко и муторно, и Аид уже готов повторить ранее озвученное решение, как мойра берёт слово: — Твоя воля, Владыка, — Атропос склоняет голову в едва заметном кивке почтения, не отрывая взгляда от серебряных глаз своего повелителя. — Однако, — мойра берёт паузу, чтобы демонстративно убрать острие ножниц в сторону, вплетая в тихий голос весь холод загробного мира, — судьба всегда требует плату, Аид. Мужчина отвечает на вопросительный взгляд уверенным кивком, разворачиваясь и стремительным шагом покидая обитель богинь судьбы. Его путь теперь лежит в Клету. Клета же, как всегда, беспокойна. Близнец своей сестры Леты, река, однако, всецело отличается от неё по характеру, буйным и неуправляемым потоком, да могучими волнами, внушая страх перед собственными водами. Лета была другой: гладь её вод всегда была ровной, не тронутой даже самой незначительной рябью. Лета дарила покой, забирая у вступивших в неё самые страшные воспоминания, чтобы сердце их не терзала боль; забирая самые счастливые моменты, чтобы в душе не разгоралось опасное пламя. Лета дарила забвение. Стоя у самого устья Клеты, Аид не ощущает холода ледяной земли под босыми ногами. Клета беснуется, воет и смертоносными вихрями бьётся о берега, чувствуя пришедшую жертву. Клета — река короткая, полностью компенсирующая это своим разрывающим на части предназначением. Аид входит в ледяную воду, расправив плечи и уверенно подняв голову. И хотя Клета — его дитя, он точно знает: пощады не будет. После первого же шага, взор начинает затуманиваться: берега реки и привычные линии собственных владений размываются, постепенно растворяясь, сменяясь совсем другими силуэтами; ещё шаг и пропадают ощущения — воды Клеты больше не кусают ноги, а её вопли и рычание отныне не режут слух; третий шаг — и мир перед Аидом окончательно меняется.***
Тихо. Темно. Глухо. Он один в этой темноте и счёт времени уже давно потерян. Звуки собственного дыхания кажутся ошеломляющими своей громкостью, когда он в очередной раз испускает вдох. О-ди-но-ко Очень и очень давно. Темнота тупым скальпелем режет глаза, но мужчина из последних сил сдерживается, оставляя их открытыми, иначе неотвратима встреча с гораздо более страшным монстром, чем ледяная тишина. Аид готов вести эту битву бесконечно, спокойными вдохами стараясь согреть заледеневшие руки, но тьма — чёртова злодейка, далеко не всегда играла по его правилам: против собственной воли мужчина закрывает веки. Он приходит к нему в ту же секунду — врывается в подсознание, ножом разрывая ментальные стены и тщательно охраняемый покой. Резкие черты лица и насмехающийся взгляд угольно-тёмных глаз. Сейчас Аид чувствует лишь отвращение, но уже через секунду тонет в волнах неконтролируемого страха версии себя из прошлого. Он обходит его по кругу, заставляя ощутить полноту разницы их веса и роста: ещё не повзрослевший, отчаянно вскидывающий подбородок Аид и исполинских размеров мужчина, хлестающий его острыми, как бритва, взглядами. Он завершает свой неторопливый променад, останавливаясь прямо напротив Аида, не отрывая от него своих чёрных глаз. — Ну здравствуй, сын, — на последнем слове в ненавистном голосе звучит очевидная насмешка, приправленная мерзкой ухмылкой. Ему страшно и невыносимо хочется вернуться в спасательную темноту и холод, но Аид сдерживается, отвечая мужчине перед собой молчаливым и даже уверенным взглядом. Тот несколько секунд разглядывает его: глаза, желающие бросить вызов, непокорность позы. Вернув оценивающий взгляд к его серебристым очам, чудовище чуть тише произносит: — Здравствуй, Дра-ко. Он вздрагивает. Внутренности переворачиваются, устремляясь к пяткам, а ком в горле тупыми иглами царапает иссохщуюся глотку. Кронос довольно ухмыляется, уловив перемену во внутреннем состоянии сына. Тот всё также пялится на него расплавленным серебром, щедро приправленным вызовом и непокорностью, но всё это отходит на второй план, стоит титану увидеть в глазах сына едва различимую, так тщательно скрываемую боль. — Мой старший сын, — Кронос ухмыляется в открытую, делая шаг по направлению к нему и Аид огромным усилием заставляет себя не отступить. — Мой Драко, — титан растягивает последнюю букву и звук этот — самое мерзкое с чем он столкнется за все века своего будущего правления. Кронос подходит к нему вплотную, склоняя ненавистную голову и взирая на сына со всей высоты своего роста: — Не печалься, — он говорит тихо, но слова набатом бьют по ушам. — Скоро к тебе присоединится твой брат, — Кронос замолкает, но через секунду решает добить сына издевательской заботой в мерзком голосе. — Теперь тебе не будет одиноко. Глаза распахиваются, и мужчина испускает выдох облегчения, сталкиваясь с холодностью безопасной тьмы. Сердце отбивает галоп, разнося ледяную кровь по застывшим в ужасе жилам. Он падает на колени, пытаясь отрезвить себя хотя бы мимолетной болью. Его зовут Драко. Он заточен в чреве собственного отца, что оберегает свою безграничную власть. — Я нарекаю тебя Дра-ко, — зловещий шёпот воспоминаний врывается в черепную коробку, подкидывая самое первое, что произошло с ним в этом мире. — Попрощайся же с нами, сынок, — и свет сменяется тьмой, напоследок давая зацепиться взглядом серебряных глаз новорожденного за океаны слёз в небесно-голубых очах матери.***
На секунду Аид возвращается в реальность — он на середине Клеты, что с азартом закадычного картёжника пытается свалить его с ног и потопить в собственных водах. Но реальность утекает сквозь пальцы, затягивая его всё глубже в скелеты собственной памяти.***
— Вперёд, Олимпийцы, — в голосе Зевса не звучит запала на бой и попыток встряхнуть своих братьев и сестёр, лишь выверенная до грамма уверенность, что затянувшаяся война с отцом должна окончиться этой ночью. Драко обводит взглядом собравшихся: вот они, боги будущих мифов — уставшие и подавленные, но все, как один, намеренные положить конец правлению Кроноса, сделавшие свою ненависть источником собственных сил. Они выдвигаются ровно в полночь, молчаливой шеренгой направляясь во владения отца. Посейдон незаметно бодает его локтем, оказавшись по правую руку — он был тем самым братом, который раньше остальных разделил с ним темноту и алчную ярость титана. Драко таким же незаметным движением головы дает понять, что благодарен за его поддержку; что эта поддержка действительно нужна. Бойня завязывается, едва в поле зрения Кроноса попадает фигура Зевса: пожалуй, из всех детей, именно обманом спасшийся сын вызывает в нём самую огромную волну ненависти. Где-то за спиной давит всхлипы отчаявшаяся Рея, судорожно переводящая взгляд с одного своего дитя на другого. Столкнувшись с серебряными глазами сына, она ещё громче всхлипывает, пытаясь заглушить рыдания хрупкой ладонью, за секунду пропуская через себя всю боль, что истязала старшего сына Богини материнства. — Драко, — но он стремительно отворачивается от нежного голоса, сжимая кулаки, чувствуя, как покалывает пальцы взбушевавшаяся сила. — Дра-ко, — и в этом оклике нет ни грамма былой нежности и робости. Кронос возникает перед ним несокрушимой скалой, оставляя за своей спиной его братьев, что отчаянно бьются с великанами и титанами — преданными войнами их безжалостного отца. — Мой Драко, — он мерзко ухмыляется, как делал это каждый раз на протяжении годов. — Для тебя я подготовил особое наказание. Драко не церемонится, направляя потоки силы прямо в грудь титана, но столб света чужой, совершенно не родной ему энергии, сбивает с ног, врезаясь в грудную клетку. Кажется, он горит — как иначе объяснить тот пожар, что расцветает на его бледной коже? Языки пламени меняют свой цвет с яростного красного на ледяную месть — синий огонь полосами расползается по спине, груди и плечам, обжигающими прикосновениями оставляя уродливые шрамы на чистой коже. Дыхание сбивается и в лёгких нет ни капли кислорода — у Драко даже не получается кричать. Пытка прекращается буквально в секунду и, прежде чем прикрыть отяжелевшие веки, мужчина слышит над самым ухом зловещее: — Вспоминай обо мне, сынок. Его касаются чьи-то руки. Легкие прикосновения холодных пальцев бабочкой порхают по его изможденному лицу, и, открыв глаза, он видит заплаканное лицо матери. Рея сосредоточенно что-то шепчет, не сдержав лёгкой улыбки, когда замечает, что сын пришёл в сознание. Драко осматривается и возникает ощущение, что он отсутствовал не больше минуты: та же сносящая всё на своём пути ярость Кроноса, та же меткость в движении братьев, что стоически отбивают атаки, но лишь увеличивающееся количество хаоса и разрушений вокруг. Неожиданный прилив сил заставляет вернуться глазами к Рее: богиня выглядит так, будто в момент постарела на несколько десятков лет, однако, продолжает спокойно наблюдать за лицом старшего сына. Неизвестная сила в его жилах настораживает, но даёт ощущение чистой уверенности, излечивая полученные раны, восстанавливая искалеченный дух. Мысли фальцетом бьют по вискам, позволяя сложить вместе паззлы. — Мама, — Драко стремительно хватает женщину за запястье, впервые ощущая теплоту материнской кожи, которая мгновенно холодеет под его пальцами. Рея прикрывает глаза и с большим усилием вновь поднимает веки, фокусируя мутный взгляд на сыне. — Закончи это, Драко, — ледяные пальцы касаются впалой мужской щеки, бережно соскальзывая вниз. — Я люблю тебя. Рея дарит ему последний взор небесных глаз. В них — подлинная уверенность в правильности принятого решения, стоит женщине увидеть в глазах сына проблески собственной силы, теперь полностью подчиняющейся её ребёнку. Рея закрывает глаза. В груди ноет так, что нет сил сделать вдох. Драко аккуратно опускает руку матери, в последний раз вглядываясь в сейчас такое умиротворенное, но так настрадавшееся за долгую жизнь лицо. Мужчина поднимается на ноги, оставляя Рею позади: у него ещё будет время для скорби. Титан бьётся с Зевсом, стоя к Драко спиной. Видно, что и его мятежный брат уже на последнем издыхании: каждая новая атака даётся ему заметно тяжелее предыдущей. Фальшивому «отец» противоречит всё его естество, отторгая это отравленное ядом для него слово. Поэтому вскинув голову и расправив затекшие плечи, Драко уверенно произносит: — Кронос. Он слышит его оклик в какофонии первобытного хаоса, неторопливо поворачиваясь. На лице титана — довольство и упование собственной властью, осязаемое ощущение того, что он держит эту ситуацию под контролем. У Драко нет потребности в долгом прощании: существо перед ним не стоит речей и почестей, а потому поток силы стремительно вырывается из его рук, поражая титана в самое сердце. Кронос умирает от сокрушающей силы ненависти собственных детей и жены. Кронос погибает от руки своего старшего сына.***
Аид стремительно открывает глаза, с облегчением ощущая языки безжалостной Клеты на коже заледеневших ног. Перед ним ещё треть пути, и владыка, медленно выдыхая и опуская веки, делает уверенный шаг вперёд, в самую гущу беснующихся вод.***
Перед ним сосредоточенное лицо Зевса и тяжесть руки Посейдона на собственном плече. Младший из братьев недовольно сводит брови, буровя Драко серьёзным взглядом: — Ты должен вытянуть жребий первым, — Зевс отчаянно пытается достучаться до него, бессознательно делая шаг вперёд. — Ты самый старший из нас. — Тяни, брат мой, — Драко уверенно вступает в этот безмолвный поединок взглядов. — Без тебя мы бы сейчас здесь не были. Позади одобрительно хмыкает Посейдон, и Зевсу приходится смириться с численным превосходством. Не глядя на жребий, а сосредоточив взор на братьях, Зевс совершает своё действо, не спеша знакомиться с вырванным у судьбы результатом. — Вместе, — отвечает он на вопросительный взгляд двух богов. Драко встречается с голубыми глазами Посейдона — синхронным движением они вытягивают свою судьбу, и, переглянувшись, все три брата опускают глаза на своё дальнейшее многовековое предназначение. «Аид» разъедает его глазное яблоко своей отравляющей лаконичностью. Драко кажется, что подушечками пальцев он чувствует холод этих букв. Он поднимает глаза, встречаясь с виноватым взглядом Посейдона и раскаянием на лице Зевса. Младший опять подаётся к нему, настойчиво обращаясь: — Драко… — но сам Драко прерывает его уверенным взмахом руки. — Аид, — и Зевс замолкает, переводя непонимающий взгляд с руки старшего брата на нечитаемое выражение его лица. — Я теперь — Аид. Посейдон резким движением размыкает челюсти, намереваясь отговорить самого близкого из своих родственников, но останавливается, столкнувшись с холодом серебряных глаз. Аид покидает братьев в молчании, стойко выдерживая напряжённой спиной их виноватые взгляды. Буквы под его пальцами уже не кажутся такими ледяными.***
Зрение проясняется окончательно. Перед глазами успокоившаяся Клета, получившая, точно голодный Цербер, свою порцию пищи — в данных обстоятельствах — боли самого Владыки Аида. Мужчина переводит взгляд на другое своё творение: на расстоянии пары сотен метров расположилась безмятежная Лета. Выходя босыми ногами на промерзшую землю, Аид позволяет себе ухмылку. Лета — река забвения всех горечей и радости. Клета же — река повторного проживания самых глубинных страхов. В обитель мойр он возвращается второпях, но всё же привычно чеканя шаг. Его ждут — заинтересованный взгляд Атропос облизывает его с головы до пяток у самого порога, и Аид с удовлетворением отмечает, как расширяются её отвыкшие от удивления глаза, намертво прикипев к его промокшей насквозь одежде. — Цена уплачена, Атропос, — он пристальным взглядом указывает на старые ножницы в её руке. Мойра смиренным движением опускает их, молчаливо разрешая Клото плести дальше жизнь владельца этой нити. В эту самую секунду в лондонском аэропорту Джин Грейнджер меняет билеты на долгожданный рейс до Глазго. Женщина вдруг ясно осознаёт, что полететь на следующей неделе было бы гораздо разумнее. Вечером этого же дня старшие Грейнджеры с колотящимся сердцем переводят лихорадочный взгляд с таблоида новостей на кудрявую макушку резвящейся девятилетней дочери: самолёт до Глазго потерпел крушение. Выживших нет.***
Аид не мог этого предвидеть, но он становится очень частым гостем Клеты: Гермиона не садится в предназначенное ей такси, что поломанным лего тормозит движение на центральной автостраде спустя час; знакомится с золотым мальчиком и его плюс один, опасливо косясь на обезвреженного тролля, а записка с её инициалами испаряется из Кубка Огня, который позже громогласно провозглашает представителя на состязании от школы Хогвартс — Гарри Поттера. Вторая магическая война лишает его всякого покоя, и Аид ненавидит себя за то, что в самом начале не вмешался в дружбу девушки с двумя гриффиндорцами: меньше всего на свете он желал для неё постоянной смертельной опасности, которой она себя подвергала. Его Гермиона стала золотой девочкой, да только её позолота слишком дорого ему обходилась: Атропос уже не пыталась скрыть очевидного недовольства, когда, чеканя каждый слог, он отдавал очередной приказ. Ножницы вновь разрезали лишь воздух. Дурное предчувствие преследовало его с самого утра. Аид привычным взмахом руки заставляет повиснуть в воздухе туманную сферу, что спустя мгновение транслирует ему лицо спящей девушки. Настороженная. Напряжённая даже в собственных снах. Мужчина протягивает руку к изображению, ладонью проводя вдоль бездушной сферы там, где под его ледяными пальцами должна была бы ощущаться тёплая и нежная кожа. В своём сне Гермиона недовольно хмурит брови, после чего, глубоко вздохнув, расслабляет лицо, оставляя на губах лёгкую полуулыбку. Аид не замечает, как отзеркаливает выражение её лица. Но замечает Геката, бесшумной тенью исчезающая за массивной каменной дверью: её мрачный господин заслужил эти необходимые минуты чистого покоя. В течение этого дня Аид ни разу не убирает от себя сферу: предчувствие ни на секунду не оставляет его, заставляя тяжёлым взглядом буравить спину рыжего товарища кареглазой волшебницы. Всё проясняется, стоит Рональду Уизли в пылу ярости произнести запрещённое «Волан-де-Морт». Сфера транслирует десятки хлопков аппарации, с которыми пожиратели появляются близ Хогвартса. Аид не слышит больше двух: правитель уверенно направляется к Клете. Клета встречает его настороженно, и на секунду Аиду кажется, что он перепутал её с сестрой: не могут воды Клеты баюкать безмятежным спокойствием, а берега чувственной лёгкостью. Но ошибки нет, и Аид заученным движением избавляется от сандалий, ступая босыми ногами в устье реки. Но река молчит. Ласкает его кожу спокойными прикосновениями, не требуя своей порции его чистейшей, неразбавленной боли для утоления голода. Окружающая местность не сменяется мрачными видениями прошлых лет, и Аид с треском осознаёт собственный провал: он исчерпал благосклонность судьбы. Клета не принимает его жертвы. Он выходит на берег, отчаянно думая над сложившейся ситуацией. В голове вырисовывается образ довольной Атропос, наверняка, безмолвно празднующей победу беспощадной судьбы над эгоистичной прихотью его застывшего сердца. Прикрыв глаза, он сосредотачивается на внутреннем зове, что невидимой волной владыка загробного мира посылает своим подданным. Распахивает глаза, заслышав ожидаемый звук стучащих копыт: перед ним запряжённая четырьмя жеребцами колесница, и Аид стремительно направляется к ней. Поводья знакомо ложатся в ладони, а кони набирают скорость, ведомые знающей рукой своего хозяина: им нужно торопиться.***
Гермиона не может отвести от него испуганного взгляда. Всё в этом мужчине пугает её: внушительный рост и чётко очерченный рельеф развитых мышц, платина волос, отливающая холодной белизной, плотно сжимающие поводья длинные пальцы, что направляют колесницу прямо на неё, но больше всего пугают глаза: ещё никогда серебро не обжигало настолько ледяным холодом. Лошади тормозят с диким ржанием, и Грейджер неконтролируемым порывом ещё сильнее вжимается в спину застывшего камнем товарища, тут же ругая себя за совершенную глупость: несусветная чушь, но перед этим мужчиной не хочется казаться слабой. Даже несмотря на то, что на периферии подсознания девушка понимает, что имеет дело с Богом. Владельцем загробного мира. Аид пристально вглядывается в её глаза, и его взгляд ощущается слишком тяжелым на её хрупкой, исхудавшей фигуре: посмотри ещё несколько секунд, и она тростинкой переломится напополам. Кажется, что Бог и сам это понимает. Грейнджер вдруг привиделось, что в серебре глаз напротив мелькнула паталогически чуждая во всей этой ситуации нежность, но вот уже мужчина переводит взгляд на её тело, бегло осматривая до самых пальцев ног, останавливаясь на аккуратном изгибе тонкой талии. Гермиона не успевает и глазом моргнуть, как жилистые руки смыкаются под ребрами, стремительным движением отрывая её от земли и перемещая в колесницу. Лошади срываются галопом к громадной расщелине в земле, и всё, что чувствует Гермиона — непрекращающийся жгучий холод в том месте, где правитель подземного царства коснулся её кожи через два слоя одежды. Их встречает небольшая процессия. Гермиона забивается в самый дальний угол колесницы, ощутив на себе взгляд трёхглавого пса — она прилежно читала книжки, но даже в самых страшных иллюстрациях он казался более миролюбивым. Позади него стоят два человека, и девушка пытается сосредоточить на них взгляд лихорадочно бегающих карих глаз. Взору моментально открывается контраст: на застывшем мужчине лёгкая ткань какого-то исключительно божественного, девственно-белого одеяния, ярким антагонистом лежащая на его тёмной коже. Одной рукой он держит что-то, отдаленно претендующее на звание факела, в то время как вторая покоится вдоль тела. Глаза Гермиона оставляет напоследок. Чёрные, как правящая в этом царстве ночь, они прожигают её абсолютно безэмоциональным взглядом: ни удивления, ни ярости, ни злости. Пресное безразличие, тем не менее пугающее её и так напуганное до смерти сердце. Женщина сбоку кажется более щедрой на демонстрацию чувств. Уверенно вскинувшая голову в их сторону и сложившая руки на затянутой в чёрную ткань незамысловатого платья груди, она нетерпеливо постукивает ногой по промозглой земле, словно заждалась их возвращения. Чёрные, как смоль, волосы обрамляют её аристократическое лицо, и Гермиона сталкивается с заинтересованным оцениваем во взгляде её болотно-зелёных глаз, которые не стесняясь рассматривают новоприбывшую. Гермиона отрывается от разглядывания местных обитателей, краем глаза уловив стремительное движение: Аид покидает колесницу, направляясь к своим подданным. Цербер, безжалостное чудовище, прикрывает все три пары глаз от удовольствия, стоит бледным пальцам Аида коснуться средней головы существа в подобии поощрения и ласки. Тем временем богиня, обходя молчаливого темнокожего бога, направляется прямо к Аиду: — Владыка, — богиня пристально всматривается в глаза собеседника, словно ведя с ним безмолвный разговор. Очевидно, они сходятся во мнениях, ведь спустя несколько секунд, женщина с едва заметным кивком произносит ровное: — С возвращением. Аид кивает, не произнося ни слова. Вперед выходит молчаливый мужчина, перемещая факел из правой руки в левую. С лёгким кивком он обращается к Богу: — Аид, — и в голосе его безэмоциональное смирение и будто незаинтересованность во всём происходящем. Правитель отвечает ему похожим жестом, параллельно выдавая спокойное: — Танатос, — после Аид вновь возвращает своё внимание черноволосой женщине. — Позаботься о лошадях, Геката, — после чего богиня спокойно направляется к мордам вороных коней. — Оставьте нас, — и оба божества, не сговариваясь, растворяются мистической дымкой в нагоняющем ужас тумане здешних мест. — А теперь мы поговорим, Гермиона, — и эти интонации претят ей сильнее жуткого оскала разъярённого Цербера. Аид разворачивается к ней лицом, несколько секунд сканируя нечитаемым взглядом. Гермиона подрывается вон из колесницы, принимая устойчивую позу и вскидывая голову навстречу серебряным глазам: девушка отчаянно хочет перестать чувствовать силки этой ловушки, а потому стремится хоть немного ослабить давление высокой фигуры на свою ничтожно маленькую по сравнению с ним. Аид не подаёт виду, но этот незатейливый порыв отдается теплом в груди: он действительно рад, что она напугана не настолько, чтобы распрощаться со своим врождённым упрямством. Грейнджер больше не в состоянии выдерживать повисшую тишину, та острыми когтями царапает тонкую кожу обнажённых кистей, и, напомнив самой себе, что храбрость — её преобладающая черта, гриффиндорка произносит: — Зачем я здесь? — выходит тише, чем ей хотелось бы, но зато без позорной дрожи, ровным вопросом прямо в глаза собеседнику. — У меня к тебе предложение. Сухо, коротко и без дальнейших объяснений, хотя Гермиона очень сомневается, что хочет услышать хоть что-нибудь ещё. — Не думаю, что у нас с Вами могут быть хоть какие-то точки соприкосновения, — она вглядывается в глаза Аида с опаской, боясь поплатиться за дерзость сказанных слов, однако, всё равно добавляет тихое: — Верните меня обратно. Аид молчит, и в голове мужчина решает мучительный вопрос, как лучше всего уговорить её остаться. Вмешиваться в её жизнь на земле он больше не сможет, и уже через несколько минут по возвращении в неё угодит смертоносный зелёный луч. Тогда она действительно вернется, проделает путь со стариком Хароном* и, скорее всего, прочно обоснуется в Элизиуме**: Аид собственноручно позаботился бы о том, чтобы она была распределена именно туда. И всё это самый верный из вариантов, то, что должно случиться, след в след следуя вековым законом его тёмного мира. Но что-то в груди отчаянно против, вопит о своём протесте, разрывая его черепную коробку, и Аид с лёгкостью идёт на поводу у этого неумолкающего голоса. В конце концов, ему не впервой поступать не по правилам. Поэтому, вновь сосредоточив взгляд на ожидающей фигуре собеседницы, он старается звучать сухо и незаинтересованно: ________________________ *Харо́н (др.-греч. Χάρων) в греческой мифологии — перевозчик душ умерших через реку Стикс (по другой версии — через Ахерон) в подземное царство мертвых. **Элизиум – это был древнегреческий рай, изначально предназначенный для героев греческой мифологии, которым боги даровали бессмертие. ________________________ — Гарри Поттер. И он попадает в точку. Видит это по её распахнувшимся глазам, сведённой судорогой идеальной прямоты осанке и бесконтрольному движению приоткрытых губ. — Причем здесь Гарри? — и, хотя он знает, какими усилиями она пытается придать верный тон своему прекрасному голосу, безошибочно слышит его первобытный, старый, как сам мир, страх, ощущает его кончиками собственных пальцев. — Видишь ли, Гермиона, — он смакует её имя, немного растягивая гласные, — меньше, чем через неделю, твои товарищи посетят мои владения, — она бледнеет, очевидно, понимая, что он имеет ввиду: девочка всегда была слишком умной. Но Аид всё же добавляет чуть тише: — Без обратного билета. И Гермионе кажется, что она что-то вроде внучки величайшей из провидиц: картинки дальнейшего будущего, как ставшего родным магического, так и маггловского мира обрушиваются на неё неконтролируемым потоком, наглядно демонстрируя, что именно произойдет, если на этой войне Гарри погибнет. Разрушенный до последнего камня Хогвартс, непрекращающиеся, ненасытные до жертв теракты в мире маглов, сотни убитых, в чьих жилах не текла «идеально чистая» кровь и бездыханные тела родителей. В горле пересыхает, а лёгкая дымка тумана начинает неподъёмным грузом ложиться на собственные плечи. Она не произносит ни слова, продолжая внимательно смотреть на Бога, давая молчаливое разрешение на продолжение их разговора. — Полагаю, я смогу договориться с Аресом о правильном исходе этой войны, однако, — мужчина делает к ней два широких шага, но Гермиона последними усилиями заставляет себя твердо стоять на месте, — только если ты будешь моей гарантией. Выдвинутое условие застаёт её врасплох. Гарантией? Чего именно может хотеть Бог подземного царства от волшебницы, даже не окончившей обучение? Да что вообще она может Ему гарантировать? Грейнджер не скрывает собственного замешательства во взгляде и отвечает коротким: — Конкретнее? Аид не спеша разворачивается к ней спиной и прогулочным шагом направляется к застывшим чуть поодаль лошадям. Только ему доподлинно известно, что делает он это, потому что не в силах сдержать лёгкую улыбку, что сейчас на его лице. Он слышит за спиной её шаги: робкий первый, последующие два — на месте, словно она не решается следовать за ним дальше, а потом пять вперёд, прямо к нему. Он убирает из голоса неуместные сейчас эмоции и, не поворачиваясь к ней, скучающе уточняет: — Спутница, — длинные пальцы правой руки Бога теряются в гладкой гриве ближайшего жеребца. — Избранница, — порыв холодного ветра охлаждает горящее пожаром лицо девушки. — Жена. Аид разворачивается к ней. Ему не нравится то, что он видит: отчаянно храбрившаяся с самой первой секунды в его тёмном мире, она как будто бы сдувается, теряя в росте; опущенные плечи и сгорбленная спина, блуждающие по земле глаза и безвольно опущенные вдоль тела руки. И это оказывается больно: видеть, как то, чего ты желаешь больше всего на свете, так же сильно не желает тебя в ответ. Но Аид отпускает эту ситуацию: если она примет его предложение — он покажет ей другую сторону этого мира; другого его владыку. Гермиона поднимает на него взгляд карих глаз. Смотрит внимательно и пристально, пытаясь раскрыть весь подвох ранее сказанных слов. На его предложение она отвечает кивком, едва заметным, но ужасно обречённым. Аид пытается хоть как-то её подбодрить: — Тогда я отправляюсь к Аресу, — и в карих глазах действительно на секунду мерещится проблеск облегчения, но уже следующей фразой он возвращает её в плен первоклассного отчаяния. — Будь готова к вечеру. Аид вновь отворачивается, выдерживая напряжённой спиной разъедающую безысходность её взгляда, и начинает путь к притихшим лошадям. — Что от меня требуется? — её тихий голос бьёт где-то между лопаток, и мужчина поворачивает голову, в ту же секунду жалея о сделанном: Гермиона твёрдо стоит на ногах, а её гордо расправленным плечам может позавидовать воинственная Афина; руки уверенным жестом сложены на груди, а тёмные глаза прямо смотрят в его собственные, но вся бравада этой картинки перечёркивается одним лишь незначительным фактом: Аид сразу же замечает одинокую хрустальную каплю на бледной и впалой щеке. Он несколько секунд вглядывается в фальшивое спокойствие полюбившихся глаз, после чего выдыхает ровное: — Прийти.***
Мужчина исчезает из поля зрения, и спустя несколько ничтожных секунд девушка спиной чувствует, что она уже не одна. Обернувшись, тотчас же попадает под прицел внимательных зелёных глаз. Черноволосая богиня молча разглядывает её, не делая попыток приблизиться или заговорить. Гермионе некомфортно, и она решается нарушить неуютную тишину: — Богиня Геката, — она сама толком не знает, чего в её голосе звучит больше, настороженности или детского восторга, потому что Геката действительно целиком и полностью оправдывает свой божественный статус: скульптурные линии аккуратной фигуры и идеальные своей резкостью черты лица; обжигающая холодом белизна гладкой кожи и согревающие чуждым в таком месте теплом глубокие зелёные глаза. Женщину же, кажется, никак не смущает ступор неприкрыто разглядывающей её шатенки. Она легкой и бесшумной походкой двигается к ней, со спокойной улыбкой произнося: — Добро пожаловать, Гермиона, — и у Грейнджер сводит скулы от горечи смысла этих трёх слов, но она лишь молча отводит глаза в сторону, покрепче сжимая челюсти: за принятые решения нужно платить достойно. Девушка на секунду опускает веки, стараясь собрать воедино разбегающиеся мысли, а потому не замечает взгляда, которым одаривает её Богиня перекрестков: Геката довольно улыбается, с одной ей понятным одобрением осматривая избранную их правителем девушку. — Я провожу тебя во дворец, — Гермиона совсем неподходящим её буйной натуре покорным жестом кивает, и Геката тише и осторожнее добавляет: — И помогу подготовиться к вечеру. Гермиона действительно благодарна богине за то, что она тактично обходит громогласное «свадьбе». «Вечеру». Пусть хотя бы в её мыслях это действительно будет просто вечером. Геката замечает секундное расслабление аккуратных черт женского лица и несмело улыбается молчаливой девушке. Грейнджер проникается к ней симпатией: слишком быстрой и такой необоснованной, но почему-то рядом с богиней грохочущее набатом сердце успокаивается, а зелёные глаза будто баюкают её безмолвным «всё не так плохо». Геката разворачивается и оглядывается на Гермиону, давая понять, что ждёт, пока та поравняется с ней. Они начинают свой путь и, оглядывая каждый сантиметр совершенно чужого ей мира, Гермиона спрашивает терзающее её: — Как это будет? Геката снова понимающе улыбается ей и, не прекращая шага, объясняет: — Никакой церемонии, как таковой. Ты, Владыка и два свидетеля. От Аида будет Танатос — ты уже видела его, — и Гермиона сосредоточенно кивает, вспоминая лик бога смерти, а с языка срывается простое: — В книгах пишут, что у него железное сердце. Геката останавливается, вполоборота поворачиваясь к собеседнице. Грейнджер кажется, что она сказала несусветную глупость, но богиня отчего-то не спешит над ней смеяться. — Любой металл плавится, Гермиона, — зелёные глаза пристально вглядываются в карие, и шатенка понимает, что речь сейчас идёт не только о Танатосе, — даже в условиях подземного мира. Геката возобновляет неторопливый шаг, возвращаясь к прерванному разговору: — С твоей стороны буду я, — богиня посылает ей лёгкую полуулыбку. — Если ты, конечно, позволишь, — и Гермиона робко улыбается в ответ, а Гекате же этого вполне достаточно. — Ты примешь Аида своим Избранником, а он наречёт тебя новым именем. Теперь очередь Гермионы резко останавливаться на месте. Она действительно не понимает. — Новым именем? Геката тяжело выдыхает, принимаясь объяснять ей, будто малому ребенку, очевидные вещи: — Ты больше не принадлежишь наземному миру, Гермиона, — богиня терпеливо подбирает верные слова, стараясь максимально сгладить все острые углы. — Но и подземный не примет тебя, если ты будешь всё время цепляться за свою прошлую жизнь. Ничто так сильно не олицетворяет прошлое, как имя, с которым ты не расстаёшься с рождения. Гермионе кажется, что её лимит достигнут: она потеряла семью, друзей, свою прежнюю жизнь с её перспективами, а теперь у неё отбирают… имя. Она подаётся вперёд, ближе к Гекате, срывающимся шёпотом пытаясь оспорить: — Н-но имя… — однако богиня прерывает её, успокаивающе касаясь рукой кожи предплечья и проникновенно вглядываясь в глаза. — Ты начнёшь здесь новую жизнь. С новым именем. Ещё никогда успокаивающий тон не звучал настолько безжалостным приговором.***
Гермиона пристально наблюдает за собственным отражением в старинном зеркале. Тонкие пальчики незнакомой ей девушки невесомо касаются густых кудрявых волос, старательно делая аккуратную прическу. В отражении видно Гекату, что, расположившись на огромной кровати позади, тоже пристально наблюдает за всем, что происходит с Грейнджер. Гермиона кажется себе повзрослевшей: во время скитаний по Англии было не до ритуалов у холодной глади зеркала, поэтому сейчас, рассматривая собственные черты, в глаза невольно бросаются появившиеся изменения: линия скул выступает чуть отчётливые, впалость щёк, сильнее обычного залегающие под глазами тени. Но всё это кажется таким незначительным, когда девушка смотрит в свои глаза: будто покрытые холодной коркой загробного мира, они кажутся ей темнее их обычного шоколадного цвета, будто призма разочарования закрыла на замок весь таящийся в них свет и тепло. Тяжёлая каменная дверь отворяется, впуская в комнату, очевидно, ещё одну служанку, и Гермиона старательно моргает, потому что увиденное кажется невозможной шуткой: внушительная охапка белоснежных нарциссов, с бледно-золотистым, невинно-нежным центром. Мираж не испаряется, и вот уже чувствительные рецепторы носа ласкает с детства полюбившийся запах, такой неуместный в царстве смерти и темноты. Гермиона переводит шокированный взгляд с цветов на Гекату, скользя взглядом по ледяной поверхности зеркала. Богиня довольно улыбается её удивлению, спокойно объясняя: — Аид приказал доставить твои любимые цветы, — и, тут же переводя взгляд на вошедшую служанку, сменяя лёгкую улыбку на скупую холодность, отдаёт приказ. — Вплетите их в её волосы. Гермиона первая прекращает контакт глаз, лаская взором поднесённые цветы, скользя пальцами по абсолютной нежности белоснежных лепестков, даже не подозревая, что в этот момент с её лица пропали все былые следы принудительного взросления, а потускневшие глаза вновь сияют ярче полуденного солнца. Это замечает внимательная Геката, всем своим сердцем лелеющая надежду: их правителя эта девочка сможет полюбить так же сильно, как эти цветы.***
В большом пустынном зале Аид разглядывает очертания внутреннего сада, что виднеется из огромного окна. Вечно спокойный Танатос устало прикрывает веки. — Ты исполнил своё обещание, Аид, — правитель переводит взгляд на бога смерти, ожидая продолжения. — Она исполнит своё. Уж поверь, она умная девочка, — Аид никак не реагирует на неуклюжую поддержку своего товарища: о разумности Гермионы он и так знал получше всего её окружения. — Будет ли она счастлива, Танатос? — правитель загробного мира возвращает взгляд к неодушевлённой глади стекла. — Не убью ли я её своим эгоизмом? — повисает в воздухе между мужчинами. — После первого же захода в Клету ты потерял право прикрывать свои поступки эгоизмом, — Танатос тихо усмехается, когда Аид бросает на него недовольный взгляд, но уже мгновение спустя вновь становится серьёзным. — Это будет тяжело, Аид, — бог смерти говорит спокойно, давая прочувствовать смысл каждого сказанного слова. — Очень надеюсь, что оно того стоит. Ответное «стоит» тотчас же вспыхивает в сознании, и владыка подземного мира выше поднимает голову. А спустя несколько секунд оборачивается на звук открывшейся двери. Аид привык к боли: его сердце привычно сжимается, когда он замечает в отражении зеркала уродливые шрамы на своей груди; когда в секунды такого редкого сна внутреннюю сторону век ядовитой печатью разъедает воспоминание о голубых безжизненных глазах покойной Реи; когда в завывании предрассветного ветра ему слышится давно похороненное глубоко внутри обращение убитого отца. Но впервые за минувшие века в груди пульсирует такой неукротимый заряд тепла, что сопротивляться ему не хватает сил: оно бежит по венам к каждой клеточке его тела, когда Аид видит её. Девственно белый хитон струится по её худому телу, подпоясанный золотым поясом под грудь; руки опущены вдоль туловища, и в правой он замечает аккуратный букет нарциссов, с которыми она, наверняка, не смогла так просто распрощаться; выступающие ключицы не прикрыты тканью, притягивая его взгляд своей непередаваемой красотой — чистейшая эстетика. Пряди буйных кудрей, обрамляющие лицо, собраны в замысловатый пучок из кос на затылке, щедро украшенный благоухающими цветами. Гермиона смотрит в него с высоко поднятой головой и это самое прекрасное, что он видел за свою долгую жизнь. Молчаливая Геката переглядывается с застывшим тенью Танатосом, и боги понимающе улыбаются друг другу, не спеша прерывать такой важный для своего повелителя момент. Секунды пробегают незаметно, и богиня лёгким прикосновением к предплечью подопечной заставляет Гермиону двигаться вперёд. Девушка, смущённая таким вниманием, опускает глаза, медленными шагами направляясь к Аиду. У небольшого помоста она останавливается, готовясь к кратковременному подъёму, но в поле зрения возникает массивная бледная ладонь с длинными пальцами, раскрытая в ожидающем жесте. Гермиона поднимает взгляд — Аид смотрит на неё спокойно, и девушка никогда не узнает, как многое будет значить для владыки тёмного царства её последующий жест. Она принимает помощь, невесомо вкладывая пальцы свободной руки в его руку, и, влекомая им, поднимается на небольшой помост. Они занимают места друг напротив друга, разрывая физический контакт, и девушка начинает ощутимо нервничать: она понятия не имеет, что и как будет происходить дальше. Ясность в ураган начинающейся паники вносит Танатос, бесшумно останавливающийся позади Аида, и Гермиона слышит шорох ткани, понимая, что это Геката также зеркально встала позади неё. Грейнджер старательно отводит взгляд от изучающих её серебряных глаз, обеими руками вцепившись в невинные зелёные стебли цветов, усилием воли останавливая свой взгляд на Танатосе. Тот смотрит мимо неё, спустя секунду легко кивая богине лунного света, и переводит взгляд на разнервничавшуюся Гермиону. Ей нехорошо: кончики ушей начинают гореть, а воздуха в груди становится катастрофически мало; сокрытые плотной тканью хитона ноги наливаются свинцом, а мир по периферии начинает опасно смазываться. Взгляд лихорадочно бегает по помещению: огромное окно с видом, очевидно, на сад, могучие стены с причудливой росписью, длинная скамья… Когда её глаза сталкиваются с Аидом, отвести взгляд она уже не может. Он смотрит на неё настороженно, с едва заметным прищуром, и ей хочется думать, что ей не мерещатся эти блики беспокойства в глубине его глаз. Гермиона непроизвольно задерживает дыхание, попадая в ловушку собственного тела: ни отвести взгляд, ни сделать вдох. Зрение даёт сбой мелкими тёмными мушками, что искажают восприятие мира, и в эту же секунду Аид одним стремительным шагом преодолевает разделяющее их расстояние, хватая тонкие запястья и заставляя онемевшие пальцы разжать настрадавшийся букет. Мужчина разводит руки в разные стороны, вынуждая свободно вытянуть их вдоль тела, и Гермиона послушно выполняет эту немую просьбу. Но Аид не спешит отпускать её. Холодные пальцы обеих его рук аккуратно поглаживают внутреннюю сторону запястья, и её пульс ударяется о его пальцы. Мужчина наклоняется ближе, опуская голову с высоты своего роста, и, проникновенно глядя в глаза, выдыхает тихое: — Дыши, Гермиона, — и она делает вдох. Второй, последующий и ещё несколько, приводя в норму сбитое дыхание и взволнованный пульс, не разрывая контакта взглядов с мужчиной. Он отпускает её руки, когда она приходит в себя, но остается стоять всё также близко, медленно выпрямляясь во весь свой рост. — Полагаю, мы можем начинать, — голос Гекаты нежными переливами доносится до их ушей. Аид, не глядя, скупым кивком даёт ей сигнал к действию. — Станешь ли ты частью подземного мира, Гермиона? — Танатос смотрит на неё в упор, спокойными словами обращаясь к ней и вглядываясь чёрными глазами в самую глубину её карих. — Спутницей, Избранницей и Женой его великого Правителя? Если бы Гермиона не нервничала так сильно и в такой невообразимой ситуации оказалась на самую малость внимательнее, то наверняка заметила бы, что мужчина напротив неё тоже запаздывает с размеренным выдохом. Её сердце трепещет крыльями маленькой колибри, а кровь несётся по жилам с оглушающим свистом — собственный ответ она слышит, будто через слой плотной ваты: — Да. Она выдыхает эти буквы, смотря куда угодно, но не в лицо напротив. Тем временем за спиной раздается мелодичный голос Гекаты: — Владыка Аид, Правитель подземного мира, — возникает мимолётная пауза, и Гермиона слышит звук размеренного дыхания неподвижного Аида, — разделишь ли ты тяжесть своего правления с Гермионой? Сделаешь своей Спутницей, Избранницей и Женой? Голос Аида звучит уверенно и твёрдо, без долгих пауз и тяжёлых вдохов: — Да, — и Гермиона наконец поднимает на него глаза: ей необходимо увидеть, что чувствует величайший из богов, связывая жизнь с обычной смертной. Аид выдерживает её взгляд, вглядываясь в ответ в заинтересованные глаза, излучая несокрушимую, физически ощутимую уверенность. Голос Танатоса кажется ей подлинной неожиданностью, она против воли вздрагивает, торопливо переводя на него взгляд: — Я — Танатос, Бог смерти, и я принимаю этот брак. Ему вторит спокойный голос темноволосой богини: — Я — Геката, Богиня перекрестков и лунного света, и я принимаю этот брак. Взгляд девушки возвращается к Аиду, что аккуратным движением наклоняется ближе к ней, отчаянно не понимающей, что должно произойти дальше. Лицо бога оказывается на одном уровне с её, и тихим, уверенным шёпотом он произносит, глядя прямо в следящие за ним карие глаза: — Я нарекаю тебя Персефоной. Аид прижимается прохладными губами к гладкой коже её горячего лба, а девушка ощущает лёгкое жжение вокруг безымянного пальца правой руки, на котором, на манер окружности кольца, теперь виднеется полоска более бледной, в сравнении с остальной кистью, кожи. Гермиона медленно прикрывает глаза — с этой самой секунды её жизни пришел конец.***
Гермиона не из хрупких барышень, но сейчас, сидя в одиночестве в уже знакомой спальне, где аромат нарциссов невидимым шлейфом осел на каждую доступную поверхность, она бессознательно заламывает пальцы, изо всех сил стараясь ослабить давление удавки полной неизвестности и туманности собственного будущего, что ядовитым плющом оплела её шею. И думает… Много, отчаянно и так громко, что почти уверена, в одну из секунд её организм не выдержит обилие нагрузки за такой короткий срок. При мысли о мальчишках искусанные губы изгибаются грустной улыбкой: она убеждает себя, что у них всё будет хорошо — в конце концов, слово бога должно иметь за собой определенный вес. Они положат конец этому безумию и, хотя восстанавливать силы и чинить свои искареженные жизни придется ещё очень долго, Гермиона уверена, в итоге всё обязательно будет хорошо. Они справятся. Она не имеет права сомневаться в их силах. А вот сомневаться в своих — совсем другое дело. Ещё ни одна жизненная ситуация не ставила её в настолько глухой тупик. Какой будет эта её новая жизнь? Гермиона тут же себя одёргивает: её ли? Ведь вместо Гермионы должна появиться другая, совсем незнакомая и чужая. Пер-се-фо-на. Кто такая эта Персефона? Гермиона не знает и знать не желает — огонёк бунтарства неторопливо разрастается костром инквизиции, чтобы спалить к чёрту эту незнакомку, которая присвоит себе её жизнь. Впервые за всё своё пребывание в подземном царстве Гермиона чувствует прилив небывалой уверенности: она не позволит забрать своё имя. «Я не она. Я не Персефона». Именно в этом настроении её застаёт бесшумно входящая Геката. И если минутами ранее она искренне надеялась, что этой девочке со временем всё же станет комфортно в их мире, то сейчас, едва ли не порезавшись о её вздернутый подбородок и горящий синим пламенем вызов в глазах, богиня настороженно хмурит чётко очерченные тёмные брови. — Персефона, — и девушка напротив неё вздрагивает всем телом, сжимая побелевшими пальцами белоснежную ткань хитона и смотря на богиню широко распахнутыми глазами. Создаётся впечатление, что она держится из последних сил, чтобы не высказать наконец всё, что накопилось на душе за время её непродолжительного пребывания. — Гермиона, — девушка упрямо смотрит в зелёные глаза напротив, после глубокого вдоха повторяя чуть громче. — Меня зовут Гермиона. Геката уже не скрывает неодобрения, что мгновенно преображает черты её лица: малахитовые глаза становятся на несколько оттенков темнее, а линия губ остаётся ровной, без намёка на прежние улыбки. Она пристально вглядывается в избранницу Аида, и та стремится ответить ей тем же: встречает её взгляд, не отводя карих глаз, не позволяя себе ни расслабить плеч, ни опустить глаз. Гермиона бы и дальше продолжала эту бойню взглядов, если бы не один вопрос, острыми клыками грызущий её внутренности. Не отводя глаз и стараясь придать голосу необходимую твёрдость, она спрашивает: — Как это будет? И Геката отчаянно контролирует мимику лица, чтобы скрыть от собеседницы всю истинную силу своего облегчения. Вопрос повисает в воздухе, и богиня напоминает себе, что перед ней ещё совсем юная девочка: что есть бунтующие молодые годы против векового существования? И именно принятие этого факта приводит к вроде бы очевидному заключению: её подопечная боится. Отчаянно не понимает, зачем она здесь, скорее всего — ежеминутно задаётся вопросом, что могло понадобиться богу от смертной девушки. Она недоумевает и имеет на это полное право — у неё ещё не было возможности увидеть в глазах правителя согревающий свет. «Гер-ми-о-на». Она цепляется за своё имя, страшась, что его потеря тождественна тому, что в Лету канет и вся её жизнь: привязанности, боли, наслаждения и кошмары — не важно, что именно, главное — её. Она цепляется за имя даже не допуская, что Персефона — она сама — ей не враг; что это не расчётливая незнакомка в зловещей тени балдахина, а её закономерное продолжение. Геката всё ещё молчит, усиленно пытаясь принять правильное решение. Богиня точно знает, что жить в подземном мире сможет лишь Персефона, но чувство чистого сострадания вносит изменения в первоначальное решение: она даст ей эти минуты поддержки, в которых девушка так сильно нуждается. Ведь Геката верит, что придёт время, и избранница повелителя сама обернётся на звук нового имени. — Гермиона, — и глаза шатенки в удивлении широко распахиваются, но она не позволяет себе других проявлений этой эмоции, наивно полагая, что смогла скрыть это от собеседницы. Гекату это даже смешит, но она продолжает, не подавая виду. — Что именно тебя интересует? — Какой будет моя новая жизнь, — на последнем слове она едва заметно кривит губы, но Геката улавливает этот мимолётный жест. — С этим тебе поможет Аид. Никто лучше Правителя царства не знает обязанностей его жены.***
Шаги даются тяжело, и Гермиона без особого интереса подмечает, что на один её шаг приходится два с половиной шага впереди идущей служанки — это она фиксирует чисто механически. Тот факт, что приближаются они к покоям Аида ревёт в голове пожарной тревогой, и тут уже ни о какой механике не может быть и речи. Молчаливая девушка как в замедленной съёмке распахивает перед ней двери, и Гермиона делает первый осторожный шаг внутрь. Покои Аида большие, нет, огромные, с массивной кроватью у окна, за которым сейчас лишь глухая темнота: очевидно, лунный свет подземного мира, как ни парадоксально, светит ярче днём, беря на себя роль отсутствующего здесь солнца. Гермиона долго осматривает просторное помещение, переводя взгляд на самые мелкие детали, пытаясь таким глупым образом восполнить запас смелости в импровизированном коробе. Дав себе ещё несколько быстрых секунд, она переводит взгляд на владельца покоев. Аид сидит за столом в дальнем углу, и фигуру его лишь мягко освещает пламя десятка безмолвных свечей. Его поза противоречит расслабленному выражению, с которым он осматривает её: руки сцеплены в замок и лежат на столе, а осанка без малейших погрешностей — идеальна. Он приглашает её невесомым кивком головы в стоящее напротив кресло и переводит взгляд на собственные руки. Гермиона гордится выверенностью своей походки, преодолевая расстояние и занимая предложенное место. Она не спешит заводить разговор, предоставляя возможность начать Аиду, который спокойно интересуется: — Полагаю, у тебя есть вопросы. Миллион. Но в эти странные прятки своих настоящих эмоций и мотивов можно играть вдвоём, поэтому она задает лишь один из интересующих вопросов: — Что я должна здесь делать? — Я понимаю, что требовать от тебя исполнения каких-то дел неуместно в первое время, — Аид говорит размеренно, одаривая спокойным взглядом серых глаз. — Позже, когда ты немного освоишься — ты займешь трон рядом со мной, — и Гермиона почти благодарна тому пониманию в его голосе ровно до того момента, как он заканчивает предложение, — и вступишь в права Правительницы подземного мира, Персефона. Весь план, миллионы продуманных тактик и стратегий летят в Тартар: именно это «Персефона», сказанное его голосом, в котором звучит ровная уверенность, будто всю жизнь её звали именно так, забивает последний гвоздь в крышку её гроба. И хотя Гермиона в царстве умерших, мёртвой она себя ещё не считает. — Я Гермиона, — настойчиво и твёрдо, не смея отвести глаз — можно смело собой гордиться. — У меня уже есть имя и менять его я не намерена. Белую полоску на безымянном пальце на секунду обжигает невидимым пламенем, словно подчиняясь гневу мужчины напротив. Гермиона ждёт взрыва и повышенных тонов, но, выждав паузу, Аид отвечает подчёркнуто спокойно, практически демонстрируя как взрослые люди разговаривают с таким как она взбалмошными детьми: — Тебе стоит понять, что это не моя прихоть, — девушка не отказывает себе в молчаливой ухмылке, демонстрируя, что ни на секунду не верит в услышанное, но Аид, будто не замечая её жестов, продолжает. — Все жители подземного мира, попавшие сюда из других миров, отказываются от прежних имен — будь то боги, нимфы, титаны или простые люди. Если пришедший продолжает даже мысленно звать себя прошлым именем, царство не принимает его своей частью. И тогда самые тёмные его творения могут обрушиться на их головы. — Говоришь так, точно не ты создал всю эту тьму, — Гермиона скрещивает руки на груди защитным жестом, но желание отстоять свою правду толкает её продолжать этот спор. На её слова Аид, однако, не обижается — лишь тяжело вздыхает: — Я пришёл в этот мир правителем, но создан он был задолго до меня, — мужчина спокойно встречает её недоверчивый взгляд. — Лишь меньшая его часть стала творением моей руки. Девушка задумывается, и Аид старательно прячет ухмылку: он практически слышит, как крутятся шестерёнки в её кудрявой голове, но она быстро ломает всё его минутное безмятежное настроение. — Постой, — она хмурит тёмные брови, очевидно желая задать какой-то уточняющий вопрос. — Ты пришёл в этот мир правителем, — она на секунду замолкает, поднимая взгляд от собственных пальцев на его лицо и внимательно всматриваясь в глаза. — Значит ли это, что ты тоже менял имя? Он был готов к любому вопросу, кроме этого, что становится моментально очевидным с появлением резких изменений в выражении его лица, да и атмосфере в целом: царство слишком хорошо чувствует состояние своего царя. Безымянный палец покалывает предостерегающими иголками, но Гермиона твёрдо настроена получить ответы. Аид злится: меньше всего на свете он хотел открывать эту тему в свой первый полноценный разговор с новоявленной женой, но прекрасно осознавал, что, проигнорировав её вопрос, показав открытое безразличие к её интересу сейчас, он рискует ещё больше усугубить их и так чрезмерно напряжённые отношения. С досадой припомнив, что его избранница — умнейшая ведьма своего поколения, проскакивает шальная мысль, что в первые же минуты это начинает доставлять ему те ещё неудобства. Приняв решение, мужчина отвечает: — Да. Гермиона внимательно всматривается в собеседника в ожидании продолжения, но его не следует. Мужчина перед ней хмуро рассматривает гладкую поверхность стола, и лишь приглушённый свет свечей скрывает от неё всю степень его недовольства. — Как тебя зовут? — шатенка сама удивляется переходу голоса на шёпот, что никак не вяжется с бушующим внутри неё боевым настроем. На этот раз нет никакой затяжной паузы. Мужчина медленно поднимает до этого расслабленно опущенную голову, и Гермионе кажется, что даже так, сидя друг напротив друга, он смотрит на неё свысока. Установив контакт взглядов, он уверенно отвечает: — Аид. И Грейнджер на секунду задерживает дыхание от ощущения неприкрытого давления с его стороны: он явно даёт ей понять, что она ступила на запретную территорию, и это вмешательство ему совсем не по вкусу. Срывающееся свистящим шёпотом она почти не контролирует: — А как тебя звали? Он не реагирует. Совсем. Лишь продолжает смотреть на неё сурово, так, чтобы она осознала сделанную ошибку. И когда Гермиона окончательно убеждается, что он не ответит, тишину разрезает спокойное: — Драко. В ту же секунду он чувствует боль, языком пламени облизывающую старые шрамы на груди и спине. Аид привык сравнивать эту боль с фантомной: тоже служит напоминанием о чём-то давно ушедшем, чём-то давно потерянном. Вот только Гермионе об этом знать совсем необязательно, и он не позволяет себе роскоши в виде бурных эмоций по этому поводу. — Дра-ко, — она тихонько повторяет себе под нос, и то, как она растягивает буквы, сама манера неотвратимо напоминает ему отца, но Аид вовремя себя одёргивает: девушка напротив него растеряна, а не ослеплена дикой яростью; в её голосе нет познанной им сполна ненависти. Аид отмечает, как сменяются её эмоции. Растерянность она берёт под контроль, и на её лице расцветает какая-то болезненная уверенность, жажда действий. Она подаётся корпусом вперёд, словно пытаясь лучше донести свою мысль. — Тогда ты должен меня понять, — и вправду, от её нерешительности не осталось и следа: девушка, сама того не замечая, переходит на повышенные тона, требовательно глядя на него. — Я — Гермиона, Драко! — и Аид не может сдержаться, медленно прикрывая глаза и крепче сжимая пальцы, но, возбуждённая и ведомая своими мыслями, собеседница даже не замечает его состояния, продолжая. — Я выполню все обязательства перед тобой за спасение Гарри и Рона, но имя… — она делает быстрый вдох, запыхавшись во время своих бурных объяснений. — Я не смогу просто так забыть своё имя и прежнюю жизнь, Драко. Эти пять букв, что так легко срываются с её языка, клеймом уродующие его и так изуродованное существо. Он так отчаянно хоронил это тьму в самых глубинах себя и всего своего тёмного царства. Кто она такая, чтобы так просто пускать по ветру его вековые усилия? Он может позволить ей многое, но не это. — Ты больше не произнесёшь ни одного из упомянутых имён, Персефона, — и она неверяще смотрит на него, только через несколько секунд осознавая смысл сказанных слов. Воодушевление в её взгляде стремительно сменяется чистейшей яростью, и это последнее, что он хотел бы в них видеть. Гермиона подрывается с места, неспособная больше сдерживать свой пыл. Она приближается к столу и облокачивается на него ладонями, наклоняя вперёд корпус. И Аид бы восхитился тем, как прекрасна она в своём гневе, если бы он не был направлен на него. — Моя жизнь сейчас действительно в твоих руках, — она яростно кивает на его сцепленные пальцы, впервые обращая внимание на зеркально бледный, как у неё самой, участок кожи на безымянном. — Но даже ты не в праве отнимать последнее, что всё ещё принадлежит только мне. Она не даёт ему возможности ни возразить, ни ответить. Секунду вглядывается в его глаза и ударяется о такую стену колючего холода, что ощущает мурашки, бегущие по рукам. Мужчина на против не отводит взгляда и его лицо — образец первоклассной хладнокровности. Гермиона делает шаг назад, а после, стремительно развернувшись, вихрем бросается к двери. Она оборачивается, уже ступив за порог: потревоженное пламя свечей отбрасывает хаотично двигающиеся тёмные тени, что серебряным блеском отражаются от глаз сидящего за столом бога. Гермиона ещё больше злится: он даже не сменил позы, что уж говорить о том, чтобы услышать её и понять. — Доброй ночи, Драко, — последнее она выделяет особенно отчётливо и, захлопнув тяжёлую дверь, уносится прочь, ни в одном из сценариев этой сцены не расслышав тихое и усталое, с нотами бережно охраняемой нежности. — Спи спокойно, Персефона.***
Она много гуляет. Именно эту формулировку Гермиона использует в своей голове, чтобы не скатиться до правдивого «прячется». Подрывается с постели, когда холодок наступающего дня лижет пятки и, пройдя все утренние ритуалы, что теперь неизменно выполняются с помощью служанок (она столько раз отправляла их прочь, но те каждое утро вновь оказывались у её дверей), покидает ненавистный замок, отправляясь исследовать такое же ненавистное царство. Если быть честной, хотя бы с самой собой, тут она действительно кривит душой: подземный мир её… интригует. Их знакомство было взаимной неприятной неожиданность, но нет смысла отрицать, что всё это, абсолютно неизведанное, увлекает её: она провожает любопытным взглядом спину Харона, уходящего в путь за очередной душой; пристально всматривается в туманную дымку по периметру Элизиума и в глубине души восхищается опасной красотой Пирифлегетона. Она всё ещё Гермиона, просто безысходность в её ситуации постепенно превратилась в подлинный интерес. С Драко у них холод всего этого подземного мира. С того оглушительного хлопка дверью его покоев, у них не состоялось ни одного разговора: Гермиона заняла самые дальние от бога покои и появлялась во дворце лишь для редких приемов пищи, которые неизменно проводила в одиночестве, наотрез отказываясь делить хоть с кем-то трапезу. Сначала он пытался наладить безнадежно разрушенные взаимоотношения: приглашал к столу, приказывал занять трон и взять в руки правление, не единожды через прислугу передавал настойчивую просьбу прийти на разговор, но Гермиона упорно игнорировала любую его попытку. В итоге, он прекратил, и это должно было стать поводом для радости, но всё в очередной раз пошло наперекосяк: Гермионе казалось, что он лишь даёт ей время смириться, «перебеситься», точно умудренный родитель, закатывая глаза на её забастовку. И такое отношение злило ещё больше, не позволяя пламени в груди превратиться в так облегчивший ситуацию пепел. За размышлениями Гермиона упустила момент, как дорога привела её к очередной реке. В отличии от всех тех, с которыми она познакомилась ранее, эта была настолько буйной и неугомонной, что, проигнорировав сигнал опасности, ведомая интересом, девушка смело подошла ближе. Кожа тотчас же покрылась мурашками: брызги реки были ледяными. Гермиона запоздало заметила, как изменяется её состояние: изначальное чувство тревоги переросло в сносящую всё на своём пути панику, и девушка почувствовала, как ноги тяжелеют; мысли в голове точно сговорились играть против своей хозяйки, подбрасывая самые ужасные картинки минувших лет. Неожиданное давление заставило распахнуть крепко зажмуренные глаза. Гермиона не осознавала, что плачет, пока не поняла, что разглядеть силуэт перед глазами мешает пелена слёз. Наскоро стерев их рукой, она присмотрелась — женщина перед ней была определённо ей незнакома. Заметив, что Гермиона сфокусировала на ней взгляд, она расцепила тонкие пальцы, что крепко сжимали предплечье шатенки, секундами ранее оттягивая её подальше от зловещей реки. Женщина перед ней осмотрела её равнодушным, пустым взглядом, а Гермиона с лихорадочно бьющимся сердцем, всё не решалась сказать ей ни слова. Наконец, прозвучало сухое: — Следуй за мной. Негоже царице разгуливать в таком виде. Гермиона не возражала: не было ни сил, ни желания. Запоминать дорогу сейчас тоже казалось задачей невыполнимой, а потому девушка двинулась вслед за женщиной, по инерции переставляя продрогшие ноги. В хижине царил полумрак, который, тем не менее, не мешал разглядеть ещё двух незнакомок, что также молча взирали на неё. Гермиона обратила внимание, что обе женщины держали в руках десятки разных нитей, которые переливались самыми невообразимыми цветами, пульсировали и отбрасывали искры, точно были живыми. Пришедшая с Гермионой женщина медленно направилась к двум другим, занимая место на свободном стуле и беря в правую руку большие и острые ножницы, левой принимая из руки соседки нитку, что через секунду перерезала, прекращая её яркий блеск и пульсацию. Гермиона терялась в догадках, но и нарушать эту тишину казалось будто бы…неправильным. — Присядь, — голос таинственной незнакомки ударил по ушам, и Гермиона с удивлением обнаружила позади себя стул, которого не было там до этого момента. Она осторожно опустилась на него, не сводя взгляд со странного действа трёх женщин, что передавали и разрезали нити. — Восстанови своё дыхание, царица, — сухой голос опять коснулся ушей. — Тогда и поговорим, — и Гермиона послушно опустила голову, сосредотачиваясь на звуке собственного дыхания. Она вновь посмотрела на них, когда сердце перестала набатом стучать в ушах, но ни одна из них по-прежнему не смотрела в ответ. Заготовленные слова почти соскользнули с языка, но её перебили: — Гермиона Грейнджер, — пришедшая с ней женщина растягивала имя, будто пробуя его на вкус, а Гермиона удивленно распахнула глаза: после скандала с Аидом никто не обращался к ней так. — Встретиться с тобой мы должны были намного раньше, — она окинула взглядом двух других женщин. — Не так ли, сёстры? Гермиона пересеклась взглядом с оторвавшейся от своего дела другой дамой, и, казалось, та была настроена к ней более доброжелательно. Мягко улыбнувшись, она спросила: — У тебя есть к нам вопросы, Гермиона? — и Грейнджер воспользовалась предоставленной возможностью. — Кто вы и что здесь делаете? — дружелюбная женщина вновь легко улыбнулась, в то время к другие оставались равнодушными к её вопросу. — Меня зовут Клото, это — моя сестра, Атропос, — она кивком указала на хмурую женщину, которая привела Гермиону. — И наша сестра — Лахесис, — та, будто очнувшись, подняла на Гермиону пустой взгляд, но на губах её появилась такая же, как у Клото, приветственная улыбка. Смысла представляться шатенка не видела: очевидно, им и так известно, кто она, поэтому девушка терпеливо ждала ответа на второй вопрос. Слово взяла Лахесис: — Мы — мойры, девочка, — и Гермиона усердно просмотрела архив своей памяти, выискивая нужную информацию, а, наконец обнаружив, опасливо уставилась на ножницы в руках Атропос, которыми за короткое время её пребывания в этой хижине уже было прервано порядка десятка жизней. Девушке стало не по себе, и она решилась заполнить наступившую паузу не менее интересующим вопросом: — Та река, — она немного замялась, но вовремя взяла себя в руки. — Та река, у которой меня нашла Атропос, — названная мойра даже не подняла головы. — Что с ней не так? — Ох, Клета, — Клото взволнованно нахмурилась. — Обычна она безопасна пока в неё не войдешь, милая Гермиона, — и Грейнджер приготовилась возразить, но Клото, точно предвидя её дальнейшие слова, продолжила, — но твоя связь с этим миром настолько слаба, — и Гермиона ощутила, как вспыхнула пожаром кожа безымянного пальца, — что любая потенциальная опасность становится для тебя прямой угрозой, а Клета была голодна: с недавних пор она перестала получать привычное количество страха и боли. Атропос усмехнулась на последние слова сестры и усмешка эта не была доброй. Женщина даже оторвалась от своего занятия, чтобы окинуть гостью прохладным взглядом. Гермиона отчаянно не понимала, чем именно она ей не угодила: — Атропос, — Гермиона старалась, чтобы голос звучал ровно и без враждебности, — я сделала что-то не так? — встретившись взглядом с мойрой девушка продолжила. — Вы смотрите так, будто… — но Гермиона была прервана её поднятой рукой. — Раньше, — прозвучал сухой голос мойры, заполняя всю комнату. — Ты должна была быть здесь намного раньше. — Но я не понимаю... Но мойра вновь перебила, не скрывая своего разочарования: — Я должна была перерезать твою нить, когда ты была совсем ребёнком, — Гермиона не смогла сдержать шокированного выдоха, непроизвольно задерживая дыхание, — а потом ещё несколько раз, но каждый из них тебя спасали, — мойра окинула её взглядом с ног до головы. — Даже сейчас он тебя спас: ты единственная живая, приравненная к Богам, в царстве мёртвых. Голова закружилось, а в сердце поселилось плохое предчувствие, и Гермиона задала вопрос, отчаянно отгоняя уже вспыхивающий на подкорке правильный ответ: — Кто меня спас? Атропос громко щёлкнула ножницами, разрезая напополам очередную нитку, что теперь безликой вязью валялась у её ног: — Аид, — и Гермиона шумно выдыхает весь задержанный в груди воздух. — Теперь ты знаешь, кем питалась Клета.***
Медленно переставляя ноги, полностью погрузившись в свои мысли, Гермиона долго возвращалась во дворец. Совсем ребенком она никогда не задумывалась о своём невероятном везении, но сейчас в голове вспышками взрывались все моменты прошлых лет: отменённое такси, вовремя сданные билеты на самолёт, бумажка с собственным именем у подножия Кубка Огня, точно Гермиона обронила её, не доставив до пункта назначения — ценой всему этому оказалась не дышащая ей в спину фортуна, а чужие страдания. Образ Драко не выходит из головы всё это время, и Гермиона отчаянно не понимает ни одного его мотива: зачем он так жертвовал? Геката появляется бесшумно и своим прикосновением к предплечью пугает до чёртиков: погружённая в свои мысли Гермиона испуганно отшатывается от неё, не готовая к очередному на сегодня потрясению. Узнав в женщине богиню перекрестков, девушка решительно хватается за эту возможность, двигаясь к ней навстречу: — Что всё это значит, Геката? — она спрашивает требовательным голосом, а потом, будто растеряв последние остатки сил, выдыхает тихое: — Что это значит? Геката знает точно, в этом драматическом сценарии ей не прописана роль: Персефона должна сама прийти к тому, что пытается так отчаянно отрицать, иначе жизнь в подземном царстве превратится в сплошной кошмар — и для неё, и для его правителя. Поэтому всё, что она может себе позволить, это: — Ты ведь всё понимаешь, милая, — а шатенка марионеткой застывает, с нелепо приподнятой рукой и детским страхом в карих глазах, точно она узнала страшную тайну, и теперь совершенно не знает, как жить с ней дальше. Геката старается её успокоить, мягко повторяя: — Ты всё поняла правильно. Приподнятая рука Гермионы меняет положение — девушка беспомощно обхватывает себя за плечи, пустым взглядом глядя под ноги, а с губ срывается тихое: — Дра-ко… И Геката каменеет, переводя на девушку тяжёлый взгляд. Вот причина, по которой всё идёт наперекосяк: девушка перед ней всё это время так отчаянно просит о понимании, каждый раз острым скальпелем вскрывая все шрамы прошлого тому, кто и так постоянно приносил себя в жертву. Геката любит Аида как брата: знает много лет и полностью осведомлена о его жизни. Ненавистный ребёнок отца; сын, что не может забыть посмертную жертву матери; брат, в очередной раз поставивший в приоритет других; и мужчина, ценой собственного сердца спасающий свою любовь. Геката любит Аида как брата и не позволит этой девушке своими хрупкими руками принести ему очередную боль: — Аид, — голос богини лишён былой мягкости, но Гермиона даже не поднимает на неё глаз, — Его имя Аид, Персефона, — Геката намеренно обращается к шатенке по имени, и это срабатывает — через секунду на неё смотрят карие глаза. — Ты не понимаешь, — стойка Гермионы сменяется на оборонительную. — Его зовут Драко, — и девушка перед ней вскидывает вверх острый подбородок. — Это его настоящее имя, понимаешь? Живое напоминание того, кто он на самом деле! Геката грустно улыбается: девочка ни о чём не догадывается. — А если он не хочет помнить? — Гермиона поднимает на неё недоумевающий взгляд. — Если лучшее, что можно сделать с прошлой жизнью — забыть? — Брось, Геката, — Гермиона мнётся на одном месте, не понимая, к чему ведёт собеседница. — Он чёртов Бог! Что он может хотеть забыть? — Ты умная девочка, Персефона, — Геката пристально всматривается в её карие глаза, понимая, что вмешаться всё-таки придётся. Поэтому она осмеливается на последнюю подсказку: — Вспомни мифологию. Большая её часть — правда. Геката оставляет её, бесшумной походкой двигаясь в сторону владений Танатоса. А Гермиона следует совету. И вспоминает всё: как Кронос убил собственного отца и жаждал вечной власти; как расправлялся с каждым из своих детей; как во время битвы олимпийцев погибает Рея и как отцеубийцей в школьных учебниках нарекается Аид; вспоминает процедуру жребия и распределение мира между тремя братьями. И даже если что-то в этих мифах кристальная ложь, Гермиона всё равно осознает — лучшее, что мог сделать Драко с таким прошлым: забыть. Гермиона наконец-то понимает, как появился Аид. Она возвращается во дворец, бесшумной и потерянной тенью следуя по широким коридорам. Погружённая глубоко в свои мысли, не отдает себе отчёт, что ноги ведут её в противоположную от нужных покоев сторону. Только оказавшись у двери чужой комнаты, она понимает, куда пришла, но не отступает: пришло её время делать первый шаг. Гермиона тихонько толкает тяжёлую дверь. В нежной ласке лунного света фигура Аида будто светится, отражая сияние его бледной кожи. Она запоздало отмечает, что мужчина по пояс обнажён: он уже разворачивается на звук открывшейся двери. Сначала Гермиона не понимает того выжидательного, опасающегося взгляда, которым он её награждает. И, лишь осмотрев его с головы до ног, находит ответ: длинные шрамы тянутся через всю грудную клетку, облизывают широкие плечи и, зловеще извиваясь, ядовитой змеёй уходят на спину. Гермиона старательно моргает, не желая ухудшать ситуацию своими слезами, когда в полной мере осознаёт, к какой жизни она старалась вернуть его всё это время. Но Аид замечает, он всегда замечает малейшие изменения её состояния, поэтому тянется рукой к небрежно брошенному на кровать хитону. — Нет! Оба замирают восковыми фигурами: Гермиона, умоляюще вглядывающаяся в серебряные глаза, и Драко — а сейчас это именно он, — с застывшей в нескольких сантиметрах от кровати рукой и непониманием во взгляде. Гермиона делает быстрый вздох и, не давая себе возможности передумать, вереницей небольших, но уверенных шагов покрывает разделяющее их расстояние. В его протянутую руку она аккуратно вкладывает свою, получая в ответ удивлённый, едва слышный даже в такой тишине выдох и ошарашенный взгляд. Мужчина не реагирует на прикосновение, и она медленно сжимает его ладонь, переплетая пальцы. Теперь он смотрит на неё по-другому: пристально, словно ждёт от неё подвоха, желая понять, что в её голове. Гермиона отвечает ему таким же пристальным взглядом, но вкладывает в него совсем другой посыл: «Я больше не сделаю тебе больно». Она поднимает свободную руку на уровень его груди и осторожно помещает ладошку чуть левее середины — туда, где под рисунком огрубевших шрамов должно биться сердце. Он перед ней полностью открыт: она понимает это по звуку дыхания, по взгляду глаз и по тому, как робко и осторожно его большой палец поглаживает кожу её ладони. — Гермиона… Но она перебивает его, легко приподнимаясь на носочках, приближаясь к красивому лицу, нарушая хрупкую тишину тихим, но уверенным: — Персефона. И он удивлённым, едва заметным движением, слегка склоняет набок голову, ища подвох в только что услышанной фразе. Гермиона улыбается: за всё время в этом мире — впервые настолько искренне: — Меня зовут Персефона, Аид. Рука на её талии чувствуется приятной тяжестью, когда её крепко прижимают к мужской груди. Персефона поднимает голову выше, чувствуя нежное прикосновение мужских губ к своему горячему лбу. Ободки бледной кожи на их безымянных пальцах светятся мягким светом в наступившей темноте.