После победы

Начались занятия, но Симон плохо воспринимал действительность, полностью занятый мыслями о Жаке. Если он понял правильно, а переспросить он не решался, друг мог в любой момент упасть замертво. И сделать с этим было ничего нельзя. Лишний человек. Его Жак, который был для него всем миром в течение семи лет, вдруг оказался лишним человеком, ненужным целой огромной Вселенной. Это не укладывалось в голове. Он был нужен Симону, нужен как воздух. Если Симон часть Вселенной, значит, Жак уже не может быть лишним. Вселенная ведь должна делать всё правильно, она должна чувствовать, что без Жака Симон погибнет. Лежа ночью без сна, Симон пытался представить, что утром он встанет, а Жака уже не будет. Что больше они никогда не поговорят. Что больше никто не удержит Симона от падения в страшную бездну воспоминаний. Что больше ему будет не с кем делиться своими страхами. Симон знал, что без Жака он просто не справится. Даже сейчас, когда столько лет прошло, когда боль немного притупилась, она была недалеко и могла вырваться в любой момент. И, даже если бы у Симона всё было хорошо, почему, почему Жак должен был умереть? Пару раз Симон получал строгие выговоры от преподавателей, и Коул принимался читать ему длинные, нудные нотации о возможности потерять шанс стать аврором. Но какое это имело значение теперь? Коул слишком много на себя брал, таскаясь за Жаком и Симоном хвостом, встревая в их разговоры и надоедая своей серьёзностью. Роберту иногда приходилось вмешиваться и гасить назревающий конфликт. Симон в эти дни готов был вспыхнуть как порох, мысль о драке с Коулом вызывала почти удовольствие. А Коул как будто нарывался. Он видел, что с друзьями происходило что-то странное, все видели, но никто, кроме Коула, не встревал. Даже Жак не смел лезть к Симону в душу в эти дни. Он знал, он единственный знал, что чувствует Симон, он понимал, что значит потерять лучшего друга. Когда он собственными руками распорол Симону грудную клетку на пятом курсе, он всё равно, что потерял его. Но Симон остался жив, а Жака скоро не станет. Навсегда. И говорить тут было нечего. После провала на первом же тестировании по слежению за объектом Симон прихватил куртку и ушёл из Министерства. Просто побродить по Лондону, подумать. Привыкнуть быть одному. Навестить, наконец, старый дом. Он добрался до родных мест на поезде, даже название станции всплыло в голове. Всю дорогу он сидел у окна, глядя невидящим взором на пролетавшие мимо домики. Это должен был быть знаменательный момент в его жизни, а теперь он потерял процентов восемьдесят своей значимости. Симон вообще сомневался, что когда-нибудь что-то снова станет по-настоящему важным. Даже парень с серыми глазами больше не вызывал любопытства. Пропало желание его искать. Лучше бы он его тогда не спасал. Симон немного постоял на станции, огляделся по сторонам и безошибочно нашёл дорогу, по которой они столько раз ходили с родителями, возвращаясь из Лондона. Запомнившаяся широкая дорога оказалась узкой тропой, всё вокруг было другим, но Симон вспомнил этот запах — смесь легкого цветочного аромата, умирающей травы и осени. Как пахла осень Симон бы объяснить не смог, но каждое время года для него пахло по-разному. Их старый дом был третьим от края. Напротив жил Джек, а на другом конце улицы — Вайолетт. Симон до последнего не решался поднять взгляд, опасаясь увидеть только развалины или другой, заново отстроенный дом. Но дом стоял. Сердце пропустило удар. Даже забор, даже калитка… Всё было именно таким, как помнил Симон. Дом совершенно не изменился. Но что-то стало другим. Это больше не был его дом, здесь совершенно явно жили другие люди. Не стало чего-то, что было неотъемлемой частью его дома. Не стало родителей. И теперь это было просто здание, неисчерпаемый источник воспоминаний, но больше не дом. Дом теперь был во Франции. Симон оглянулся на дом Джека. Перед ним на секунду мелькнуло веселое, чумазое лицо старого товарища по детским играм. Симон медленно подошел к забору дома Джека, протянул руку и коснулся розочки на калитке. На одном из лепестков всё ещё виднелись три буквы: С, Д и В. Они вырезали их когда-то в знак вечной и нерушимой дружбы. Что значили эти буквы теперь? Симон уселся на траву возле калитки, безжалостно сминая брюки, и уставился на свой дом. Глаза безошибочно нашли окно его старой спальни. А вон там, почти закрытое теперь разросшимся вьюном, было окно спальни родителей, в темноте которой случилось что-то настолько страшное, что даже сейчас, уже будучи взрослым, Симон всё ещё боялся думать об этом. Калитка за его спиной скрипнула, и Симон подпрыгнул от неожиданности. — Я могу вам чем-то помочь? — раздался за спиной смутно знакомый голос из прошлого, и Симон медленно обернулся. Возле калитки стояла женщина, которую он так хорошо знал когда-то. Её волосы, теперь седые у висков, были аккуратно убраны в пучок на затылке, платье спокойного салатового оттенка, добрые, немного потухшие теперь глаза… Симон вскочил на ноги, пряча взгляд, со страхом задаваясь одним вопросом: что будет, если она его узнает? — Нет, спасибо, миссис… — начал Симон и замер, в ужасе от своей ошибки. — Я… — Мы знакомы? — в глазах матери Джека мелькнуло что-то, когда она внимательнее пригляделась к Симону. — Ваше лицо… — Нет, я впервые в этих местах, — быстро соврал Симон. — Никогда раньше… — Мам, кто там? — на пороге дома стоял Джек. Симон уставился на него, даже не закончив предложения. Встреть он его в шумном центре Лондона, пройди мимо на улице, и Симон узнал бы старого друга. Его глаза, черты лица, они не изменились, только появилась какая-то жесткость во взгляде. — Добрый день, — Джек подошёл к матери и обнял её за плечи таким защищающим жестом, что у Симона в горле встал колючий комок. Если бы он только был старше, если бы он только мог, он бы тоже встал так рядом с мамой, тоже постарался бы защитить её… — Чем мы можем вам… Джек споткнулся на середине фразы и прищурил глаза, вглядываясь в лицо Симона. Симон отступил, отвернулся, но глаза непроизвольно метнулись обратно к Джеку. И вдруг в суженных глазах бывшего друга мелькнуло что-то, они широко открылись, и его рука соскользнула с плеча матери. Та следила за сыном растерянным, непонимающим взглядом. — Господи… — выдохнул Джек, делая неуверенный шаг навстречу Симону. — Господи… — Сынок… — Господи, Саймон… — Джек вцепился себе в волосы. — Саймон, живой… Симон замер на месте. В голове билась только одна мысль: «Бежать, бежать сейчас же, немедленно!» Но ноги не слушались. Джек сделал ещё один шаг, и Симон оказался прижатым к его груди. Он не мог пошевелиться, не мог поднять руку, чтобы обнять Джека в ответ. Он видел расширившиеся от потрясения глаза миссис Кристенсен, видел, как она поднесла руку к трясущимся губам… — Саймон! — Джек отстранил его на расстояние вытянутой руки и всмотрелся в его лицо. Симон машинально отметил слёзы в его глазах. — Где ты был всё это время, черт возьми? Я думал, ты умер. — Во Франции, — выдохнул Симон, понимая, какой вопрос будет следующим. — Что произошло в ту ночь? — Джек смотрел внимательно, с нажимом, требовательно. — Кто это сделал? — Не знаю, — Симон отступил на шаг. — Не видел их. Повисла тишина. — Как… — Симон лихорадочно искал тему для разговора. — Как Вайолетт? Ещё общаетесь? Лицо Джека окаменело. На его скулах, обтянутых кожей, заиграли желваки, и Симон только сейчас заметил нездоровую худобу и черные круги под глазами друга. — Два месяца назад её сбила машина, — выдавил Джек и вскинул голову, как будто бросая Симону вызов. Симон не знал, что чувствует. Вайолетт была для него воспоминанием, которое теперь уже никогда не станет реальностью. Но что-то в лице Джека требовало выражения хоть каких-то чувств. — Мне… мне жаль, — голос внезапно сел, и Симон кашлянул. — Очень. Очень жаль. Джек кивнул и с силой провел ладонью по лицу. — Я любил её, — просто, как будто они с Симоном всё ещё были лучшими друзьями, произнес он. — Мы хотели когда-нибудь пожениться. Симон не мог сказать ничего в ответ. Джек был для него чужим человеком, Вайолетт была маленькой девочкой из прошлой жизни, которую он потерял много лет назад. Он не мог снова начать её оплакивать. — Саймон, что с тобой случилось? — миссис Кристенсен смотрела на него с болью, почти с жалостью. — Ты давно в Англии? — Мой брат умирает, — вдруг пробормотал Симон, пряча лицо в ладонях и сгибаясь пополам. — А я ничего не могу сделать! Ничего не могу сделать! Он чувствовал прикосновение чьих-то рук, слышал, как кто-то зовёт его по имени. Не по тому имени. Не его. Никакого Саймона больше нет. Он просто призрак для них, его не существует. Они не должны были встретиться. Симон оттолкнул от себя опешившего Джека и бросился бежать. Он остановился на самой окраине городка, тяжело дыша и бросая по сторонам безумные взгляды. Жак всегда говорил ему жить настоящим, отпустить прошлое, перестать выматывать себя воспоминаниями. И Симон, наконец, сделал это. Сейчас ничего больше не имело значения. Родители… Они умерли так давно, он, в конце концов, свыкся с этой мыслью. Старый дом не пробуждал в душе никаких чувств. Джек, настоящий, живой Джек, был чужим человеком, ненужным, лишним. Это Джек был теперь лишним, не Жак. Вайолетт сбила машина два месяца назад… Симон ничего не чувствовал. Кто она для него? Подруга детства? Какого детства? Которого у него не было? Которое у него отняли? Как отняли родителей? Как теперь отнимают Жака? Симон схватился за голову, чувствуя, как надвигается безумие. Тёмное, страшное и липкое, от него некуда было скрыться, Жака не было рядом… И вдруг чьи-то руки обхватили его голову, отняли прижатые к лицу ладони, начали гладить по волосам, по лицу, по плечам. Симон пытался увернуться, зажмурил глаза, потому что это не могла быть мама, не могла, не могла, не могла… И в то же время только мамины руки так умели снимать боль. И сейчас эти руки отгоняли от него темноту, его «темноту», его собственную… Симон вдруг понял, что стоит на коленях в небольшой рощице, совсем недалеко от городка. Его трясло. Но в голове прояснилось, только все ещё звучал чей-то тихий, нежный голос, зовущий его по имени, по настоящему имени… Симон повернул голову и увидел сидевшую, сжавшись в комочек прямо на траве, Энни Донован. В ушах зашумело. — Что ты тут делаешь? — он не узнал своего голоса. — Для будущего аврора ты страшно невнимателен, — Энни пыталась улыбнуться, но её губы так тряслись, что улыбки не вышло. — Откуда ты здесь? — повторил Симон, тяжело дыша. — Я следила за тобой, — Энни вызывающе вскинула голову. — Мне не понравился твой вид, когда ты выходил из Министерства. Я хотела убедиться, что с тобой всё будет хорошо. Симон смотрел на неё, но слова были для него пустым звуком. Следила за ним? Хотела убедиться, что с ним все будет хорошо? Что за ерунда? Ей не было до него никакого дела, зачем она говорит всю эту чепуху? Эта чужая, почти не знакомая девушка, которая не могла ничего для него значить. И вдруг Симон понял, что могла. И уже значила. Ведь это она отогнала темноту. Это она вытащила его за собой назад к свету. Это её голос, её руки он принял за мамины… Энни так и сидела, насупив брови, готовая дать отпор, если он попробует прогнать её. Симон, не отрываясь, смотрел в её темные, немного влажные и перепуганные глаза, потом опустил взгляд ниже, на нежные, всё ещё немного подрагивающие губы. Она следила за ним всё это время, а он не знал. Она потратила на него целый день просто потому, что беспокоилась за него. Это было из разряда фантастики. Так мог бы поступить Жак. — Что смотришь? — в голосе Энни всё ещё звучал вызов, но уже слабый. Симон снова взглянул ей в глаза. Она не выдержала первая и отвернулась. Симон видел, как румянец заливает сначала нежную щёку, потом шею и даже маленькое ушко. Появилось непонятное волнение. — Энни… — хрипло позвал он, и девушка повернулась. Но Симон не имел никакого представления, что он хотел ей сказать. Повисла долгая, страшно неловкая пауза. У Симона из головы как назло пропали все мысли, все до последней. Он даже о Жаке перестал думать. — Что с тобой было? — немного поколебавшись, спросила Энни. Симон мотнул головой, без слов умоляя не спрашивать, не ворошить… Энни придвинулась чуть ближе и взяла его за руку. Симон вдруг вспомнил, как она обнимала его, как ее тонкие пальцы перебирали его волосы, успокаивая, отгоняя злость, отчаяние и скорбь. — Что с тобой происходит? — повторила Энни, слегка сжимая его пальцы. И Симон вдруг начал быстро, пока не передумал, пока не успел вспомнить все причины, которые заставляли его молчать, рассказывать ей всё с самого начала. Он говорил и говорил, не глядя на неё, не поднимая глаз, только сильнее сжимал её руку. Он не заметил, как на лице Энни жалость сменилась ужасом, потом тихой печалью, страхом и снова ужасом. — Ты никогда не думал, что вам обоим нужна помощь? — очень тихо спросила Энни, когда Симон замолчал, и повисла неловкая тишина. — Я имею в виду помощь профессионалов… Симон недоверчиво уставился на неё. Он не мог так в ней ошибиться! — Жаку нужна помощь, — с нажимом повторила Энни. — Мало ли, что он там сам нашёл. Вдруг ему можно помочь? — Ты не понимаешь, — Симон покачал головой. — Жак знает больше, чем все целители вместе взятые. Если он говорит, что спасения нет, значит, его нет. — Вернёмся к этому позже, — Энни снова упрямо нахмурилась, и Симон почти улыбнулся, глядя на уже такую знакомую складочку на лбу. — Тебе тоже нужна помощь, ты так не считаешь? — Я не спорю, но мне нужна помощь Жака, — согласился Симон. — Нет, помощь специалиста, — возразила Энни. — Так и с ума сойти можно, ты что? У магглов есть специальные целители, называются психотерапевты, они занимаются такими случаями. — И как я расскажу маггловскому целителю о нашем мире? — насмешливо уточнил Симон. — Ты считаешь, что магглы додумались до чего-то такого, до чего не додумались волшебники? — почти сварливо пробормотала Энни. — Просто обратись в Мунго, там отправят, куда нужно. — Какие интересные мысли ты высказываешь, — подколол Симон. — Ты что же, считаешь магглов низшей расой? — Мой папа — маггл, — напомнила Энни, подворачивая под себя ногу. Симон вдруг подумал, что земля уже холодная, что ей, наверное, жестко сидеть прямо на траве. Он снял куртку и постелил рядом с собой, сделав приглашающий жест рукой. Энни бросила на него странный взгляд, но пересела на куртку. — Спасибо. Они помолчали. Симон сорвал травинку и теперь крутил её в пальцах, задумчиво глядя на небо. Слабый ветерок, совсем ещё летний, слегка шевелил его волосы, заставлял немного щуриться и наполнял лёгкие всё тем же запахом осени. Стало легче. Просто потому, что он теперь был не один, Энни всё знала, была рядом, не убежала от него сразу же, а сидела и молчала. И в этот раз их молчание было довольно комфортным. Было на удивление приятно и правильно вот так сидеть с ней, делиться проблемами, быть рядом… Симон повернул голову и наткнулся на взволнованный взгляд тёмно-карих глаз, такой глубокий, такой затягивающий, манящий… Рука сама потянулась к ней, и в следующую секунду, он сам не знал, как это вышло, его пальцы уже нежно проводили невесомую линию по её щеке. Энни не отстранилась. Она всё так же, не отрываясь, смотрела на него, очень внимательно, с непонятным выражением. Симон закусил губу. Опыта в общении с девушками у него не было никакого. Только с Флер, но она и правда была ещё маленькая, у него и в мыслях не было… — Ты очень красивая, Энни, — тихо сказал он, надеясь, что это нужные слова. — И добрая. Я думал, таких не бывает. И спасибо тебе. В устремлённых на него огромных глазах как будто что-то растаяло, и Энни, быстро потянувшись в его сторону, вдруг поцеловала его в щеку. Симон оторопел. Ощущения были как от пощёчины. Кожа горела. — Ты так мило покраснел, — засмеялась Энни, накрывая его руку своей. Симон осторожно переплел их пальцы. Почему-то он был уверен, что она не отдернет ладонь. — Что будем делать? — спросил он, как будто им теперь предстояло придумать что-то вместе. — У меня есть несколько предложений, — Энни, кажется, только этого и ждала. — Во-первых, что касается Жака: если мы ему верим и помочь ему нельзя, то я предлагаю смириться. — Легко сказать, — вздохнул Симон, порываясь рассказать ей, как много, как невероятно много сделал для него Жак за их такое, как теперь казалось, недолгое знакомство. — Нет, я всё понимаю, правда, — Энни чуть сжала его пальцы. — Но давай говорить прямо и открыто. Жак умрет. Симон поёжился, чувствуя, как холодеет в груди от одних только слов. — Прости, но это так, — Энни говорила очень мягко, очень осторожно. — Мы не знаем, когда это произойдет, правильно? Мы не знаем, сколько у вас осталось времени, так? Симон только кивал, страшась поднять на неё глаза. — И ты подумал, что лучше всего будет отравить последние моменты вашего общения своим отчаянием? — Энни укоризненно покачала головой. — Симон, не обижайся, пожалуйста, я тебя совсем мало знаю, но… Судя по твоим же рассказам, тебе не кажется, что ты немного… — она замялась, — немного наслаждаешься своими страданиями? — Наслаждаюсь? — Симон не поверил своим ушам. — Ты думаешь, я не был бы счастлив, если мог бы жить по-другому? — Но ты можешь! — в глазах Энни зажёгся опасный огонёк. — Тебе не приходило в голову, что в твоих силах сделать жизнь Жака ярче, лучше? И свою заодно. — Как? — Симон был готов на всё. Она говорила так убедительно, что в её слова очень хотелось поверить. — Ты собирался отгородиться от всего мира, оставить только Жака и себя, забыть обо всём и ждать, когда его не станет? — уточнила Энни. — Чтобы не упустить ни одного момента? — Ну… что-то вроде того… — пробормотал Симон. Когда она это озвучила, стало как-то не по себе. Как-то неправильно. — А почему бы не поступить наоборот? — возбужденно уточнила Энни. — Почему не оторваться в эти последние месяцы? Почему бы не познакомиться с половиной Лондона? Ходить по пабам, концертам, гулять всю ночь по городу… Столько всего можно сделать! Чтобы потом было, что вспомнить. В этом был смысл. Но захочет ли Жак? Словно подслушав его мысли, Энни предложила: — Хочешь, я поговорю с Жаком? Ты же собираешься рассказать ему, что я в курсе всего? — Да, наверное, — Симон всё ещё старался не дать убедить себя окончательно. — Зачем тебе это? — Не буду скрывать, меня больше всего волнует не Жак, — Энни опустила ресницы, и Симон почувствовал, как ёкнуло сердце. — Я хочу, в первую очередь, помочь тебе. Так ты сумеешь завести новые знакомства и не останешься один. — Спасибо, — только и выдавил Симон. — Но дело не в этом. Вокруг может быть хоть миллион людей, они не знают, как мне помочь. — Мне кажется, я сегодня неплохо справилась, — спокойно возразила Энни. — И Жака рядом не было. — Да, но это ты! — выпалил Симон прежде, чем успел подумать, и замер, пораженный ужасом. Энни вскинула на него глаза, уголки её губ слегка дрогнули. — Почему бы мне не быть рядом и потом, в будущем? — чуть улыбнулась она, и Симон почувствовал, как всё внутри наполняется радостью. — Я был бы счастливее всех, если бы так было, — прошептал он и потянулся к ней, повинуясь незнакомой жажде, против которой невозможно было устоять, а утолить её могли только её губы… — А ещё, — говорила Энни минут через пятнадцать, — я собираюсь серьёзно заняться тобой. Ты должен перестать себя накручивать. Ты должен отпустить прошлое. Я собираюсь на следующих выходных заглянуть в Хогвартс, к профессору МакГонагалл. Ты пойдёшь со мной. Симон только покорно кивал. Хотя, посещение профессора МакГонагалл не казалось ему такой уж хорошей идеей. Слишком страшные воспоминания были связаны с её именем. Но, может быть, в словах Энни было разумное зерно. — Сам понимаешь, — Энни изогнула правую бровь, — я бы хотела, чтобы рядом со мной был нормальный человек, мужчина, способный защитить меня от моих страхов. И впервые Симон осознал всю неправильность происходящего. Он, мужчина, взвалил на хрупкие плечики этой девочки непосильную даже для взрослого, умудренного опытом человека тяжесть. Как благородно с его стороны! Как мужественно! Симон расправил плечи, поднял голову и поклялся себе, что больше такого не повторится. — Я не имею в виду, что тебе нельзя со мной делиться своими переживаниями, — пояснила Энни, которую, кажется, несколько позабавили его телодвижения. — Я это в шутку говорила. Но смысл в этом был. Это ничего, что я говорю с тобой так прямо? — Это очень здорово, — с жаром заверил её Симон. — Ты знаешь, я не слишком много общался с девушками до тебя. Только с Флер… — Что за Флер? — Энни не повысила голоса, не выказала ни малейшего неудовольствия, но что-то напряглось в её лице, и Симон поспешил объяснить. — Это моя подруга, мы в школе вместе учились, и наши родители были знакомы, — вышло как-то сумбурно. — Она ещё учится, она на несколько лет младше. — В смысле, это твоя бывшая девушка? — уточнила Энни. — Нет, конечно! — Симон постарался, чтобы голос прозвучал искренне. — Она очень красивая, очень. Но она же маленькая. — Она вырастет, — пожала плечами Энни. — Я никогда не думал о ней в этом смысле, — Симон понимал, что немного покривил душой, но это казалось безопаснее в данной ситуации. К тому же, все его помыслы в отношении Флер заканчивались размытыми представлениями о том, какой она станет в семнадцать лет. — Просто она была единственной, кто помог мне, когда мы с Жаком не общались. — Как я сейчас? — уточнила Энни, и Симону показалось, что в её голосе прозвучала легкая обида. — Совсем не так, — твердо ответил он, и это было правдой. — Флер ни о чем даже не догадывается. А ты знаешь всё. Энни успокоилась, и несколько минут они сидели в молчании. — А что мы скажем остальным? — вдруг спросила она, и Симон ужаснулся при мысли, что ему придется повторять свою историю перед всеми. Но этого Жак никогда не позволит, даже думать нечего. — Сначала поговорим с Жаком, — буркнул он, стараясь не выдать охватившего его при этой мысли страха. — Может, он вообще не согласится. — Тогда вам придётся меня убить, — пошутила Энни, и Симон бросил на неё быстрый взгляд. Нет, убивать Жак, конечно, никого не станет, а вот заставить забыть может. — Пора возвращаться, — вздохнул Симон, поднимаясь и помогая встать Энни. Мелькнула мысль, что так не бывает. По крайней мере, с ним. Он не привязывается к человеку за пару недель. Он не доверяет никому, кроме Жака и родителей. Он не умеет общаться с девушками. Но вот Энни, с которой он буквально только что познакомился, а чувствовал он себя так, будто знал её всю жизнь. По пути обратно в Лондон они в полголоса обсуждали, чем можно будет заняться, чтобы Жак получил от жизни всё. Но Симона ни на секунду не отпускал страх, что друг просто взбрыкнет и уедет во Францию. И тогда Симон поедет с ним. А теперь была Энни, и этот шаг дастся ему с неимоверным трудом. Но Симон твердо знал, что Жака он не бросит. Кажется, Жаку хватило одного внимательного взгляда, брошенного на него, когда Симон зашёл в комнату. Друг долго смотрел ему в глаза с непроницаемым выражением, потом поднялся, отложив в сторону какую-то книгу, и направился к выходу из спальни. Симон следовал за ним попятам. Жак не выразил ни малейшего удивления, натолкнувшись в коридоре на Энни. Они в молчании дошли до комнаты отдыха, в которой почему-то никто никогда не отдыхал. Симон всегда думал, что она была слишком мрачной и к отдыху никак не располагала. Зато вот для таких серьёзных разговоров она подходила в самый раз. Жак уселся в кресло, давая понять, что Симон и Энни могут расположиться на диване напротив. Симону не понравилось, что друг так сразу и явно отгородился от него. — Итак? — Жак насмешливо изогнул бровь. — Что вы хотите мне сообщить? Симон покусал губу и прыгнул с места в карьер. — Я рассказал все Энни. Жак не изменился в лице, не напрягся, не сжал кулаки, не метнул на друга гневный взгляд. Симон внимательно вглядывался в его лицо, стараясь угадать реакцию Жака, но тот либо слишком хорошо владел собой, либо заранее знал, что Энни в курсе. — Ты собираешься что-нибудь сказать? — это прозвучало чуть резче, чем хотелось бы Симону, но его нервы были натянуты до предела, а Жак сидел напротив, закинув ногу на ногу, с этим раздражающим насмешливым выражением. Тот преувеличенно серьёзно пожал плечами, потом перенёс всё внимание на Энни и вкрадчиво спросил: — Ужас, правда? — Вообще, да, — Энни чуть поморщилась от скрытой в его словах насмешки. — Если тебе не сложно, давай поговорим серьёзно, хорошо? У нас с Симоном есть план. — Отлично, — Жак откинулся на спинку кресла и сложил руки на груди. — С удовольствием послушаю, что вы с Симоном придумали. — Знаешь что? — Симон вскочил на ноги. Он ещё в жизни так не был зол на друга. — Я уже голову сломал, только и делал, что думал, как тебе помочь! Потому что это было мне важно! Потому что ты мой друг, и мне сдохнуть хочется при мысли, что тебя не станет! Потому что тебе всего восемнадцать, а у тебя никогда не было нормальной жизни! Потому что у тебя не будет жены и детей, потому что ты умрешь, и от тебя не останется ничего, тебя даже родители не будут особо вспоминать! Потому что единственным человеком на свете, которого вообще как-то затронуло твоё существование, останусь я! И меня это убивает! Жак сидел в своем кресле и смотрел на Симона снизу вверх, даже не делая попытки подняться. С его лица пропал самый последний намек на насмешку. Симон и сам не знал, какие чувства испытывает, он боялся позволить мыслям зайти слишком далеко, а теперь они сами срывались с его языка, и он всё больше холодел от страха. — Тебе не хочется хоть немного пожить, Жак? — почти жалобно спросил он, отступая на шаг назад, чтобы лучше видеть лицо друга. — Энни совершенно права: мы должны прожить эти месяцы или годы так, чтобы было, что вспомнить. Чтобы ты действительно жил, а не ждал конца. Понимаешь? Жак молчал. — Это же всё ради тебя! — снова взвился Симон. — Первый раз тут нет ни капли эгоизма с моей стороны! Мне обидно за тебя. — Лучшее, что ты можешь для меня сделать, это оставить меня в покое, — выдавил вдруг Жак. — Дай мне уехать во Францию. Симон пошатнулся, как будто Жак его ударил. Энни испуганно сжалась на диване. Повисла напряженная, пропитанная взаимной болью и обидой пауза. И страхом. Страх был почти осязаем. Симон чувствовал, что они висят на волоске. Сейчас Жак уйдёт, и Симон не сможет его остановить. Не станет. Потому что слишком искренне, почти умоляюще прозвучала последняя просьба друга. Может быть, что-то внутри Жака уже начало разрушаться, иначе почему ему так резко стало наплевать на Симона, которого он ещё недавно называл братом? — Ты идиот, Симон! Ты полный придурок! — Жак сорвался с места и забегал по комнате. Энни следила за ним глазами, полными ужаса. — Ты вообще не знаешь меня что ли? Ты меня хоть когда-нибудь понимал? Симон с силой прижал ладонь ко лбу. Было ощущение, что внутри головы что-то лопнуло и теперь неприятно булькало, мешая сосредоточиться. — Я могу в любой момент слететь с катушек, понимаешь ты это или нет? — Жак ударил кулаком в стену. — И тогда я не знаю, что случится! Я представления не имею, на что я способен! Я могу убить тебя, как убил Клода! Энни сделала странное движение, как будто её душил ворот мантии, но ничего не сказала и не сдвинулась с места. Жак не удостоил её даже взглядом. — Ты никогда не сделаешь ничего подобного… — промямлил Симон, и Жак расхохотался. — Сознательно! — почти в истерике выкрикнул он. — Ты просто не понимаешь, как это происходит! Во время приступов я не различаю лиц! Я просто не узнаю тебя! — Но тогда, в школе, ты же узнал меня! — заорал Симон. — Ты узнал меня! И ты ничего мне не сделал! — А если бы сделал? — Жак с силой, почти с ненавистью толкнул Симона в грудь, и у Энни вырвалось испуганное восклицание. Симон удержался на ногах и обернулся к Жаку в дикой ярости, чувствуя потребность съездить другу по лицу. Сейчас он ненавидел его. — Уймись, Симон! — Жак выставил вперёд руку. — Не надо сейчас меня трогать. Симон тяжело дышал, сжимая и разжимая кулаки. Внутри было так паршиво, так плохо, как, наверное, не было ещё никогда в жизни. А это говорило о многом, учитывая его прошлое. Жак стоял перед ним, совсем близко, но теперь что-то разделяло их. Не было той связи, что существовала много лет, что поддерживала Симона и давала ему силы идти дальше. Её не хватало настолько ощутимо, что Симон бессознательно провел рукой по груди, проверяя, не зияет ли в его теле огромная дыра. Жак проследил за его движением, потом впервые посмотрел на Энни, и его лицо вдруг немного смягчилось. — С тобой теперь всё будет хорошо, Симон, — спокойно, но очень решительно сказал он тем голосом, которого Симон боялся больше всего. Жак всё для себя решил. — Обещай мне, что ты не натворишь глупостей. А я возвращаюсь во Францию. Симон смотрел на него, не в силах возразить. Он даже не чувствовал себя живым. Какая разница, умрет Жак или просто уйдёт сейчас, если в любом случае Симон его больше никогда не увидит? Жак начал осторожно пятиться к двери, вглядываясь в лицо Симона с искренней тревогой. Один раз в его взгляде даже мелькнула нерешительность, но очень быстро исчезла. Симон чувствовал, как с каждым шагом друга, его покидает новая частичка жизненных сил. Наверное, когда хлопнет дверь, Симон просто упадет замертво. Жак открыл дверь и обернулся на пороге. «В последний раз», — мелькнуло в голове у Симона, и в голове зашумело. — Прощай, — прошептал Жак, как будто у него не хватало сил, чтобы говорить в полный голос. — Береги себя. Я делаю это ради тебя. И Симона накрыла темнота. -… ты не видишь? — взволнованно говорила Энни где-то далеко. — Чем твой уход ему поможет? — Я не причиню ему вреда, — тихо, но твердо ответил голос Жака, и Симон начал немного осознавать, что он лежит на чём-то мягком, а пальцы Энни осторожно поглаживают его волосы. — Ты причинишь ему непоправимый вред, если уйдёшь, — возразила Энни. — Я не могу понять ваших отношений, но… Честно, эта привязанность между вами, она какая-то нездоровая. Извини. — Я знаю, в школе про нас тоже ходили сплетни, — голос Жака звучал устало. — Не вижу смысла объяснять кому-то что-то. — Я не намекала ни на что такое… — смущенно прошептала Энни. — Просто… вы как наркотик друг для друга. — Источник жизненных сил, — машинально поправил Жак. — Если ты это знаешь, как ты можешь лишать его такого источника? — теперь Энни сердилась. — Потому что мне кажется, что он нашёл новый, — такие мягкие, искренние нотки в голосе Жака звучали только по отношению к Симону. — Ты можешь вытащить его, Энни, я в этом уверен. Иначе я бы никогда не ушёл. — Ты сломаешь ему жизнь своим уходом, — гнула свою линию Энни. — Он никогда не сможет быть счастлив. — А если я ему что-нибудь сделаю? — тихо спросил Жак. — Что тогда? У него вообще не будет жизни. — Зато он проживет то, что у него будет, чувствуя себя относительно счастливым! — Ты просто не знала его раньше. Он бы в жизни не стал общаться ни с кем, кроме меня. Ему просто никто не был нужен. А теперь я вижу, что он справится без меня. — Нет, не справится, Жак. Ты не видел его сегодня. — Ой, поверь мне, я видел его и в худшем состоянии, — отмахнулся Жак. — В одиннадцать он вообще смахивал на психа. — Так не возвращай его к этому состоянию, — взмолилась Энни. — Пожалуйста. — Хорошо. Симон открыл глаза и сразу же увидел сидевшего прямо на полу рядом с его диваном Жака, в глазах которого больше не было решимости. Была грусть и какая-то странная обреченность. Симон перевел взгляд на лицо склонившейся к нему Энни и ощутил, как его охватывает спокойствие. Жак не уйдёт. Энни рядом. Жак не уйдёт.