После победы

Симон чувствовал себя не в своей тарелке. Ему казалось, что он ввязался во что-то чужое, ненужное, чего было бы лучше избежать. Сначала он даже забеспокоился, уж не струсил ли он? Но нет, особого страха он не испытывал. Скорее всего, потому что, несмотря на произошедшую с ним трагедию, плохо представлял, с чем имеет дело. Просто… Просто всё было так хорошо… Они с Энни всегда могли уехать во Францию, забрать туда всех, кто им дорог, и жить спокойно, без войны, без потерь, без страха. — Скажи что-нибудь, — нарушила повисшую между ними тишину Энни. Они не разговаривали с самой Площади Гримо, молча прошли по тёмным улицам, Симон без слов стоял за спиной у Энни, пока она открывала дверь в их квартиру. Они молчали, пока Энни ставила в духовку вчерашний пирог с яблоками и корицей. Они поужинали в полной тишине, которая начинала тяготить обоих. Энни мыла посуду, иногда бросая тревожные взгляды на застывшего за столом Симона. И, наконец, не выдержала. Симон поднял голову и посмотрел на неё, как будто не понимая такой простой просьбы. — Что, например? — его голос прозвучал непривычно холодно, и Энни почувствовала, тяжесть в груди. — Ты сердишься на меня? — просто спросила она. — За что? — За то, что заставила тебя пойти. Что заставила тебя участвовать во всём этом? Симон устало прикрыл глаза и ничего не ответил. Энни присела на стул напротив него и положила обе ладони на стол. — Что не так? — в её голосе прозвучали металлические нотки, жёсткие. — Что тебя напрягло? Симон посмотрел на неё в упор, прямо в глаза, и почувствовал, как внутри поднимается злость. Злость на неё. Он никогда ещё на неё не злился. — Много чего, — бросил он, почти выплюнул. Энни вздрогнула, почти напуганная его тоном. — Куча незнакомых людей, с которыми у меня не было никакого желания знакомиться. Сириус Блэк. Дамблдор. Снейп. Мало? — Что не так, Симон? — настойчиво повторила Энни, закусывая губу. — Дамблдор сказал тебе что-то? Симон резко встал, и его стул с грохотом упал на пол. Энни поморщилась, но промолчала. — Просто не говори со мной пока, — он развернулся и пошёл в спальню, которую они устроили, отгородив часть комнаты деревянной ширмой. Энни пошла за ним. Симон улёгся на кровать, сминая мантию, и закинул руки за голову. Энни никогда не позволяла ему лежать на их кровати в уличной одежде и обуви, но сейчас она предпочла проигнорировать нарушение её правил. — Симон, что случилось? — она осторожно присела на краешек кровати, тревожно вглядываясь в его потемневшее, мрачное и какое-то опасное лицо. — Расскажи мне. Симон молча смотрел в потолок, а внутри всё сильнее, всё ощутимее вибрировал гнев. — Симон… — Энни взяла его за руку, попыталась разжать стиснутые в кулак пальцы, но Симон вдруг резко выдернул свою ладонь. Так резко, что Энни тихонько вскрикнула от боли. Симон вскочил с кровати и широкими шагами вернулся в ту часть комнаты, которую они именовали гостиной. На Энни он даже не оглянулся. Симон был зол. Так зол, как, наверное, не был ещё никогда в жизни. И злость его, за неимением другого объекта, полностью сосредоточилась на Энни. Из-за неё он пошёл туда, потому что ей, видите ли, захотелось. Из-за неё он ввязался в дело, которое его не трогало, не привлекало, не вдохновляло и даже не заботило. Из-за неё он будет теперь тратить чертову тучу времени на какие-то нелепые дежурства, на охрану какого-то мальчишки, на ненужные занятия окклюменцией с человеком, который вызывал у него в лучшем случае омерзение. Из-за неё он будет скрывать от Жака огромный кусок своей жизни, закрывать от него свой разум, открыто врать в лицо. Из-за неё он может потерять самого близкого человека на свете. Она не оставила ему никакого выбора. Она не дала шанса принять другое решение. Всё из-за неё. Энни появилась из спальни минут через пятнадцать. Симон слышал, как она копошилась там, но не сильно интересовался, чем именно она занимается. Она была аккуратно одета в джинсы и белый свитер, в одной руке держала коричневую кожаную куртку, в другой — большую чёрную сумку. Которую счастливый Симон внёс в эту самую квартиру в первый вечер их совместной жизни… В груди закололо. — Ты куда? — злость ещё давала о себе знать, и вопрос прозвучал резко. Энни гордо вскинула голову, так, что заплясали собранные в высокий хвост на затылке волосы. — Я бы сказала, что это не твоё дело, — ядовито ответила она, стрельнув на него карими, полными гнева и обиды глазами, — но скрывать тут нечего. Я возвращаюсь к родителям. Симон сжал зубы так крепко, что они едва не превратились в порошок. Хотелось что-нибудь сломать или садануть по стене кулаком, пробить дыру в стене, куда-то деть бушевавшую в нём энергию. — За остальными вещами придёт папа, — добавила Энни. — Я отдам ему ключи, а он потом оставит их здесь. Симон понимал, что нельзя дать ей уйти. Энни была гордой, сама она не вернётся. Но злость всё ещё бушевала внутри него, не находя выхода, и он смолчал, равнодушно пожав плечами. На секунду лицо Энни исказилось от боли, и Симон злорадно подумал, что она, наверное, ожидала, что он будет умолять её остаться. Не тут-то было! — До свидания, — пробормотала Энни, закинула сумку на плечо и отвернулась. И вот когда она отвернулась, Симон взорвался. Потому что для него чуть мир не разлетелся на куски. Потому что она не могла бросить его на произвол судьбы. Но он всё ещё был зол, страшно зол. Симон вихрем подлетел к Энни и со всей силы рванул её за руку, поворачивая к себе лицом. Сумка упала на пол, её длинные волосы больно хлестнули его по лицу. Симон вцепился пальцами ей в плечи, встряхнул, с удовольствием заметил, как расширяются её зрачки. — Никуда ты не пойдёшь! — рявкнул он ей в лицо, продолжая трясти её. — Разбирай свою сумку. — Отпусти меня! — Энни рванулась из его рук, но он был гораздо сильнее. — Я сказала, убери руки! Симона просто затрясло от ярости. И это вся её любовь? Сбежать после первой же ссоры? Наплевать на всё, что их связывало? И Симон оттолкнул её от себя. Оттолкнул так сильно, что Энни отлетела назад, споткнулась о сумку и с трудом удержалась на ногах. Несмотря на всю свою злость, Симон машинально шагнул к ней, протянул руку, чтобы поймать её, но она вскинула голову, пригвоздив его к месту одним взглядом. В её глазах был страх. Она боялась его. — Симон… — прошептала она, дрожащими губами, и по её щекам заструились слёзы. В голове щёлкнуло, появилось странное ощущение, как будто чем-то твёрдым провели где-то внутри черепной коробки, и мир вдруг приобрёл привычную резкость. От неожиданности закружилась голова, и Симон пошатнулся. С полным непониманием он уставился на Энни, и её несчастное, испуганное лицо вдруг воскресило перед ним события минувшей минуты. — Энни… — выдохнул Симон и сделал ещё один шаг вперёд, так и не опустив руки. Энни отшатнулась, прижавшись спиной к стене. Симон рухнул перед ней на колени. Его била крупная дрожь. Что с ним было? Это было похоже… Это было так похоже на «темноту»… — Энни, пожалуйста… — голос надломился. — Пожалуйста, прости… Что он наделал, Мерлин, что он наделал? Он причинил боль самому родному, самому любимому человеку на свете… Он же… Он ведь чуть не ударил её! По крайней мере, ему очень хотелось… Энни приставными шагами начала двигаться к двери, и Симон понял, что если она сейчас уйдёт, он свихнётся. Окончательно и бесповоротно. Всё, чего ему удалось с таким трудом добиться за последние два года, летело к чертям. Снова подкрадывалось липкое безумие, а его единственный и самый надёжный защитник уходил от него. Потом Симон будет удивляться, что за время этой сцены он ни одного раза не подумал о Жаке. — Энни, пожалуйста, только не уходи, — Симон осторожно, стараясь не делать лишних движений, поднялся на ноги и скинул мешавшую ему двигаться свободно мантию. — Я не знаю, что со мной было, какое-то помутнение, но это меня не оправдывает. Я не могу потерять тебя! Энни всё ещё выглядела напуганной, но, кажется, начала немного приходить в себя. — Энни, я не могу поверить, что сделал тебе больно, — Симон шагнул по направлению к ней, но она снова напряглась, и он остановился. — Я клянусь, я всё готов отдать, лишь бы этого момента не было. Это никогда не повторится. Энни наклонилась, не спуская с него глаз, подняла свою сумку и начала осторожно пятиться к двери. — Энни… — Симон беспомощно наблюдал, как она уходит, но приближаться к ней не смел. — Ну, пожалуйста! В его возгласе было столько отчаяния, что впервые на её лице отразилась неуверенность. — Я не смогу без тебя, — Симон поспешил закрепить успех. — Ты — это всё, что у меня есть. — А Жак? — дрожащим голосом спросила Энни, и Симон замер с открытым ртом. Про друга он даже не вспомнил. — Ты нужна мне больше, — без колебаний ответил Симон, и это была правда. Он уже дважды выбрал Энни и знал, что в выборе не ошибся. — Я люблю тебя, Энни. Пожалуйста, дай мне только один шанс. Пожалуйста. Энни замерла, вглядываясь ему в лицо. Он ещё ни разу не говорил ей, что любит. Это казалось очевидным, но сказать он никак не решался. А теперь всё получилось само собой. — Пожалуйста, — повторил Симон, глядя ей прямо в глаза, и Энни выпустила сумку из рук. Она упала на пол с мягким стуком, и этот звук эхом отозвался в сердце Симона. Едва переводя дыхание, от нахлынувшего облегчения, он медленно пошёл к Энни, робко протянул руку, коснулся её щеки, и вдруг Энни всхлипнула и сама прижалась к его груди, обхватив его руками за талию. Симон притянул её поближе к себе и закрыл глаза, положив подбородок ей на макушку. Мерлин, он чуть не потерял её, чуть не потерял часть себя. Этот инцидент выбил Симона из колеи окончательно. Жак ничего даже не подозревал, Симон с Энни частенько ходили куда-то без него в последнее время, да и сам Жак привык пропадать в своей квартире целыми сутками, изобретая что-то или погружаясь с головой в какой-нибудь мудрёный трактат о никому не известном древнем зелье или заклинании. На все вопросы Симона Жак только отмахивался, объясняя свою внезапно прорезавшуюся прилежность обострением обстановки. Жак не раз говорил, что с Волан-де-Мортом нельзя покончить обычным способом, что он слишком силён, что что-то тут не так с этим его воскрешением. Симон подозревал, что Жак искал способы победить Волан-де-Морта. Как-то раз, через пару дней после ссоры, Симону на глаза попался старый блокнот Жака, о существовании которого он уже почти забыл. Этот блокнот был у Жака всегда, с самого детства, теперь он выглядел не просто потрёпанным, как ещё несколько лет назад, он вызывал почти чувство брезгливости, такими замусоленными выглядели торчавшие в разные стороны странички. Жак блокнот моментально спрятал. — Не доверяешь мне? — полушутя спросил Симон, доставая из холодильника друга бутылочку тыквенного сока и усаживаясь с ней в кресло. — Боишься раскрывать свои секреты? Жак шутку не поддержал. — Нет, боюсь за тебя, — серьёзно ответил он, усаживаясь прямо на пол и прислоняясь спиной к дивану. — Тут есть такие вещи, о которых тебе лучше не знать. Чтобы соблазнов никаких не появилось. — Да брось, — Симон с трудом обуздал любопытство. — За столько лет ты уже мог бы понять, что я не рвусь к славе или власти. Мне просто интересно. — Я знаю, — Жак слабо улыбнулся. — Просто… там есть такие вещи… Меняющие сознание. — Что ты имеешь в виду? — насторожился Симон. — Что значит меняющие? — Я не упоминал мимоходом, что таким, как я, можно стать? — Жак взъерошил короткие волосы, а Симон поперхнулся своим соком. — Я знаю, как это сделать. И ещё много вещей. Их не надо знать никому, согласись. — Ты не должен был вообще это записывать! — чуть охрипшим голосом воскликнул Симон. — Это же… Жак, что, если этот блокнот попадёт в чьи-то руки? — Я не бросаю его где попало, — Жак пожал плечами. — О его существовании знаешь только ты, и так оно и останется. А потом я его уничтожу, когда пойму, что… Симон быстро опустил глаза. В последнее время, повинуясь запрету Энни, они не говорили о будущем Жака. — Кстати, пообещай мне, — Жак щёлкнул пальцами, привлекая к себе внимания Симона. — Если я вдруг не смогу уничтожить этот блокнот по какой-то причине, обещай мне, что сделаешь это. Не заглядывая внутрь. — Обещаю, — легко согласился Симон, стремясь побыстрее закрыть тяготившую его тему. — Только не заглядывай! — с нажимом повторил Жак. — Ты… у тебя… как бы это сказать… — Что? — Симон почувствовал что-то неприятное внутри. — Что у меня? — У тебя есть что-то вроде предрасположенности к… — Жак колебался, подбирал слова, даже немного побледнел. — В общем, тебе проще, чем многим перейти предел. — Ты хочешь сказать, что я… — Симон не мог произнести слово «сумасшедший» из страха обидеть Жака. — Не сумасшедший, — Жак чуть улыбнулся. — Но предрасположенность у тебя есть. Что и неудивительно. Симон похолодел. Он поставил бутылку на журнальный столик, прямо на какой-то толстый и явно жутко дорогой фолиант, судя по его ветхости, бывший старым ещё лет пятьсот назад, и вытер внезапно вспотевшие ладони о мантию. — Слушай, а то, что ты называешь «темнотой»… — голос предательски дрогнул на последнем слове. Жак резко вскинул голову, и в его глазах мелькнула слабая тень страха. — Что ты чувствуешь при этом? — Ты никогда раньше не спрашивал, — очень спокойно заметил Жак, но Симон видел, что в его теле была напряжена каждая мышца. — Я не любопытничаю, — попытался оправдаться Симон, — просто недавно со мной произошло что-то странное, и я… Жак вскочил так неожиданно, что Симон даже отпрянул. Лицо друга побелело как полотно, глаза стали просто огромными, и в них плескался такой страх, какого Симон, пожалуй, не видел ещё никогда. Жак схватился трясущейся рукой за горло и издал странный булькающий звук. — Что с тобой? — испугался Симон, тоже вскакивая на ноги, но Жак отмахнулся. — Что странное? — просипел он. — Что произошло? Жака трясло, и Симон почувствовал, что начинает паниковать. — Да ничего особенного, — попытался он исправить ситуацию. — Ничего такого, о чём стоило бы говорить. — Я только один раз в жизни залезал к тебе в голову, — дрожащим голосом признался Жак, — но сейчас, клянусь, я повторю это, если ты не заговоришь. У Симона промелькнула только одна мысль: занятия окклюменцией можно было явно отменять. — Ладно, ладно, — он успокаивающе поднял обе руки вверх. Жак сейчас здорово походил на разъярённого тигра, приготовившегося к прыжку, и Симон непроизвольно понизил голос, как если бы разговаривал с рычавшей на него собакой. — Недавно мы с Энни здорово поругались, и я… Я не ударил её, нет, но… Жак даже рот открыл от изумления. Или от страха. — Я причинил ей боль, — с трудом признался Симон. — И я… я почти не контролировал себя. Я не понимал, что это она. Я был так зол, так рассержен, что… Я не знаю, как это объяснить, это чувство… Как если бы… ну, в голове всё меняется, проходит какая-то волна, довольно ощутимая, и всё становится другим… Жак рухнул в кресло, как будто ноги перестали его держать, и Симон замолчал, слишком испуганный предположением, что… — И что? — слабо спросил Жак. — Чем всё кончилось? — Энни испугалась меня, — с горечью, со злостью на самого себя выдавил Симон. — И это как-то привело меня в чувство. Я честно не понимаю, что это было. И я не хочу, чтобы это повторялось. Я просто не могу этого допустить, поэтому мне надо знать… Жак молчал, глядя на Симона с непонятным выражением. — Это похоже на твою «темноту», да? — решился спросить Симон, внутренне сжимаясь в ожидании приговора. Пару секунд Жак сидел неподвижно, потом со стоном закрыл лицо руками и сполз с кресла на пол. У Симона что-то оборвалось внутри. Жак мерно раскачивался на полу, тихонько подвывая, как раненный зверь, так и не отнимая рук от лица. — Лучше скажи мне правду — голос неожиданно прозвучал нормально, Симон даже сам поразился. — Я хочу знать, чего ожидать. — Ты ближе, чем я думал, — с отчаянием прошептал Жак. — Гораздо ближе. Один толчок и… Симон задохнулся от облегчения. — Но ты не знаешь… ты же не знаешь… — бормотал Жак, и его голос звучал почти безумно. — Пока ты не знаешь, ты в безопасности… Ты будешь в безопасности… Я исключу малейший шанс… я не позволю… — О чём ты говоришь? — Симон легонько потряс Жака за плечо, и тот, наконец, поднял голову. Его голубые глаза, обычно темневшие от нахлынувших чувств, теперь наоборот стали почти прозрачными, как две серебряные льдинки. — Ты пока что в порядке, Сим, — взволнованно пояснил он, и в его глазах блеснули слёзы. — И я прослежу, чтобы так всё и осталось. Клянусь. С тобой всё будет хорошо. — Но ты сказал, что я ближе, чем ты думал, — напомнил Симон. — Ближе, но ещё не на краю, — Жак не врал. В его голосе было столько облегчения и непонятной благодарности, что Симон не совсем понял причины его испуга пять минут назад. — Тогда почему ты был в таком ужасе? — всё-таки уточнил он. — Потому что не сразу сообразил, что делать, — кровь стремительно приливала назад к лицу Жака, и теперь его щёки пылали как два факела. — Теперь знаю, что делать, знаю, что смогу помочь, знаю, что с тобой всё будет хорошо. — И что надо делать? — Симон почувствовал лёгкую тревогу. — Тебе — ничего, — успокоил Жак. — Я сам справлюсь. — А ты что будешь делать? — с подозрением спросил Симон, хватая Жака за руку. — Я имею право знать! — Ничего особенного, — заверил Жак. — Даже магию использовать не придётся. Ну, почти. — Я имею право знать! — повторил Симон. — Ты узнаешь, — пообещал Жак, осторожно высвобождая ладонь из ледяных пальцев Симона. — Я тебе обещаю, ты всё узнаешь. Допустим, послезавтра? Тебя устроит? — Устроит, — буркнул Симон, быстро вспомнив, что на дежурство ему завтра в ночь, а значит послезавтра он будет совершенно свободен, и после учебы они с Жаком смогут поговорить. — Но пообещай мне не делать ничего, что может тебе навредить. Или ещё кому-нибудь. — Не буду, — легко согласился Жак. — Наоборот, всё на пользу. — На чью? — уцепился за эти слова Симон. — На чью пользу? — Твою, Энни, — Жак загнул два пальца. — Всего общества. — А твою? — проницательно уточнил Симон. — И на мою, конечно, — успокоил Жак. — Я знаю идеальный со всех сторон выход. Симон молчал. Что-то ему во всём этом не нравилось. Ради него Жак готов был пойти на многое, если понадобится — даже по головам, а этого Симон допустить никак не мог. С другой стороны, лицо друга так просветлело, было таким искренним, что не поверить ему сейчас, значило предать, обесценить их многолетнюю дружбу. — Я тебе верю, — медленно произнёс Симон, направляясь к двери. Ему страшно хотелось сейчас побыть одному. — Я доверяю тебе свою жизнь. Только, пожалуйста, не обмани меня, не делай ничего, чего я бы не одобрил. — Я же сказал, не буду, — торжественно повторил Жак, стоя в дверях, а в спину ему били последние лучи заходящего солнца. Симон повернул голову, и на секунду он увидел Жака таким, каким он был раньше, с длинными светлыми кудрями и искренней улыбкой, от которой появлялись две ямочки на щеках. С улыбкой, которую давно уже уничтожила «темнота». Но это был лишь мираж, который тут же рассеялся, стоило Жаку поднять ладонь в жесте прощания. Симон кивнул в ответ, почему-то испытываю мучительную, не поддающуюся здравому смыслу тревогу. — Симон, — окликнул его Жак, когда Симон уже открыл дверь. — С тобой ничего не случится, я обещаю тебе. Мир может рухнуть, все люди на свете могут идти к черту, но вы с Энни будете жить, как прежде. Я клянусь, я не позволю никому и ничему причинить вам двоим вред. Этого никогда не будет, пока я дышу. И Жак захлопнул дверь перед носом остолбеневшего Симона. Каждый понедельник у них в Аврорате проходили практические занятия, которые Жак традиционно пропускал, а все закрывали на это глаза. Его отсутствие в этот день никого не удивило, только Симон никак не мог отделаться от тяжёлого, почти пригибающего к земле чувства тревоги. Энни несколько раз бросала на него внимательный взгляд, но ничего не спрашивала. Наверное, не решалась после того, что он устроил в прошлый раз. И это приносило дополнительную головную боль. На следующий день утром Симон отправил Жаку сову, надеясь получить ответ до отправления на своё первое дежурство. Но Жак молчал, и в коридор, ведущий к Отделу Тайн, Симон отправился сам не свой. Зайти к другу он не решился. Договорились послезавтра, значит надо ждать. Оскорбить друга недоверием было бы не лучшей благодарностью после того, что Симон услышал от него на прощание. Если бы только он знал тогда… Бесцельно прослонявшись по тёмному коридору положенные восемь часов и никого не встретив, Симон, уставший, голодный и невыспавшийся, отправился на Площадь Гримо, отчитываться о дежурстве. Дверь ему открыл Люпин, на щеке которого отпечатался круглый циферблат наручных часов. — Заходи, — зевнул Люпин, — только не шуми, чтобы миссис Блэк снова не раскричалась. Как всё прошло? — Нормально, — буркнул злой на весь мир Симон. — Кому сдать дежурство? — Мне, — Люпин поманил его вверх по лестнице. — Идём на кухню, позавтракаешь. — Спасибо, я лучше дома, — отрезал Симон, поднимаясь по скрипучим ступенькам. — Мерлин великий, это что, головы эльфов? — У родственников Сириуса были странные понятия о почестях, — спокойно заметил Люпин, бросив мимолётный взгляд на стену. — Они считали, эльфам будет приятно знать, что после их смерти хозяева ещё долго будут любоваться на их физиономии. — Это отвратительно! — с чувством выпалил Симон. — Просто чудовищно! — Абсолютно с тобой согласен, — донёсся хриплый голос с площадки второго этажа. — Мерзкой рожи Кикимера здесь точно не будет, я на него и при жизни уже до тошноты насмотрелся. Как всё прошло? — Нормально, — повторил Симон. — Скучно. Долго. — Держу пари, не так скучно, как здесь, — буркнул Сириус, пропуская Симона в какую-то комнату, оказавшуюся кухней. — Симон, дорогой, рада тебя видеть, — радушно встретила его миссис Уизли в халате до пят. — Завтрак как раз готов, прошу к столу. Отказаться было неудобно, и Симон плюхнулся на деревянную скамью, проклиная всё на свете. Сириус и Люпин устроились напротив. Симон отметил, что в этот раз Блэк был трезв, что, однако, нисколько не улучшило ни его настроение, ни его манеры. Одет он был просто ужасно. Даже потрёпанная одежда Люпина выигрывала рядом с застёгнутой только на нижние пуговицы мантией Сириуса, под которой виднелась страшно грязная рубашка. Длинные волосы Блэк, видимо, не считал нужным ни мыть, ни расчёсывать, и они неопрятными прядями свисали по обе стороны его лица, падали на лоб, и ему приходилось то и дело откидывать их назад. В другое время Симон не решился бы на мучивший его вопрос, но сейчас он был так вымотан, так зол и измотан непреходящей тревогой, что ему было уже всё равно. — Значит, вы никогда не были Пожирателем смерти? — довольно нахально поинтересовался он, и миссис Уизли где-то у плиты выронила тарелку. — Как видишь, — прищурился Сириус, внимательнее приглядываясь к Симону. — Почему спрашиваешь? Люпин не пошевелился, но взгляд его усталых глаз был прикован прямо к лицу Симона. — Я видел вас, когда мне было пять, — выпалил Симон. — Вы были в моём доме в ту ночь, когда убили моих родителей. Я помню ваше лицо, ваши глаза, даже ваши волосы. Вы спасли меня, а моих родителей убили. — Я убил? — слишком спокойно уточнил Сириус, и Люпин бросил на него быстрый взгляд. — Не знаю, не видел, — отрезал Симон. — Ну, что скажете? — Скажу, что ты больной на голову! — Сириус припечатал кулаком по столу. — Не будь ты таким молокососом, я бы тебя уже по стенке размазал. — Я хочу знать правду, — настаивал Симон. — Я много лет мечтал встретить вас, мечтал спросить, почему? — Ты ошибаешься, Симон, — мягко попробовал отвлечь на себя внимание Люпин. — Сириус никак не мог быть с Пожирателями, он никогда не был предателем, он… — Он был в моем доме! — выкрикнул Симон, поднимаясь на ноги. — Я помню его лицо! Было, конечно, темно, но у него была палочка, и его глаза… Я слишком хорошо помню этот взгляд! Только вы были младше, гораздо младше. — Ты ошибаешься! — с нажимом повторил теперь и Сириус. — Я никогда не имел ничего общего с Пожирателями. Я никогда не был в твоём доме и никогда не спасал твою шкуру. — Как тогда я могу вас помнить? — Симон беспомощно развёл руками, и Люпин вдруг удивлённо заморгал, как будто ему в голову пришла совершенно обескуражившая его мысль. — Сириус, а не мог это быть… — начал было Люпин и умолк. Сириус медленно повернул голову в его сторону. — Да ты спятил! — неверяще произнёс он. — Чтобы мой братец, малодушный слизняк, спасал чью-то задницу, рискуя своей собственной? Чтобы он рискнул пойти против нашей дражайшей мамочки, которую он боготворил? — У вас есть брат? — перебил его Симон. — Был, — коротко бросил Сириус, даже не взглянув в сторону Симона. — Он был Пожирателем. Кто-то из своих его и прикончил. — Сириус, но ведь ты сам говорил, что он пытался уйти от Волан-де-Морта, — напомнил Люпин. — Да, потому что струсил, — отрезал Сириус. — Не потому что он проникся вдруг идеями добра. Ему просто стало страшно, Римус, ничего больше. Он бы никогда не рискнул пойти против своего хозяина, как никогда не мог решиться возразить родителям. Это исключено. — У вас нет его фотографии? — предпринял ещё одну попытку Симон. — В его комнате что-то должно быть, — безразлично махнул рукой Сириус. — Можешь поискать, если заняться нечем. Через десять минут Симон бросил на стол перед замершим Блэком старую чёрно-белую фотографию. Изображённый на ней молодой человек сидел совершенно неподвижно, только моргал. — Это был он, — с железной уверенностью объявил Симон. — Я не думал, что вы настолько похожи. — Бред, — Сириус смахнул фотографию на пол, даже не взглянув на неё. — Кто угодно, только не мой братец. — Вы ошибаетесь, — Симон покачал головой и начал надевать мантию, собираясь уходить. — Может быть, он и был трусом, но люди меняются. Он всё-таки спас мне жизнь, не смог поднять руку на ребёнка. Сириус начал полировать свою палочку, не обращая ни малейшего внимания на Симона. Люпин сделал ему знак уходить и не лезть к Блэку сейчас. — До свидания, — пробормотал Симон и отправился домой. Он хотел сразу зайти к Жаку, ведь технически уже наступило послезавтра, но его остановила мысль об Энни. Наверняка она не спит, наверняка ждёт его. Она жутко волновалась, провожая его на дежурство, хотя Симон подозревал, что пройдёт оно как раз в том духе, в котором в итоге и прошло. Не останавливаясь, он заставил себя пройти мимо тёмных окон квартиры Жака. Энни встретила его на пороге, бледная, с заплаканными глазами. Симон растроганно заулыбался было, подумав, что она так переживала за него, но вдруг заметил у неё в руке конверт. — Мне так жаль… — всхлипнула Энни и вытерла лицо рукавом домашнего джемпера. — Мне очень, очень жаль, милый… Симон молча отобрал у неё вскрытое письмо, машинально прочёл их с Энни имена, написанные рукой Жака. — Там было и моё имя, он писал нам обоим… — сбивчиво бормотала Энни, семеня следом за ним. — Садись вот сюда, родной, сядь, пожалуйста, сядь… Симон садиться не стал. Он ровным шагом подошёл к высокому торшеру, стоявшему в углу возле кресла, в котором Энни любила читать по вечерам. Энни остановилась в нескольких шагах от него, заламывая руки. Конверт невыносимо хрустел, этот звук выворачивал наизнанку, как будто кому-то кости ломали. На пол выпал лист бумаги, испещрённый рядами мелких аккуратных буковок. Симон наклонился за ним и, наконец, начал читать. «Сим, прости меня!» Буквы сразу же поплыли перед глазами, но Симон несколько раз быстро моргнул и сфокусировался на письме. «Пишу вам с Энни вместе, потому что она в курсе всего, и я не вижу смысла что-то скрывать от неё. Я знаю, что с тобой происходит, я совсем недавно понял это. Ты, Симон, обладаешь крайне нестабильной психикой. В твоём случае это и понятно. Ты пережил такое, что не снилось и многим взрослым людям. Тебе было пять лет. Ты был ранимым и чувствительным ребёнком. Если бы у тебя был другой характер, если бы ты встретил друга, которому мог бы довериться раньше… Но всё случилось так, как случилось. Не буду скрывать, эта проблема будет с тобой всю жизнь. Береги себя от лишних потрясений, не трать нервы, не ввязывайся в авантюры. Мой тебе совет: бросай Аврорат, заводи какое-нибудь спокойное семейное дело и живи счастливо. Сильное потрясение способно стать разрушительным для твоей психики. Обратной дороги для тебя не будет. Это твоя «темнота». И она может проложить для тебя дорогу к моей». Симон проигнорировал эти строчки. Перед глазами всё ещё стояло это «Сим, прости меня!» «Знаешь, что самое плохое в данной ситуации? Я изучил множество книг по маггловской и магической психиатрии, я знаю, что я прав. Тебе, с одной стороны, стало лучше в эти последние два года, да? Но, с другой, были срывы, и они были страшнее, чем раньше, ты сам это знаешь. И все они случались из-за меня. Не из-за твоих воспоминаний, не из-за твоих страхов, из-за меня, Сим. Ты слишком привязан ко мне, ты не сможешь меня отпустить. И мы оба это знаем. Энни знает это. Ты никогда не найдёшь в себе сил, правда? Как не мог их найти я. Я уже давно должен был решиться, очень давно, но я не мог. Потому что больше у меня никого нет. Потому что мне просто незачем больше жить. А ещё я жутко боялся и боюсь сейчас, что мой уход всё-таки станет тем толчком, после которого ты не восстановишься. Но я рискую, я всё-таки делаю это, Симон». Симон ничего не чувствовал. Вообще. «Я не вернусь никогда. Но я буду периодически писать. Это будет односторонняя связь, чтобы ты знал, что я ещё жив. Раз в три месяца жди письма, договорились? Если оно не придёт, значит, всё. Я всегда буду наблюдать за тобой издалека, следить, чтобы у тебя всё было хорошо, охранять тебя. Я могу гораздо больше, чем ты думаешь. Не думай, пожалуйста, что это решение далось мне легко. Ничего страшнее и тяжелее не было в моей жизни, включая некоторые эпизоды, которые я даже вспоминать не хочу. Это решение страшно тем, что я принимаю его осознанно, я своими руками рву нашу с тобой связь, с мясом, с кровью. И я ненавижу себя за это, Сим. Я никогда не мог сказать тебе этого лично, хотя, ты всё равно знаешь это, всегда знал. Как знаю я. Я люблю тебя, Симон. Ты для меня больше, чем просто друг. Ты моя семья, единственная семья. Ты мой брат, ближе, чем брат. Ты моё второе я, моё лучшее я. Ты моя единственная связь с реальностью. Так что, в каком-то смысле, я сейчас совершаю самоубийство, оставляя тебя. Но так будет правильнее. Береги его, Энни. Теперь, когда меня не будет, единственное, что стоит между ним и его «темнотой» — это ты. Никогда не оставляй его. Помоги ему. Замени ему меня, насколько это будет возможно. Спаси его. Сделай то, чего не могу сделать я. Симон, я надеюсь, что ты сможешь меня простить. Поверь мне в последний раз: я точно знаю, что моё присутствие вредит тебе. Верь мне! Я ухожу не по собственному желанию. Я ухожу, потому что я убиваю тебя, просто находясь рядом. Единственное, в чём я всегда был уверен — я никогда не смогу навредить тебе. Я не могу вынести мысли, что моё присутствие отравляло твой разум, толкало тебя к безумию. Я не перенесу, если это непоправимо. Но нет, ты ещё даже не на краю, тебя спасёт Энни, я точно знаю, я верю в это. Прости меня ещё раз! Не пугайся этого письма, оно получилось страшно сумбурным, но я в порядке, честно. Я справлюсь. Меня будет поддерживать мысль, что я спасаю тебя. А ты не переживай из-за меня. Я буду счастлив, зная, что у тебя всё хорошо. Не отравляй себе жизнь. Лучше живи и за меня тоже. Не выбрасывай мою жертву в мусорный бак, она далась мне дорогой ценой. Прости, Сим. Просто прости и живи дальше. И не забывай меня. Если ты расскажешь обо мне своим детям, я буду счастливее всех на свете, правда. Прости меня. Прощай!» Симон аккуратно сложил листок и засунул его обратно в конверт. Он повертел письмо в руках, потом оглянулся по сторонам и сунул его в руки растерянной, испуганной до полусмерти Энни. — Ты не пойдешь к нему? — сглатывая слёзы, спросила она, прижимая письмо к груди. Симон покачал головой. Он слишком хорошо знал, что Жака там уже нет. Симон аккуратно свернул мантию, повесил брюки в шкаф, машинально поправил одеяло и сел на кровать, свесив обе ноги на пол. Энни стояла в дверях, постоянно всхлипывая и шурша этим проклятым конвертом. Со всех сторон подступала пустота, и Симон поёжился. Настал тот момент, которого он так боялся: пусть Жак не умер, но больше он его не увидит. Всё оказалось совсем не так, как ожидал Симон. Просто было очень холодно, и этот холод шёл изнутри. Было очень пусто. Как будто в мире вдруг стало слишком много места. Или как будто он стал гораздо меньше, примерно вполовину. — Я принесу чай, — прошептала Энни и убежала на кухню, где стала нестерпимо громко греметь посудой. Она постоянно прибегала взглянуть на него, и Симон подумал, что она, наверное, боится, как бы он не сделал с собой чего-нибудь. Но он и не собирался. — Не надо чаю, спасибо, — этот голос не мог принадлежать ему, даже Энни вздрогнула. — Я лучше лягу спать, устал на этом дежурстве, а уже вставать через несколько часов. — Ладно, — Энни быстро скользнула под одеяло, оставив чай остывать на тумбочке до утра. Она осторожно взяла холодную ладонь Симона и прижала к груди. Симон закрыл глаза, притворяясь уснувшим. Конечно, она знала, что так быстро он не засыпал, но молчала, позволяя ему укрыться за своим обманом. У Симона начали трястись ноги. Мышцы просто сокращались, и это было похоже на судороги, только не больно. Потом на него нашла какая-то дикая усталость, захотелось пить, но он даже глаз открыть не мог. А потом он провалился в сон. Впервые за многие годы он заснул за жалкие десять минут. Мелькнула последняя слабая мысль: сон какой-то ненастоящий, искусственный. Перед глазами мелькнуло сосредоточенное лицо Жака в какой-то тёмной комнате, а потом Симон уснул. Энни ещё долго перечитывала письмо при слабом свете своей палочки, пытаясь найти причину счастливой улыбки, блуждавшей по лицу Симона. Она ожидала срыва, обморока, какой-то реакции, а он просто лёг спать. В тёмной комнате дешёвой гостиницы Жак осторожно отпустил сознание Симона и устало откинулся на спинку стула.