Лучше, чем "Монблан"

«Я не буду тебе мешать». «Я посижу тихо, пока ты пишешь». «Не волнуйся, я тебя не побеспокою». Наглая ложь, которую агент Галахад способен выдать, не моргнув глазом — Мерлин это знает, и Гарри знает, что он знает, но не дожидаясь разрешения, устраивается в кресле, в самом углу кабинета Мерлина, и наливает себе виски без спросу. Мерлин, разумеется, чувствует себя обязанным закатить глаза, сделать выражение лица «ладно уж, даю тебе шанс» и уткнуться в разложенные на столе бумаги. Надеясь, что всех этих манипуляций достаточно для того, чтобы скрыть свою радость от присутствия Гарри Харта в непосредственной близости от него. Плохая новость заключается в том, что черновик отчёта о кенийской операции Мерлин сегодня не сможет хотя бы начать делать. Ещё хуже, и совсем не новость: сидеть спокойно Гарри не мог бы, даже если бы захотел. А он и не хочет. — Если тебе нужна помощь с хронологией событий — спрашивай меня, я всё помню. — Не нужно, я тоже запомнил каждую минуту в этих семидесяти двух часах ада на земле. — Да брось ты. Было весело. Жаль, не заехали в Момбасу, там ещё и красиво, — Гарри c видом эксперта африканских красот крутит в руке стакан, на дне которого кубики льда стучат друг о друга, вызывая у Мерлина гримасу раздражения. — Я так и напишу: «было весело». Артур будет потрясён содержательностью твоего наблюдения. — Так и напиши. — Гарри, кто-то обещал не мешать. Не разговаривать. Не шуметь. Виновато вскинув брови, Галахад замолкает и уходит в глубокие раздумья: о неудавшемся военном перевороте в Найроби, о красотах коралловых рифов вокруг Момбасы или о чём-то совершенно отвлечённом. Мерлину на это наплевать, он благословляет минуты воцарившейся тишины и неподвижности, водя грифелем механического карандаша "Монблан" по листу бумаги и то и дело кидая на Гарри взгляды поверх очков. — Ты можешь не ёрзать? Гарри, как и следовало ожидать, не продержался долго: закидывает ногу на ногу, подпирает подбородок рукой, переводит взгляд в окно — масса ненужных движений, которые снова вызывают вздох раздражения у Мерлина. — Извини. Его неподвижность на этот раз длится полторы минуты — за это время Мерлин успевает уловить мягкие очертания его носа и подбородка, но всё идёт насмарку, когда внезапное воспоминание или идея отражается у Гарри в глазах. А следом, как круги на воде от брошенного камня, моментально возникают ямочки на щеках, морщинки у глаз — всё то, к чему Мерлин не готов, и морально в том числе. — Я вот думаю, а как… — Гарри, помолчи. Ты действительно мне мешаешь. — Я мешаю тебе, когда дышу тоже? — ямочки сгладились, но прищуренные глаза всё еще выдают улыбку, и Мерлин тихо чертыхается. — У тебя проблемы с концентрацией внимания? Мерлин молчит, расставляя на листе бумаги крошечные, миллиметровые штрихи. — Ты пишешь отчёт азбукой Морзе? В стихах? Нет, Мерлин не поддастся на провокацию. Он даже не поднимает взгляд, и без этого зная: брови Гарри сейчас удивлённо взлетают вверх, на лбу обозначаются тонкие линии, и карандашный набросок на листе бумаги перед Мерлином остаётся бледной тенью настоящего, невыносимо подвижного лица. — Мне уйти? — Сиди, — приказывает Мерлин, нервно растирая большим пальцем металлический зажим на карандаше. — Попробуй и в отчёте использовать простые предложения. Или хотя бы те, в которых меньше сотни слов. Артур читает первую и последнюю страницу, если ты до сих пор не в курсе. — Ты можешь не трепаться хотя бы пять минут? Гарри вопросительно вскидывает бровь, но комментариев больше не делает. — Вот так, просто посиди молча. У тебя невозможная линия рта, — поясняет Мерлин. И тут же жалеет о сказанном: любопытство буквально вышвыривает Гарри из кресла, и в два шага он оказывается перед столом. Растопыренная ладонь Мерлина уже закрывает лист бумаги, а вторая рука выставляет карандаш, как клинок, точно в переносицу склонившегося к столу Гарри. Тупым концом вперед, но Гарри успевает затормозить в каком-то полудюйме от него. Зажмурив глаза, поднимает руки в притворном испуге: — Если ты хочешь нарисовать меня в образе одноглазого пирата — я могу надеть повязку на глаз, необязательно добиваться полного реализма. — Сядь и не мешай мне, — цедит Мерлин, не опуская карандаш — кусок чёрной пластмассы, длиной которого теперь измеряется расстояние между их лицами. Но Гарри больше не намерен подчиняться. Распростёртые на листе пальцы Мерлина не могут скрыть мягкие закругления карандашных линий, небрежную штриховку волос и слегка намеченный контур шеи — воротник рубашки на рисунке игриво расстёгнут, хотя в действительности это не так. Гарри вглядывается очень внимательно, словно хочет взглядом прожечь дыру в его ладони и увидеть рисунок полностью — но Мерлин не собирается показывать, и чем дольше длится молчание, тем ярче разгораются искры в тёмной глубине глаз Гарри. До того момента, как его губы — эти пока что недоступные художественному умению Мерлина плавные изгибы и бледно-розовые, шелковистые округлости - смыкаются на кончике автоматического карандаша. Поднятая рука Мерлина обращается в камень. Он был бы рад отдёрнуть её, был бы рад сказать что-то язвительное, рассмеяться или, еще лучше, ударить наотмашь. Но единственное доступное ему действие — следить, как пляшет конец карандаша между губ Гарри, то влево, то вправо, подгоняемый языком; как блестит полоска белых зубов рядом с чёрным пластиком — неуместное и гипнотизирующее зрелище. Гарри цепко смотрит из-под полуопущенных век, не отпуская взгляда Мерлина — слишком близко, горячо и влажно. — Отдай. Мой. Карандаш. Неожиданно осипший голос Мерлина удивляет его самого, но на Гарри не производит никакого впечатления. Хуже того: для него это знак сделать всё наоборот. Поджав губы, он втягивает карандаш наполовину, демонстрируя неожиданно резко обозначившиеся скулы. Мерлин жадно ловит взглядом этот новый ракурс, чувствует едва заметное подрагивание в собственных пальцах, когда Гарри, не открывая рта, обводит языком скользкую и, наверняка, горячую пластмассу — а потом заглатывает карандаш почти целиком. Его губы едва не касаются большого пальца Мерлина — эта доля миллиметра остаётся последней границей личного пространства между ними, и незаданный вопрос повисает в воздухе. Мерлин и не думает озвучивать этот вопрос и тем более на него отвечать. Он слишком горд и слишком уязвлён происходящим, но когда его дрогнувшая рука сама сокращает расстояние, и подушечка пальца касается тонкой кожи на губах Гарри, Мерлин искренне надеется, что это может сойти за правильный ответ. И Гарри медленно отстраняется — ему явно нелегко это даётся, как будто он сам насажен на этот тяжёлый взгляд исподлобья. Он выпускает изо рта злополучный карандаш, оставляя следы зубов на мягком резиновом наконечнике. И наконец, разрешает Мерлину снова начать дышать. — Так что ты сказал про мой рот? Мерлин опускает карандаш на стол с такой осторожностью, как будто это граната с выпадающей чекой. И говорит, обретая свой привычный тон: — Уже неважно. Придётся начать всё сначала. И под любопытным взглядом Гарри, от которого теперь точно не отвязаться - не в этой жизни - Мерлин педантично делает две самые необходимые вещи: во-первых, комкает лист с незаконченным портретом и отправляет его в мусорную корзину. Во-вторых, расстёгивает верхнюю пуговицу рубашки Галахада. Надо же, в самом деле, с чего-то начинать.