Цвет твоих кудрей не уступает цвету ночи

      — Ночевала тучка золотая на груди утеса-великана; утром в путь она умчалась рано, по лазури весело играя; — говорит Антон без запинки. На руку с написанными словами следующей строчки старается не смотреть — и сам вспомнит. — Но остался влажный след в морщине старого утеса, — Юра что-то шепчет соседу по парте, и Антон почти отвлекается. Он знает — Юра говорит про то, что лазурь — это такой синий. Он видит, он знает. А золото — это как желтый, только блестящий. Он объясняет это так. Антон собирается и выговаривает следующую строчку с выражением: — Одиноко он стоит, задумался глубоко, и тихонько плачет он в пустыне.       — Пять, Звездочкин, молодец.       Антон позволяет себе короткую улыбку и садится за свою парту — прямо перед Юрой. Он пытается слушать стих, который читает Марина, но все равно отвлекается. Юра за его спиной говорит, что его любимый цвет — изумрудный. Он как зеленый, только немного другой. Антон понятия не имеет, как выглядит зеленый.       Юре с сегодняшнего дня завидуют все. Юра рассказывает про цвета и говорит, что все учебники так и остались ужасно скучными, потому что печатают их черно-белыми — все равно никто почти в их возрасте цветов не видит, смысла переводить краску нет. Юра вчера первый раз ходил на кружок атлетики и там встретил ее. Он теперь видит цвета. Он самый первый из их класса видит цвета. На переменках вокруг Юры образуется плотный кружок, ему показывают карандаши и ручки, пеналы — спрашивают, где какой цвет и какой из них самый красивый.       Антон стоит чуть в стороне. Он завидует.       Вечером, когда он смотрит на репродукцию «Девятого вала» в учебнике, ему становится обидно почти до слез. Юра сказал, что море должно быть синим, как и небо. Как машина, припаркованная около школы. Зачем печатать картины, если почти никто не видит всю их красоту, а если и видит — не может ей насладиться.       Мама заходит в его комнату, чтобы позвать на ужин, и останавливается.       — Антон, ты тоже их увидишь. Не расстраивайся. Всему свое время.       Мама смотрит на картину. Серые фигурки на фоне серой волны — и над всем — едва пробивающееся почти белое солнце.       — Зачем их вообще печатают черно-белыми? Это же глупо.       Мама хмурит брови.       — С чего ты взял, что они черно-белые? Хорошая репродукция, цветная, — отвечает она. И Антон понимает.       Утром он заявляет всему классу, что Юра врет. Юра оправдывается, говорит, что назовет любой цвет, просто нужно ему его показать. Антон отвечает, что сказать можно все, что угодно, поэтому они идут к учительнице. Она чуть качает головой, когда Юра говорит, что Настина ручка красная. Славин карандаш не фиолетовый, а физкультурная футболка самого Юры совсем не изумрудная, а темно-синяя.       Антон чувствует себя обманутым. И все в классе чувствуют себя обманутыми. Никаких цветов Юра не видит — наврал всем. Никакой ее на кружке атлетики нет.       На следующее утро Юра приходит в школу с родителями, разбитой губой и фингалом. Антон видит распухший глаз и темное пятно под ним. Антон думает, что Юра получил по заслугам — ложь это плохо. Врать про мечту — преступно.       После пятого урока директор и учителя собирают экстренное родительское собрание. Мама совсем ничего не говорит по дороге домой, только крепко держит его за руку. Молча наливает суп, ставит тарелку. Садится напротив.       — Ты бил этого мальчика? — говорит она почти с отчаяньем. Антон знает — это сделали его одноклассники вчера после уроков. Они пошли с ним до дома и около гаражей напали кучей.       — Нет.       Мама вздыхает.       — А был… был там? Когда они это делали?       Антон качает головой.       Мама прижимает руку к лицу.       — Хорошо. Антон, я хочу, чтобы ты запомнил — насилие — это самый плохой выход. Даже если человек делает плохие вещи, врет, обижает других, если он ведет себя неправильно — кулаки не должны идти в дело. Все можно решить словами.       Антон кивает. Он не чувствует себя правым в этой ситуации — он сказал все при всех, обнажил Юрину ложь. Он стал второй причиной, почему Юру вчера побили. Первой стал он сам. Но он не хотел, чтобы все вышло так. Он просто хотел правды.       С понедельника его переводят в другую школу.

***

      Антон не любит школьные линейки.       Утром перед выходом из дома на последнее первое сентября мама поправляет ему форменный галстук. Она вздыхает и говорит, что Антон стал совсем взрослым, проводит осторожно по его волосам, разглаживает лацканы пиджака. Замечает, что галстук очень подходит к его глазам.       Мама несколько раз быстро моргает и трет свое запястье. Антон понимает — возвращается в страшные две минуты из этого августа, когда привычный цветастый мир вокруг нее в одну секунду померк.       Антон был дома, они обедали, когда из маминых пальцев выскользнула вилка. Она сначала прошептала «Нет», встала на подгибающихся ногах, оглянулась на кухню в ужасе, посмотрела распахнутыми глазами в окно, вцепилась пальцами в спинку стула и только потом закричала. Отчаянно, горько.       Антон бросился к телефону.       Отца смогли откачать. Инфаркт в его возрасте на такой должности — ожидаемое явление, сказали врачи. Мама не слушала их, прижимаясь к руке отца. Антон понимал — гораздо, гораздо светлее, чем обычно. Бледная, она почти сливалась с больничной простынью.       Мама целует его в щеку и фотографирует с букетом на память.       На линейке, пока первоклашки неловко читают длинный стих по одной строчке, Антон оглядывает своих одноклассников. Все повзрослевшие, потемневшие за лето. Белизна бантов девочек из младших классов режет глаза. Василиса рядом с ним вдруг оборачивается. Антон видит нескладного высокого парня, пробирающегося к ним — их предупреждали, что в этом году будет новенький. Василиса смотрит на букет в своих руках, поднимает глаза к небу, опускает на свои туфли. Опять смотрит на новенького. Прикрывает рот рукой и начинает оседать. Антон успевает подхватить ее у самой земли.       Их упавшие букеты в кабинет приносит кто-то из одноклассников.       Валеру и Васю весь год учителя гоняют с подоконников, на которых они целуются. Директор вызывает их чуть ли не еженедельно. Физичка рассаживает их на разные концы класса, чтобы сами учились и не мешали остальным.       Василиса носит заколки — она показывает их девчонкам на перемене и рассказывает про их цвета. Некоторые учителя цыкают и закатывают глаза, проходя мимо.       Антон больше не завидует, как было несколько лет назад — он радуется за Василису и Валеру. Пару раз подделывает для них записки от учителя, чтоб они могли сбежать с последнего урока и пойти в кино. Они обожают ходить в кино. Ходят на одни и те же фильмы по несколько раз, просто, чтобы посмотреть на то, какие они яркие; Василиса, за которой никто и никогда не замечал за несколько лет такого — начала приносить журналы и просто листать их.       В декабре ее вызывают с родителями к директору, потому что она покрасила волосы в какие-то невообразимые цвета. Антон понимает — некоторые пряди теперь выглядят темнее, некоторые светлее. Василиса почти забегает в класс посреди урока математики, встает у доски. За ней как-то нерешительно заходят родители, а следом директор и классная руководительница.       — Кого-нибудь из здесь присутствующих цвет моих волос отвлекает от учебы? — почти кричит она, и Антон слышит в ее голосе нотки истерики.       Антон поднимает руку. Директор смотрит на него с надеждой — вот он, сознательный ученик, сейчас приструнит одноклассницу вместо него.       — Мы даже этого не видим. Никого не отвлекает цвет волос Василисы.       Директор и классная руководительница капитулирующе переглядываются.       Валера после урока крепко жмет ему руку.       Никто не удивляется, когда в последний день учебы они раздают всем одноклассникам приглашения на свадьбу.       — Тебе золотистое. А написали красными чернилами, — говорит Василиса, протягивая ему плотный конверт. — Это очень красиво, обязательно сохрани на память. Ты потом увидишь и поймешь.       Свадьбу играют в июле. Антон приносит картину, при взгляде на которую мама закатила глаза и сказала, что слишком ярко. Антон улыбнулся и ответил, что тогда им точно понравится.       В гардеробе ресторана он слышит тихий разговор каких-то родственниц со стороны жениха.       — Вырядилась, платье яркое. А его галстук? Господи, срам такой, что они детям свои показывать будут? Фотографии со свадьбы, где они разоделись, как два пугала?       — Свет, уймись. Нравится им так.       — А гости? Все нормальные пришли, один жених с невестой, как идиоты вырядились. Розовый, синий, зеленый, желтый. Ужас.       — Что гости? Здесь на гостей человек десять видеть могут, если не меньше. Не порть ребятам свадьбу. Их праздник, а не твой.       Василиса букет не бросает — просто отдает его в руке их однокласснице, которая на прошлой неделе столкнулась в метро с каким-то парнем и начала видеть цвета.

***

      Антон смотрит на небо и думает, что закат сегодня на редкость красивый. Лиловое, подсвеченное. На светофоре Антон заглядывается. Приходит в себя только после гудка автомобиля сзади. Слишком красиво.       Антон включает поворотник, коротко смотрит на телефон. От Олежи новых сообщений нет, и это самую малость странно. Он должен был собраться к этому моменту, Антон немного запаздывает.       Набирает и слышит в ответ длинные гудки. «Вызываемый абонент не отвечает. Оставьте сообщение после звукового сигнала».       Антон пожимает плечами. Собирается, сам забегался — выпускной не каждый день. Антон опять смотрит на небо… и резко ударяет по тормозу. Серые клубящиеся облака. Нет. этого не может быть. Не может. Сзади машина долго гудит, едва успев затормозить. Антон открывает дверь и почти вываливается на дорогу прямо посреди проезжей части. Ему сигналят. Показывают средние пальцы.       Антон смотрит на небо.       Серое, безжизненно-серое небо.       И машины, которые сигналят ему тоже серые и черные. И дома вокруг — совсем серые с черными провалами балконов.       И светофор на углу не зеленый, не красный и не желтый. Три вертикальных лампочки, которые горят белым.       Антон садится в машину и несется в общежитие, нарушая все правила дорожного движения.       Только ночью до Антона доходит — то темное, почти черное пятно на сером асфальте под окнами было не просто лужей. Не было разлитым кофе, не было расплесканной краской.       Эта была кровь. Олежина кровь.

***

      На похороны он опаздывает. Встает в пробку и материт навигатор, который не предупредил. Последняя возможность сказать Олеже (или тому, что от него осталось) хоть что-то. Последнее слово. Антон не сказал слишком много. Трех лет ему не хватило.       Никому бы не хватило.       Антон не смотрит по сторонам — одинаковые серые дома, неразличимые серые машины. Не на что смотреть.       Только минут через тридцать, почти не сдвинувшись с места, он понимает, что не перевел карты в режим монохрома.       Навигатор показал пробки. Антон не увидел. Антон больше никогда не увидит.

***

      Сны со временем поблекли.       Выцвели, потеряли яркость и четкость. Все чаще оставались просто серыми. Еще чаще — Антона просто проглатывает сплошная чернота.       Антон помнит первые месяцы и то, как он просыпался из-за того, что сны оказывались слишком яркими. Слишком цветными, красочными. Мозг не справлялся с этим. Антон тогда звонил Олеже, и они рассказывали друг другу что снилось. Не важно что — нужно было слышать его голос, нужно было знать, что он не один видит и чувствует все это. Хотелось поделиться этой яркостью с Олежей.       Теперь Антон тоже стал просыпаться среди ночи. Сейчас уже не от чрезмерной яркости, а от того, что чернота становится совсем непроглядной и густой. Она во сне забивает легкие, утаскивает в пучины ужаса и холода.       Антон приходит к врачу после десятой подряд ночи почти без сна — уснуть после таких черных снов не удается.       Врач смотрит на него сквозь тяжелые очки.       — Давно началось?       Антон пожимает плечами.       — Где-то через два месяца после похорон. Сейчас участилось.       Доктор со вздохом снимает очки и протирает их светлой тряпочкой.       — Прошу прощения, но похорон кого?       Конечно, он знает ответ еще до того, как Антон его озвучивает. Он тяжело качает головой, выписывая рецепт на сильное снотворное.       — Сколько полных лет?       — Двадцать четыре.       Доктор опять качает головой и скорбно поджимает губы.

***

      Антон сбивает книгу с полки случайно — протирает пыль в свободную субботу. Темный томик Лермонтова открывается, роняя на светлый паркетный пол свое содержимое. Спрятанные памятные вещи, неловкие и смущенные мелочи.       Антон разглядывает выпавшее приглашение. Он знает, что у Валеры и Васи все хорошо, что у них уже двое детей — видел фотографии в соцсетях. Чернила выцвели, въелись в картон, надпись различить совсем трудно. Антон поднимает его и почти без сожалений сворачивает в два раза и кладет на край стола — надо выкинуть. Он посмотрел на цвет конвертика.       Первым же вечером, как только смог видеть. Правда, сочетание оказалось красивым. Он тогда написал ребятам. Они его поздравили и сказали обязательно выслать приглашение на свою свадьбу.       Засушенный цветочек, упав с такой высоты рассыпался. Несколько лепесточков залетают под кровать и под стол. Антон поднимает его осторожно, чтобы не разломать еще больше. Медленно опускается на кровать.       Они ехали с Олежей сквозь дождь долго, почти час. Дворники монотонно двигались, пытаясь победить крупные капли; а потом вдруг они выехали из-под тяжелого свинцового облака. Меньше минуты прошло — а снаружи уже не ливень, а яркий солнечный свет. Олежа ахнул и попросил остановиться.       Это было ячменное поле. И золотистое, и серебристое, оно переливалось тяжелыми волнами, поблескивало каплями только прошедшего дождя. Олежа отошел от дороги на несколько шагов и сорвал ярко-ярко синий василек. Единственное пятнышко небесной сини, упавшее на поле, запоздавший цветок. Все остальные уже давно отцвели и дали семена, а он как будто ждал их. Олежа улыбнулся нерешительно, повернулся к Антону и почти закричал. Сжал стебелек в руке.       — Радуга, Антон, это радуга, — показал пальцем, как ребенок.       И Антон тоже повернулся. Увидел знакомую с детства дугу, только теперь… теперь он видел все эти цвета. И красный, и зеленый, и фиолетовый. Яркая, широкая, высокая, она раскинулась над далеким лесом. Антон смотрел на нее долго. Первая настоящая радуга. Не серая, не на картинке. Самая настоящая. И это он видит рядом с Олежей.       Душнов стоит замерев, только шепчет: «…желает знать, где сидит фазан».       Штаны до колена совсем промокают, Олежины легкие кеды тоже оказываются совсем сырыми, когда они возвращаются в машину. Радуга растаяла на их глазах. Василек они убирают в какую-то из антоновых папок в бардачке, придавливают тяжелой технической документацией на машину.       Почти у Суздаля Олежа говорит:       — Знаешь, я слышал про ловцов ураганов, которые ездят в поисках смерчей. Я бы хотел быть ловцом радуги.       Антон смеется, но понимает. Он и сам бы хотел стать напарником Олежи в этом деле. И в любом другом деле тоже, только бы вместе.       От сильного выдоха плохо спрессованный при засушке василек теряет еще один лепесточек.       Антон откладывает его бережно, вкладывает между пушкинскими стихами. Выкинуть это воспоминание он не решится никогда. Рука просто не поднимется.       Рядом с его ногой лежит репродукция Айвазовского.       Девятый вал.       Хорошая открытка, качественная, детализированная. Даже черно-белая она красивая.       Айвазовский их обоих впечатлил больше всего. Еще, пожалуй, Врубель, но не так сильно. А перед Айвазовским они каждый раз стояли подолгу, смотрели, молчали вместе. Наслаждались.       В Третьяковку первые полгода после знакомства ходили почти каждые выходные.       Антон проводит по глянцевой стороне пальцем, откладывает к цветку. Это не так памятно, не так ярко.       Все равно больно. Все равно эта вещь возвращает в прошлое, где в его руке была теплая Олежина ладонь, где он смеялся и краснел, когда Антон его целовал. Антону нравился его румянец. Антону нравилось все.       Он убирает цветок и открытку в книгу. Глаз сам собой зацепляется за первые строки открытого стиха. «Пускай холодною землею засыпан я, о друг! Всегда, везде с тобою душа моя». Антон захлопывает книгу слишком резко. Василек мог повредиться еще больше. Он решает не проверять.       Ставит книгу обратно на полку. Может быть, однажды станет не так тяжело. Может быть, однажды он наберется сил и выкинет это как старое приглашение на свадьбу.       Может быть, однажды.