Два дня, и ты умрёшь

      Ожерелье выпадает из рук девушки, со звоном ударяясь о пол. Она замирает, даже не пытаясь его подхватить, вздрагивая от этого звука, прежде чем всё же наклоняется. Медленно, осторожно, боязливо. Она аккуратно тянет за цепочку пальцами, вздыхая и поднимая побрякушку, пережившую произошедшее. Затем вновь застёгивает её, разворачивает раскрутившийся камень и смотрит в зеркало. Поправляет рукава короткого белого платья из полупрозрачной ткани с ветвистым узором. Чуть оттягивает юбку, чтобы та не топорщилась, затягивает пояс…       Девушка качает головой и проверяет, насколько крепко держится гребень и шпильки в её волосах. Затем смотрит, надёжно ли застёгнуты серьги и браслеты. Снова возвращается к цепочке, после чего опускает руки и замирает. Ещё раз осматривает себя и останавливается на лице. Яркие серебряные тени и блестящая пудра, выведенные тонкие чёрные брови, матовая помада красного цвета.       Она, не мигая, смотрит в глаза своему отражению и натянуто улыбается, затем качает головой и улыбается мягче. «Мечтательно». Никакой разницы нет, но девушка уверяет себя, что сияет, хотя в светлой комнате и её одеяниях нет ничего и никого, кто был бы мрачнее неё.       Она кивает и отворачивается, гасит свет, после чего стучит в дверь. За той на неё набрасывают ткань. Белую, немного колючую. Но девушка не замечает этого и, босая, медленно шагает дальше, вдоль каменных стен с изваяниями. У каждого из них одно лицо, словно бы мастер, их создавший, ничего другого делать не умел. Они следят за ней и кривят губы в насмешках, изгибаются в отвратительных реверансах, показывают путь вперёд.       Её взгляд опущен к ладоням, сложенным в замок на груди.       Девушка шагает, идёт в звенящей тишине, скоро переходящей в гул разговоров и гогот смешков. Она держит улыбку, но не поднимает глаза, замечая растущие тени на полу и усиливающееся свечение впереди.       Девушка шагает, и коридор заканчивается, сменяется мраморной ареной. Гвалт толпы наваливается на неё, но она не меняется в лице, ведь не разбирает чужих слов и не видит чужих лиц. Рассевшиеся на трибунах зрители пялятся на неё, давятся смехом и бранью, заливают в себя напитки, требуют снеди.       Девушка шагает, освистываемая толпой. Она улыбается, полуприкрыв веки, не поднимая головы осматриваясь вокруг. Пытаясь найти его. На середине арены она замирает, отмечая невероятный холод мраморных плит посреди солнечного дня. Ткань, наброшенную на неё, грубо стягивают, и одна из шпилек с жемчугом, крепившая локон волос, падает.       Девушка улыбается.       Зрители замолкают.       В тишине она поднимает взгляд, выпрямляется, разводит руки, больше похожие на крылья, в стороны, смещает правую ногу назад и на мгновение замирает, столкнувшись с его взглядом в толпе. Скучающим, уставшим. Увидев его, она улыбается, так, словно способна вобрать весь солнечный свет, существующий в этом мире, и воплотить его этим жестом. Она подводит правую руку к груди и опускается на колени, выражая свои безграничные почтение и любовь к этому человеку.       Он кладёт голову на ладонь, прикрывая глаза.       Тишину арены и трибун сменяет нежная мелодия. Девушка медленно встаёт на самые носочки, протягивает руки к небу, выше и выше. Разводит ладони в стороны, будто обнимая солнце, что совсем не греет. Завлекает его к сердцу, несёт подобно сокровищу. Поворот вокруг себя, колесо руками, отчего ткань колышется, сияет в лучах света лунным серебром. В такт музыке ударяются друг о друга украшения, звенят, переливаются, как ручей, но это слышит лишь она.       Девушка мурлычет под нос, кружась на арене, и ткань покалывает кожу, но она давно не замечает этого. Опускается к земле, зачёрпывая невидимый ветер, швыряет его выше, и подпрыгивает с ним, почти способная лететь, если бы не ограниченность человеческих тел. Завораживающая красота.       Когда она наклоняется, будто пытаясь удержать баланс на невидимом канате, вдоль мраморных плит проносится грохот, а плечо девушки взрывается болью. Она замирает, а по трибунам проносится шепоток. Она поднимает глаза на него, но видит лишь скуку и тоску. Она улыбается, стискивает зубы и пускается в пляс вновь.       Кровь скатывается по ткани, по узорам, растекается тонкими линиями. Девушка ведёт по ним пальцами, мягко, аккуратно, как люди проводят по своим венам. Она пачкает руки в крови, но сияет, светится и продолжает танцевать, не слушая голоса. Кровь стелет её путь по мраморной арене, пока её стопы не начинают оставлять алые отпечатки. Пока линии не становятся неразличимы в едином чудном узоре. Милейшая картина.       Новый выстрел, теперь в ногу, и девушка почти падает. Почти, ведь любое падение на сцене — условность, мера для привлечения внимания и взглядов. Девушка опирается на одну руку, поднимая другую вверх, после чего вновь выпрямляется. Он всё также хмур, но всё же смотрит иначе. Оценивающе. Она улыбается шире, несмотря на слабость и бледность, отдаваясь танцу и нежной, убаюкивающей мелодии. Она не слышит голоса, она не видит зрителей, она не чувствует боли. Есть лишь она, сцена и он.       Наконец волосы, собранные шпильками, чувствуют пропажу одной из них, и локон выпадает из причёски. Девушка не обращает на это внимание, запрокидывая голову и поднимая руки. Кровь капает ей на лицо, но она улыбается, совершает ещё один поворот и вместе с затихающей музыкой опускается на колени, складывая ладони в замок. В абсолютной тишине не раздаётся ни звука. Её плечи подрагивают от дыхания и пронизывающего до самых костей холода.       Девушка не поднимает глаз, пока её окровавленные руки опускаются к коленям. Она выдыхает, чувствуя боль в груди, и вскидывает голову, наблюдая, как на его лице растягивается жестокая ухмылка. Чувствуя, как перед глазами всё расплывается от слёз, как по губам льётся кровь, как холодным огнём горит всё внутри, она нежно улыбается ему.       Жалкая бабочка не смеет просить о большей радости, чем видеть счастье своего возлюбленного.