(Само)жертвоприношение

      Звонок мобильного звучит для Мелло почти как пение ангелов — потому что он знает, что это означает. Взяли. Его люди взяли проклятого воришку, который вывел с одного из счетов весьма приличную сумму. И как умудрился, гаденыш, да еще так глупо спалившись.       Откуда Мелло знает, что звонок не означает провал, не означает, что по вычисленному адресу обнаружилась пустота, возможно, с гнусной запиской в духе «ищите вашу зарплату в другом месте, а вот на чай» и приложенными пятью баксами? О, он знает. Если звонит Майкл, то он звонит с хорошими вестями. Дурным гонцом обычно назначают Джорджа.       — Да, Майкл, — Мелло хрустит шоколадом в трубку.       — Босс, он у нас. К тебе или на месте из него душу выбить?       Секундное размышление. Хакер оставил слишком явный след к себе, но он точно знал, у кого воровал, послание было весьма красноречивым. Рисковый и талантливый, может, если только неопытный. А значит, он все же может быть полезен.       — Ко мне. Особо не усердствуйте, хочу его голову и пальцы целыми.       — Сорок минут, босс.       О да, он может быть полезным, думает Мелло. Сразу после того, как избавится от иллюзии, что над Мелло можно смеяться. Да и ноги при сидячей работе не очень-то нужны.       Майкл прибывает за пять минут до обещанного времени. Мелло откусывает от новой плитки шоколада: всего лишь вторая, значит, все идет хорошо.       Майкла, который сперва заходит один, чтоб доложиться, он слушает, даже не поворачиваясь. Документов нет, имя не называет. Да, был по тому адресу. На стол ложатся ноутбук и ключи от машины.       — Приведите.       Джордж и Зак втаскивают хакера — невысокого худого парнишку в полосатой футболке. Ставят на колени и смотрят на Мелло, ожидая приказов. А Мелло замирает, сжав зубами шоколадку.       «Нет. Не может быть. Совпадение»       Мелло нужно увидеть лицо и убедиться, что он обознался, и хакер будто слышит его мысли и поднимает голову. Взгляд через уцелевшие разве что божьим чудом очки, из-за которых глаза кажутся зеленоватыми, бьет под дых, и Мелло сжимает зубы. Хрусть.       Мэтт молчит, только смотрит жадно, будто пытается выпить глазами. Словно Мелло — вообще единственное, что его сейчас волнует, а заломленные за спину руки и мордовороты по бокам — пыль и суета, бычки от сигарет и плевки под ногами. Как и припухшие губы с багровой чертой на нижней, и смазанные бурые следы от носа к подбородку.       Мелло протягивает ладонь в сторону Майкла.       — Ключи. А потом выйдите отсюда и отойдите так далеко, чтоб я вас не слышал.       Майкл вкладывает в руку Мелло ключи от наручников, кивает напарникам, и все трое выходят из комнаты. Мелло тем временем решает в уме уравнение с тремя переменными и одной постоянной — отличный способ не сорваться. Или сорваться в меньшей степени, потому что когда он слышит, как в конце коридора железная дверь обрубает фразу Майкла «Интересно, через сколько сучонок начнет…» Мелло не орет, а шипит.       — Дживас, ты какого хрена тут делаешь? Ты что вытворил, идиот?       Мэтт улыбается: — И я рад тебя видеть, Мелло.       — Сукин ты сын, Мэтт… — рот наполняется привкусом шоколада, и это успокаивает достаточно, чтобы начать действовать.       Мелло подходит и рывком поднимает с колен — Мэтт чуть пошатывается, выдыхает сквозь стиснутые зубы, и приходится подхватить его, прижать к плечу и невольно обнять, чтоб расстегнуть наручники. Клак, клак — обе руки безвольно повисают вдоль тела, и Мелло почти тащит Мэтта на диван, усаживает, а сам стоит, скрестив руки.       Мэтт с наслаждением растирает затекшие запястья — от ссадин спасли плотные длинные перчатки — чуть морщится, касаясь разбитого носа, и пытается стереть засохшую кровь. Мелло не выдерживает: перехватывает руку и отводит ее от лица.       — Прекрати, так только хуже сделаешь. Сейчас, — чертовски хорошо иметь в своем рабочем кабинете аптечку, особенно, когда ты не банковский клерк без рабочих рисков.       Пероксид водорода шипит и пенится, как много лет назад в медпункте, когда они разбивали коленки, носы, ссаживали лбы и локти. Мэтт протягивает руку, которую Мелло снова отводит и мысленно ловит себя на том, что делает это с почти забытой мягкостью.       — Не трогай. Мне лучше видно, Мэтт, — он произносит имя только потому, что отчаянно нуждается в привкусе шоколада, а недоеденная плитка так и лежит на столе, рядом с ноутбуком и ключами.       Это гребаная машина времени. Потому что как еще объяснить, что Мелло склоняется над Мэттом, осматривает шею, ощупывает ребра, а потом и вовсе опускается на колени, чтобы проверить ноги. Как в двенадцать лет в их комнате, и Мэтт так же молчит, только резко втягивает носом воздух на отдельных прикосновениях — обозначение боли. Каждый такой звук — красный флажок на теле.       Их оказывается три: седьмое и восьмое ребро справа (не сломаны, но трещины не исключались), левое бедро на ладонь выше колена (даже через джинсы чувствовался полукруглый отек, который завтра превратится в синяк) и правое колено (разорвавшаяся ткань, ссадина и кожа, напитывающаяся фиолетово-красным). Короткий зигзаг боли, но все могло быть гораздо хуже, и Мелло вспоминает, что означает древнегреческое «снять камень с печени».       — Дышать не тяжело? Грудь не сдавливает? — Мелло садится на диван и закатывает рукав Мэтта, достаточно свободный, чтобы оголить плечо.       — Уже нет. Когда в «солнышко» прилетело, думал, уже никогда затяжку сделать не смогу, — Мэтт улыбается, а Мелло ломает ампулу (хрусть — как шоколад) и трет плечо ваткой. — Кстати, у тебя сигареты есть? Мои, кажется, остались дома.       — Подождешь, — шипит Мелло, зажимая в зубах крышку шприца.       — Что у тебя там? Героин? Морфий? Ох, — выдыхает Мэтт, когда Мелло вводит ему все содержимое шприца.       — Обойдешься. Трамадол, даже до буторфанола еще не дорос. А теперь сиди и не двигайся минут двадцать. И не отсвечивай.       Эти двадцать минут, пока Мелло звонит Россу и говорит, что отъедет и что все под контролем, Мэтт молчит. Это привычно, и можно прикрыть глаза и думать, что они еще в Вамми, и Мелло в возбуждении бегает по комнате, договариваясь об очередной встрече. Да, у него изменился голос, и манера говорить стала другой — тише, спокойнее, опаснее. Можно списать на искажение от боли. Или от обезболивающих.       Когда Мелло одной рукой подхватывает ноутбук и ключи, а другую протягивает Мэтту, боли уже нет. Только чертовски хочется курить, а губы Мелло кривятся от недостатка шоколада.       Мелло почти вталкивает его на пассажирское сиденье «Шевроле» и садится за руль. Мэтт не против — хотя когда он смотрел, как в его детку садится слишком огромный для такой машины ублюдок в наколках, его трясло. Машина, компьютер да собственное тело и сердце — то немногое за всю жизнь, что безоговорочно принадлежало ему и только ему.       — Придется одолжить твою. Кстати, хорошая машина, Мэтти, — Мелло сжимает руль, а в его голосе слышится то, что лучше всего характеризуется Мэттом как «тихая форма бешенства». Которая, как он помнил, куда опаснее буйной. — У кого на нее денег свистнул?       Мэтт достает из-под сиденья пачку сигарет и закуривает:       — Заработал. Кстати, ее зовут Кристина. — Иронично, но это не «плимут». Не нашел? — Мелло, разумеется, ловит отсылку к книге, которую они по очереди прочитали в тринадцать.       — Эта по характеристикам лучше. На древней «фурии» не сможешь зарабатывать на гонках.       Какое-то время они едут молча, и Мэтт даже не спрашивает, куда. Он поставил все на карту еще позавчера, а сегодня добровольно положил это к ногам Мелло.       — Ты зачем это сделал? Не ври, что не знал. И отследить себя тоже позволил намеренно, — спокойно, но шипяще. Как пена пероксида на крови. Как сипение бешеного зверя.       — Я хотел тебя увидеть, Мелло, — Мэтт выпускает слова вместе с дымом. Может, так Мелло их вдохнет и поймет быстрее.       Педаль газа приближается к полу, а руль чуть слышно скрипит из-за крепко впившихся пальцев.       — А написать на электронку или позвонить было слабо? Ты точно знал все это, раз уж смог хакнуть не самый очевидный счет.       — Я не был уверен, что тогда ты вообще стал бы со мной говорить. А так у тебя не было выхода.       Мелло съезжает на обочину и тормозит так резко, что Кристина визжит сумасшедшей баньши и едва не выносит их с дороги.       — Эй, полегче с моей машиной, Мелло! Мелло разворачивается. Дым чуть смазывает его лицо, но глаза глядят ярко и остро, прибивая Мэтта к сиденью. Наверное, это должно быть страшно, вот только страха не осталось, и Мэтт просто делает очередную затяжку.       — Ты хорошо понимаешь, Мэтти, — привкус шоколада горчит табаком, — что в твоем идеальном плане были выбоины размером с Господа Бога? Что из тебя могли выбить информацию, а потом пристрелили бы на месте?       — Не выбили бы, — Мэтт не пожимает плечами, но этот жест отчетливо слышен в его голосе.       — Даже если так, ты вполне мог доехать до меня не совсем целым. Ты вообще соображаешь своей некогда третьей по гениальности башкой, что пара треснутых ребер и несколько синяков — это вообще потрясающее везение, что тебя вполне могли переломать так, что год бы собирали? Что могли разложить прямо в этой твоей халупе, потому что они все отбывали наказание в тюрьмах и ты в качестве потаскушки их вполне бы устроил? — голос все же дважды уходит в крик. Хреново, Мелло и в самом деле давно не срывался, долго и мучительно вытравляя из себя ту эмоциональность, что была в нем в Вамми. Чертов Дживас.       — Пережил бы. Это не худшее за последние четыре года, что могло бы случиться, — голос Мэтта такой же серый и обволакивающий, как дым. Мелло открывает окно, чтобы продышаться от обоих.       Ветер разматывает дымную ленту по пустой дороге, а полузакатное солнце чуть красит её золотом, когда Мелло спрашивает:       — И ради чего, Мэтт? Увидеть меня? Тебе зачем это?       — Не зачем, а почему.       Кто-то другой за такую постановку вопроса уже бы подавился своими словами. И зубами.       — Хорошо, почему, Мэтт? — Мелло не может удержаться и произносит его имя, чтобы снова чувствовать шоколад.       — Потому что я люблю тебя.       Так естественно и просто, как будто он только что сделал заказ в баре. Текила и лайм, крупная соль. Да, спасибо. Так же просто, как он когда-то говорил: «Подумаешь, Ниа, он тебе в подметки не годится». От даже мысленного упоминания Ниа Мелло почти затрясло, и он ответил куда резче, чем хотел:       — Сможешь повторить то, что сейчас сказал? У меня от твоего угарного газа, кажется, начались галлюцинации.       Мэтт тушит сигарету в пепельнице и чуть наклоняется к водительскому сиденью:       — Если ты услышал «я люблю тебя», то у тебя нет галлюцинаций.       «Теперь я отдал тебе все, Мелло. Как игрушки в детстве»       Не то чтобы Мэтт ожидает удара или выстрела — в конце концов, Мелло не маньяк. Хотя нынешний, повзрослевший Мелло вполне мог не оценить того, что его друг детства признался в любви. А еще у нынешнего Мелло была пушка.       Пушка и охрененно умелые губы.       Мелло целует его так, как, может, хотел бы, но не смог поцеловать лет пять назад: мягко обхватывая припухшую нижнюю губу, проводя языком по месту рассечения, слегка придерживая Мэтта за подбородок. «Люблю тебя» — он услышал подтекст и увидел его во всем — в ситуации с кражей, в открытой и расслабленной позе Мэтта, и, конечно, в его словах. «В руки твои передаю дух свой» — вот что это значит, если вспоминать библейские цитаты, а на что-то более сложное у Мелло нет сил.       Может быть, прежде, чем целовать Мэтта, стоило сказать: «Я всегда тебя помнил, я дрочил на тебя с тех пор, как у меня начался пубертат, а хотел, чтоб ты всегда был рядом, и того раньше»? Нет, не стоит. Потому что это как-то низменно по сравнению с тем, что сказал Мэтт.       — Не больно, Мэтти? — Мелло отрывается от его губ и смотрит в глаза. Чертовы очки. Чертов Дживас. Чертов вкус табака и шоколада во рту.       Мэтт качает головой — трамадол действует около четырех часов, но все же стоит быть осторожнее. Может, вообще не стоит сейчас — можно потом, когда синяки пожелтеют, а губы заживут, только доживет ли Мелло до этого потом?       Мэтт видит сомнение, словно просвечивает Мелло эмоциональным рентгеном. Приближается и шепчет почти в рот:       — Давай. Не рассыплюсь.       Мелло чувствует себя идиотом, который может сказать «я тебя люблю» только так — целуя разбитые губы, невесомо проводя по ногам, забираясь ладонью под тонкую футболку и беспрестанно шепча «Мэтт, Мэтти». Что поделать, если это и есть его любовь?       Мэтт восхитителен. За последние годы у Мелло было немало партнеров по койке и не только койке, но ни с кем возбуждение — почти болезненно заполняющее от низа живота до самых мозгов — не накатывало от весьма невинных поцелуев и прикосновений. От того, как Мэтт обнимает, как кожа перчаток встречается с кожей жилетки, как он откидывает голову, подставляя горло под поцелуи — или под нож.       Ладонь накрывает ширинку джинсов, и Мэтт еле слышно вздыхает. Мелло отрывается от шеи и смотрит в лицо. Очки, искажающие цвет, бесят — и Мелло стягивает их с Мэтта, и дымные сине-серые глаза бьют еще сильней, чем пару часов назад.       — Уверен?       — В бардачке…       Мелло лезет в бардачок и находит три презерватива и маленький тюбик смазки. Сознание царапает одна неправильность, Мелло проверяет — и через секунду почти зловеще нависает над Мэттом.       — Открою тебе секрет, детка, — шепчет он, — что эту смазку нельзя использовать с презервативами, она их портит. И со сколькими ты уже потрахался по факту без защиты?       Мэтт остается спокойным — настолько, насколько может быть спокойным с учащенным дыханием и румянцем на щеках:       — Я ей даже не пользовался ни разу, видишь же, запечатана…       — То есть мне можно не опасаться, что где-то кто-то породил маленьких упрямых спиногрызов, которые рождаются сразу в полосатой рубашке? Или что ты подхватил что-то, что в лучшем случае лечится?       — Мелло, ты…       — Я в курсе, что ублюдок, Мэтти. И как же предлагаешь тебя трахнуть — без защиты и неприятных ощущений или стереть об тебя по дороге резину?       Мэтт улыбается и тянет Мелло в поцелуй. Да, постановка вопроса правильная, все правильно. Сейчас надо так.       — Я проверялся месяц назад, я здоров. С тех пор у меня ничего не было. Можешь без резинки.       — Мэтт… — «я ждал тебя, не хотел, чтоб ты ходил за мной, но ждал, хочу тебя, ты напомнил мне, как же хочу». Все умещается в одном имени, и во рту снова шоколад.       — Давай сзади, — была ли фраза сознательно двусмысленной или нет, но от нее, сказанной хриплым невозможным голосом, возбуждение разрывается внизу живота и расходится по крови.       Мелло неоднократно занимался сексом на задних сидениях машин и вполне представлял себе всю эротическую геометрию, но он не хочет. Не хочет трахать Мэтта так, как трахал проституток и случайных любовниц и любовников.       — Нет… пойдем.       Мэтт усмехается:        — Что, ты вспомнил, что Кристина делает с теми, кто домогается ее владельцев в салоне?       — Замолчи и иди сюда.       Закатное солнце подкрашивает медью и светлые волосы Мелло, и дымный каштан Мэтта, когда спина касается горячего алого металла. Не до ожога, но горячо — а температура воздуха явно меньше, чем пару часов назад, и от этого контраста возбуждение становится едва контролируемым.       Мэтт лежит на капоте, обхватывает ногами талию Мелло и ищет застежки жилетки. Чертыхается, стаскивает перчатки и снова борется с застежками, а потом, словно обессилев, кладет руки на плечи. Мелло же задирает до шеи полосатую футболку и целует, целует — над ребрами, над сердцем, губами по животу, а пальцы распускают ремень на джинсах.       Мелло плевать, даже если кто-то проедет мимо и увидит их, облитых закатом, на капоте. Пусть смотрят, пусть хоть снимают, пусть штрафуют за секс в общественном месте, пусть. Гори все вместе с этим ядерным калифорнийским закатом. Все, кроме Мэтта.       Джинсы спущены до колен, которые Мэтт притягивает к груди. Смазка еле уловимо пахнет вишней и силиконом.       Мэтт захлебывается стоном, когда Мелло вставляет ему, а по лицу скользит последний луч солнца. Гладкий металл Кристины под спиной словно раскаляется, хотя должен остывать.       Мелло двигается гибко, ритмично, и молчит. Мэтт, ограниченный в движениях из-за уклона капота — который сам направляет сильнее насадиться на член — сначала отзывается на каждый толчок хриплым стоном, но чем сильнее ладонь вцепляется в металл, тем громче. Скоро Мэтт уже кричит в голос, кричит в засыпающее небо, кричит: «да, да, да!». Словно ведет Мелло без всяких просьб, просто будучи собой.       Мелло целует шею и бесится от того, что проклятые джинсы не дают видеть и чувствовать Мэтта полностью. Чуть быстрее, крик, рука на его плече — и Мелло полушипит, полушепчет:       — Я же без…       — Давай… да, — и потемневшее небо оказывается под ногами, когда Мелло кончает и стонет Мэтту в шею.       Мелло не успевает отойти от оргазма, и небо еще не успевает вернуться на место, когда он соскальзывает по телу Мэтта вниз, целует живот, а потом обхватывает губами член. Достаточно всего нескольких движений, Мелло уже чувствует мелкую дрожь, но Мэтт превосходит все ожидания — кончает, стоит только взять чуть глубже. Сорванный крик уносится по пустому шоссе.       Кристина смотрит темными фарами, когда они пытаются привести себя в порядок.       — И что теперь, Мэтти? — шоколад и солоноватый вкус спермы мешаются во рту дикой, но гармоничной смесью.       Мэтт все еще сидит на капоте и уже курит. Хоть джинсы натянул.       — Я хочу остаться с тобой, Мелло. Я помогу тебе. Я узнал все, в том числе и то, что мафия — только способ. Это достаточно говорит о моих навыках?       Мелло садится рядом и смотрит на дорогу.       — Догадайся с одного раза, Мэтти, почему я не взял тебя с собой, когда уходил из Вамми. Ты был мне нужен, но я не посмел тебя впутать в это, понимаешь?       Мэтт отводит руку с сигаретой и поворачивается:       — Не решай за меня, хорошо?       — Хорошо. Только деньги верни, придурок, а то завтра с меня твою голову потребуют.       Мэтт смеется — если улыбка вообще не изменилась, то смех стал ниже, — и обещает, что еще до утра все будет на месте. А Мелло шепчет его имя одними губами, проверяя, сработает ли без звука. Сладкий маслянистый привкус шоколада красноречиво обволакивает рот. Значит, плевать на плитку, оставленную на столе штаба.