Нашёл

Позавчера на встрече выпускников Шастун слушал рассказы бывших одноклассников, с которыми, вот-вот, аккурат неделю назад, кажется, играл в футбол на поле за школой, о том, как они встретили своих соулмейтов. Кто-то кому-то заботливо держал волосы после дикой тусовки; кто-то на свою родственную душу киношно выплеснул кофе, торопясь на работу; у кого-то все вышло само собой и до тошноты тривиально — начали работать вместе, заняли места друг друга в кино, поцеловались на пьянке… А Антон ничего не смог рассказать. В школе и дома без устали трещали про поиск соулмейта, а каким образом искать — об этом почему-то все молчали; трещали ещё, мол, не найдёшь — сдохнешь в тридцать, но о способах не сдохнуть тоже молчали. Шастун правда где только не искал. Начиная банальными кафешками и кино и заканчивая, сука, заброшками и другими городами. Друзья успокаивали: «Не волнуйся, вы же родственные души, судьба сама вас столкнёт, ты только подожди». Дождался — сегодня ему исполняется тридцать, а дома кровать все ещё только односпальная, в ванной только одно полотенце, на кухне только одна упоротая, но любимая кружка. Оксана настояла на праздновании в нескольких местах и, самое главное, с утра: в девять в боулинге, в одиннадцать в кафе, в час в ресторане, в три в другом ресторане, в пять в баре, до восьми — прогулка по полувечерней Москве и периодическое катание в метро, в восемь тридцать уже в караоке и только в без десяти двенадцать у Шаста дома. Антон уже отчаялся, а у Ксанки энтузиазма и надежды хватило бы на десятерых. У всех, кто работает сегодня, получилось отпроситься у начальства, и только Арса худрук не отпустил — мол, послезавтра в театре премьера, остались финальные прогоны. Антон ему немного завидует, между прочим: Арсу-то уже тридцать три — значит, соулмейта уже встретил. Правда Попов понятия не имеет, кем является его родственная душа — они, видимо, знакомы, вот только судьба не спешит сталкивать их лбами и ставить перед фактом. Но он хотя бы жив остался после тридцати, сука, а Шаст с каждой минутой всё приближается к смерти. — Тош, я только к вечеру буду, — измученно выдыхает в трубку Арс, и Антон почему-то почти уверен, что он сейчас трёт лоб, — прости. Шастун расстраивается. Этого человека он хотел бы видеть на своём дне рождения (очень странном, к слову) больше, чем кого-либо. Пять лет все-таки друг друга знают, причём не обычными знакомыми — как-то обидно. Но он всё понимает. Правда понимает. — Ничего, — Антон пытается казаться весёлым. Не получается. — Приезжай, когда сможешь. Тревожность сходит на нет уже в баре — помогает виски. Откровенно по хуй становится в караоке — тут он уходит в разнос. Он пьёт всё подряд, орет со сцены «Дайте танк (!)» и Стрыкало, танцует под то, подо что не танцует никто, то плачет, то смеется. Оксане страшно. Шастуну почти весело. Он отрывается так, как не отрывался даже будучи семнадцатилеткой, которым обычно и море по колено, и похмелье по барабану. Как в последний раз — и Позу совсем не нравится думать, что уже и не «как». Вытаскивать Антона из караоке приходится втроём. Оксана неловко шутит, мол, не круто будет откинуться прямо на сцене, с микрофоном в руке, и мысленно ударяется головой об стенку. Шастун криво смеется и машет на неё рукой, будто прочитав ее испуганные мысли. — Шаст, я еду, — голос Арса звучит радостнее, чем когда-либо, кажется. — Нас запрягли разгребать декорации, но я уже… — Сколько тебе ехать? — тоже радостно перебивает Антон — радость выходит искусственной и поломанной. Он приваливается к стене, чувствуя, что километровые ноги вот-вот откажутся выполнять свои прямые обязанности. Оксана косится на сигарету в его руках и тут же отворачивается, потому что в голове неоновой вывеской начинает мигать: «Последняя». — Минут двадцать. Таксиста потороплю — доеду за десять, — Попов задыхается — слышно, что бежит. — Не успеешь, — Шастун равнодушно поджимает губы, глядя на наручные часы, и затягивается сигаретой. — У меня восемь минут, Арс. Горе-бегун ругается под нос, кажется, на самого себя. Потом спотыкается, даже падает вроде, но через секунду снова бежит, глотая холодный воздух, бьющий в лицо. — В пизду это такси, — чтобы Арс начал материться, надо или разозлить его, или запихнуть в безвыходную ситуацию. — Я добегу быстрее. Дворами. Блять, Шаст, я добегу, правда. Я успею. Антон качает головой, но не отвечает. Он мысленно прикидывает, что от театра до караоке ближе, чем до его дома, и кивает Оксане. Та лезет в карман за телефоном, отменяет вызов такси и жестом показывает Позову, что они остаются здесь. Тот передаёт Матвиенко, а Матвиенко — уже другим. Одиннадцать пятьдесят четыре. — Не отключайся, ладно? В смысле… Ты понял, — протяжный гудок машины вырывается из трубки отрезвляющим фактором. — Да иди на хуй! — орет на чуть не сбившего его водителя Арс. — Сука, гоняют по дворам со скоростью света, а я виноват! Шастун искренне смеется, щурясь до крупных морщинок у глаз, и почему-то умиляется. — Ты не сдохнешь быстрее меня, понял? Не кидайся под машины. — Ты вообще не сдохнешь, понятно? — Арсу говорить уже тяжело от одышки, а он все не останавливается — несётся, как сумасшедший, лишь чудом не влетая в столбы и углы домов в узких переулках. — Если и сдохнешь, то у меня на руках. Потому что я, сука, добегу. Я уже близко, Шаст. Одиннадцать пятьдесят девять. Антон хочет открыть рот и снова сказать, что Арс не успеет. Тут только на турбо-ускорителях, и не бежать, а лететь — иначе физически не получится. Но он представляет вдруг, как Попов улыбается, видя предпоследний поворот, как ускоряется, как показывает сигналящим водителям, перебегая дорогу на красный, средние пальцы… и язык все-таки не поворачивается. — Знаешь, мой соулмейт — это, оказывается, чемпион мира по игре в прятки. Ты ведь помнишь, как настырно я его искал. А он… — Шаст, — обрывает Арсений, но не находится, что ещё сказать. Антон все равно не продолжает. — Сирень в этом году рано расцвела, — вдруг говорит он, обращая внимание на красочный куст на противоположной стороне узкой дороги. Арсу с ужасом думается о том, что эта странная, красивая и почти лиричная фраза может стать последней произнесённой из уст Антона. — Да, рано, — подтверждает Попов, останавливаясь — он дышит совсем уже загнанно. Двенадцать ноль одна. Шастун оглядывается направо. У угла дома, метрах в пятнадцати, свалившись на ослабевшие колени, прямо на асфальт, пытаясь отдышаться, сидит Арс, судорожно прижимая к уху телефон. Откуда-то вдруг в нос ударяет, стирая даже сильный аромат цветущей сирени, запах мокрой древесины, догорающего костра и — едва различимо — земли. А ветра нет. И Шастун всегда любил походы. Арс поднимает голову, и Антон ловит его взгляд. Двенадцать ноль две. Они бросаются друг к другу, едва успевая сообразить. Антон — несмотря на то что пьян до невменоза; Арс — несмотря на то что ноги от усталости не держат. — Нашёл, — Антон глупо и счастливо смеется Попову в плечо, комкая пальцами плащ на его спине. — Нашёл, — подтверждает Арсений, бездумно подхватывает этот смех, и вот они уже задыхаются друг у друга в объятиях. Двенадцать ноль три. Оксана их фотографирует, ставя в голове галочку «на память»; Серёжа толкает Позова в плечо: «Объясни, блять, ты же медик, почему все пять лет они не замечали? Почему только сейчас?» Двенадцать ноль четыре.

***

— А дальше? — Рита наваливается всем весом на Антона, и тот делает вид, будто ему тяжело. На кухне пахнет булочками с корицей, кофе из кофемашины и свежим чёрным чаем с чабрецом. — А дальше, — Арс осторожно ставит на стол полные до краёв кружки и садится напротив, глядя на развалившихся на кухонном диване домочадцев, — два года совместной жизни с мелкими ссорами только по поводу неряшливости Антона, шутливая свадьба, где нас венчали теть Оксана и дядя Серёжа, и твоё удочерение. — Не, — заговаривает Антон, успевший набить рот булкой. Получив неодобрительный взгляд Арса, прожевывает и только тогда продолжает, — сначала пьяный секс чуть ли не в лифте, потом попытки разобраться, почему мы так долго не чувствовали запах друг друга, и только потом все то, что рассказал Арс. — Господи, Антон, — Попов смеется, закрывая лицо рукой и, кажется, немного краснея. — Она же ещё ребёнок! — Мне шестнадцать! — важно замечает Рита, с самым деловым видом спуская ноги на пол и хватая со стола свою кружку. — Кстати, почему? Ну, почему вы запахов не чувствовали? — А черт знает, — Шастун просто жмёт плечами. — Судьба — та ещё стерва. Наверное, решила пошутить. Пошутила настолько удачно, что я чуть не сдох. Антон принимается за свой чай с чабрецом, поедая уже много лет любимые булочки с корицей, которые Арс научился печь только ради него, с такой скоростью, словно их у него кто-то отнимает. — Или мы просто тупые, — добавляет Арс, по привычке стуча по своей кружке пальцами. — Ой, говори за себя, — фыркает Антон. Арс театрально охает, с оскорбленным прищуром глядя на него. Рита чуть отодвигается от Шастуна, пряча нагло-любопытную ухмылку за краями кружки. Когда они так шутливо ругаются, начинается форменный концерт. — Пидор! — Да сам ты пидор! Рита не сдерживается и громко смеется. Вся шастунская спесь, пусть и шутливая, сходит на нет, когда он в очередной раз понимает, насколько смех Риты похож на поповский. — Очень умно, знаете, выяснять, кто пидор, а кто нет, когда рядом сидит ваша общая дочь, — и замечания у неё всегда такие же меткие, колкие и лаконичные, как у Арса. — А ты не ругайся! — по-учительски говорит Арсений, поднимая указательный палец в назидательном жесте. — Ой-ой, — Рита хихикает, — папа включил стерву. Арс закатывает глаза, но улыбку — нежную, мягкую, тёплую — сдержать не получается. — А ты к чему, кстати, спросила, как мы поняли, что мы соулмейты? — вспоминает Антон, настороженно косясь на дочь. — Да я это, — она жмёт плечами, нерешительно улыбаясь, — видимо, тоже свою родственную душу встретила. Арсений с Антоном переглядываются, и от этого незначительного жеста почему-то на душе становится совсем-совсем спокойно и хорошо. — И кому же достанется эта маленькая бунтарка? — интересуется Попов, склоняя голову вбок. «Бунтарка» — Антон смеется в кулак. Ну да. Для Арса она точно та ещё бунтарка: захотела — проколола нос, захотела — сделала маленькую татушку на ключице, захотела — пошла учиться кататься на скейте. Арс по-отцовски был против: «пожалеешь», «испортишь», «опасно». Потом по-отцовски мирился, но неустанно ворчал, что это упрямство в ней исключительно от Антона. — Ее Ангелина зовут. Девочка, которая к нам в школу на прошлой неделе перевелась. Помните, я говорила? Она в одиннадцатом классе учится, мы познакомились на дополнительных по танцам. Арс умиленно качает головой, закусывая нижнюю губу. Не выдерживает — пересаживается на диван к родным и крепко обнимает дочь, несколько раз целуя в макушку. Антон обнимает их обоих длиннущими руками и чмокает в щеки. — От неё пахнет булочками с корицей и папиным театром.