как в первый раз

Она говорит: «Никто не должен знать». Она говорит: «Я нужна ему». А ещё: «Это было по-настоящему, но всё кончено». Рыжий обжигает Малфоя. Он накручивает на палец огненную прядь — в последний раз. Касается пересохших губ — в последний раз. И шепчет: — Иди. Джинни сжимает его ладонь — в последний раз. Драко ждёт, что вот-вот в ней что-то сломается, но она остаётся тверда в своём решении. Она бежит — в эпицентр битвы, пригибаясь от особенно громких взрывов, прикрывая голову ладонями и не уберегая её от оседающего пепла ещё немного и павшего Хогвартса. Малфой видит, как она скрывается там, где нужна, где бьются на смерть те, кто для неё дороже всех на свете. Он застывает на пепелище, зная, что в любой момент его могут обнаружить Пожиратели, для которых он одновременно свой и чужой. И ему даже наплевать, что с ним будет. Он хочет выкрикнуть какое-нибудь ругательство, хочет осыпать голову Поттера отборными проклятиями, но не находит в себе сил. Последний год окутан туманом, в котором чётко отпечатывается только огонь — в руках и на губах. Не тратя больше времени на размышления, он бежит следом — не так близко, чтобы кто-то из её друзей мог что-то заподозрить, но достаточно, чтобы приглядывать за ней. Джинни — одна посреди хаоса — мечет заклинания в тех, кто может ей навредить. Когда появляются дементоры, она не замечает, но замечает Драко. Секунда на размышления — он даже не знает, получится ли, но взмахивает палочкой: — Экспекто патронум! Он чувствует магию — от самых ног до кончика палочки пробегает волна заклинания. Вспышка ослепляет не только его. Сияющий мустанг проносится могучим вихрем, снеся чёрные тени прочь, растворяя их в темноте ночи. Малфой падает на колени — слишком много сил потребовалось на это заклинание. Он знает, что для него нужно сильное радостное воспоминание, но он думает только о Джинни — сейчас мысли о ней смешиваются в его груди коктейлем из боли и нежности. — Джинни! Голос брата звучит как глоток свежего воздуха. Она поднимается на ноги, цепляясь за руки Рона, позволяя ему прижать себя к груди. Оборачивается — там, откуда возник мустанг, никого нет, ни единой души. Джинни чувствует боль, но не позволяет себе дрогнуть — как ни было пьяняще-приятно прикасаться к холодной платине и ощущать её страсть, она знала, где на самом деле её место. Она на самом деле считает, что знает, где ей предначертано быть, но то, что кажется правильным в пылу битвы, неожиданно теряет свою значимость, когда дым рассеивается и остаётся только пепел. Джинни держится ровно столько, сколько позволяет ей совесть. Проходит два года, она возвращает к жизни Мальчика-Который-Выжил и просит отпустить себя на волю. Она думает, как было бы просто любить хорошего и верного Гарри, с кем можно поистине обрести покой. Но она всё чаще перебирает пальцами и ищет, о чей бы лёд обжечься до шрамов. Джинни запрещает себе думать о Малфое, запрещает узнавать, как сложилась его судьба. Джинни с истинным упрямством Уизли захлопывает дверь в прошлое, стараясь забыть те прикосновения — их последний раз. Она выстраивает свою жизнь — постепенно, по кирпичику, в конечном итоге получая поддержку семьи, которая поначалу недоумевает, почему у них с Гарри так сложилось. Он по-прежнему ужинает у них по праздникам, и Джинни с оттенком сожаления понимает, что вовсе не болит, даже под этими внимательными и ищущими взглядами Поттера. Она бы хотела, чтобы было тяжело — тогда есть шанс, что она когда-то любила именно Поттера, а не иллюзию его. Джинни заходит в бар в канун Рождества — сославшись на работу, задерживается, лишь бы оттянуть момент, когда снова придётся смотреть в глаза собственному обману. Она заказывает что-то некрепкое и прикрывает глаза — вот бы от её чувств осталось нечто большее, чем пепел. — Привет, Уизли. Джинни будто бы снова шестнадцать. Она слышит этот язвительный голос, который мурашками проникает под одежду, заставляет сердце биться быстрее и беспорядочнее. Она переживает всё в один миг — и ненависть, и злость, и отвращение к тому, кто считал её лишь отбросом. А потом — жалость, которая открывает новую тропу, увлекающую вихрем эмоций и прикосновений — от яростных до нежных, таких чувственных, что вибрация распространялась по всему телу. Малфой. Повзрослевший, небритый, одетый небрежно и оттого ещё более сексуальный. Джинни знает, что после осуждения отца ему приходится несладко, но если кто и способен перенести ненависть и презрение окружающих со снисходительной усмешкой на губах, так это Драко. — Присядешь? — спрашивает она, стараясь, чтобы дрожь не выдавала её с головой. — Я что, самоубийца? — невесело усмехается Малфой, и Джинни вдруг понимает — в его подаче это не до конца было шуткой. — Подсаживаться к невесте самого Поттера? Уизли замечает, что он меняется, даже имя бывшего заклятого друга произносит без презрения, только с горькой иронией — исключительно над собой. — Если его невеста здесь появится, тебе совершенно точно лучше этого не делать, — отзывается Джинни, отворачиваясь. Она не хочет знать, что в этот момент проявится на лице Драко — надежда или усталость, недоверие или равнодушие. Но шум под боком намекает, что предложение принято. — Почему? — просто спрашивает он. Ответ и первопричина всего, что случилось в её душе после битвы за Хогвартс, смотрит прямо и дразнит платиной, к которой так и хочется прикоснуться губами. Джинни пожимает плечами и только пьёт. — Я слышала, вы с Асторией… — Мертва, — коротко прерывает её Малфой, и Уизли вовсе не хочет расспрашивать. Она думает, что они, все они стали пугающе равнодушны к чужим смертям. Да и к своим стали относиться с ужасающе циничной философией. Джинни слышала, что не заключённые в Азкабан Пожиратели пытаются отыграться на тех, кому повезло не попасть в немилость. Остальное додумать несложно, но не особенно приятно. Они выпивают по бокалу, молча. Потом — ещё. Джинни чувствует — если так продолжится, она может совершить ужасную глупость, одну из тех, что совершают только в плену противоречивых эмоций. Они были обескуражены своими чувствами и прятались ото всех, что только разжигало и подпитывало страсть. Теперь Джинни не верит, что это было по-настоящему, что ей действительно так нравится зарываться волосами в платиновые волосы и целовать — будто в последний раз. Джинни встаёт и говорит: «Мне пора», стараясь не смотреть на того, кого собиралась снова покинуть. — Не уходи. Почти шёпотом, но Драко находит в себе силы, чтобы это произнести. Джинни останавливается и смотрит на него прямо. На её губах — невысказанные сомнения, в её глазах зреет отповедь — та самая, которую он не желает слушать. Он хочет только целовать — впустить в себя огонь и позволить ему сжечь себя дотла. Джинни поддаётся — ей кажется, она задолжала последнюю нежность. И не успевает снова вдохнуть, как уже перебирает пальцами платину, обжигаясь страстью, царапаясь об особенно острые грани. Драко гладит огонь, сжимая в руках, не желая отпускать. — Не уходи, — повторяет он увереннее, прямо в губы, не позволяя ей отстраниться даже на миллиметр. Джинни касается его волос — как в первый раз. Джинни проводит пальцем по его губам — как в первый раз. И шепчет: — Идём со мной, — потому что это всё же было по-настоящему.