Наяву

      Темно. Темно и жарко, невыносимо жарко.       Она сидит на чужих коленях. Без опоры под ногами ягодицы так и норовят соскользнуть вниз, но чьи-то горячие руки цепкой хваткой удерживают её, окутывают своим теплом. Она ластится к мужскому телу, к этой необъятной пелене позади, и наслаждается смазанными поцелуями на своей шее. За касанием обжигающих, слегка влажных губ неизменно следует стая мурашек, которые разбегаются по коже как бродячие псы, кто куда: то ползут по затылку, побуждая оголённые плечи невольно подняться, то теряются в кончиках пальцев, отчего острые ноготки с силой впиваются в складки одежды.       Только вот одежда не её — на ней нет ничего.       Нагая, она беззащитна. Открыта и уязвима в этом сумраке, где очертания тел размыты, а перед глазами расползается паутинка мнимых огней. Любой залётный ветерок ощущается в стократ, нежная кожа болезненно трётся о жёсткую ткань его брюк, а каждый уголок тела горит от пристального внимания мужских рук.       Но ради этих рук она готова на всё. Она ими очарована, она им подконтрольна.       Шершавые подушечки дразнятся. Они невесомо скользят по внутренней поверхности бедра — касаются ненадолго, но этого достаточно, чтобы она бесстыже подалась бёдрами вслед за удаляющимися пальцами. Недовольная, она опускает голову на его плечо, хаотично впиваясь зубами в свои припухлые губы — просить его, молить о продолжении она пока не готова. Но сдерживаться становится с каждой минутой сложнее.       Его руки продолжают блуждать по нежной коже, сейчас им нет преград. Напряжённые груди, затвердевшие соски, взмокшие изгибы тела — всё это предоставлено ему, безвозмездно и безоговорочно.       И ему это нравится. Он скалится от удовольствия и пошлости, что источает женское тело. Она, конечно, не видит его лица, но отчётливо слышит хриплый рык, стоит ей в очередной раз прижаться к затвердевшему члену.       Она не стесняется отвечать ему взаимностью, отчего широкие ладони сильнее впиваются в гладкую кожу. Томящее возбуждение сковывает низ живота. Ей больше недостаточно одних лишь прикосновений рук, ей катастрофически не хватает воздуха. Но это ничего, не страшно. Это всего лишь иллюзия, да и если на то уж пошло, она вполне могла бы справиться и без кислорода. Лишь бы он не останавливался.       Она не в силах больше терпеть и зажимает бедрами его пальцы, а он потакает её капризам. Низ внезапно сковывает холодом — по сравнению с жаром её тела его руки прохладны, и от контраста приятнее в разы. Пальцы раздвигают донельзя мокрые половые губы и бесцеремонно проскальзывают внутрь. От столь желанного прикосновения к клитору мгновенно немеют стопы, и она добровольно сдаётся, не в силах противостоять: из пересохших губ вырывается немой стон, а помутневшие глаза окунаются в кромешную тьму. Женское тело мякнет в мужских объятиях, расплывается словно вязкий мед.       В темноте слишком хорошо. Слишком, чтобы быть правдой.       Утахиме резко открывает глаза, чтобы убедиться — она все также под его контролем. Ей необходимо удостовериться, что его пальцы не останавливаются, продолжают с вульгарным хлюпаньем ласкать её изнутри, лишь изредка отвлекаясь на то, чтобы попробовать её смазку на вкус и причмокнуть губами:       — Сладковатая.       Но вместо привычного полумрака её ослепляет утренний свет, что тонкими прорезями падает на стену. В попытке совладать с нестерпимой болью в глазах, Утахиме жмурится и вновь впадает в пучину темени. По коже всё также бродят фантомные прикосновения широких ладоней, а поясницу стягивает от неподвластного ей возбуждения.       Вроде всё так, но когда она распахивает глаза, то вновь оказывается в светлой комнате. Всё исчезает, растворяется в утренних лучах солнца. Ни острых мужских коленок, ни сдавленного рыка, ни тех самых горячих рук, что вселяли уверенность: она та самая желанная, пусть всего на несколько мгновений.       От осознания, что это был всего лишь сон, колет меж рёбер. И как это бывает со многими снами, недавние события стремительно расплываются в памяти. Утахиме боится пошевельнуться и отчаянно цепляется за скудные остатки воспоминаний. Но очень скоро ничего, кроме терпкого послевкусия и мучительной похоти, что сковывает низ живота, не остаётся. Она даже не может вспомнить, кто зарывался лицом в её потрёпанные волосы и опалял затылок дыханьем.       Разочарованный всхлип слетает с её губ. То ли из-за того, что сон оказался столь недолговечным, а может, потому, что этот сон никогда не станет явью.       Утреннее солнце торопливо выглядывает из-за штор и пуще нагревает футон. Несмотря на лёгкий ветерок, что украдкой пробирается сквозь приоткрытое окно, находиться под одеялом становится невозможно. Взмокший от неспокойного сна пододеяльник мерзко липнет к оголённому телу, но сил подняться нет.       Утахиме задерживает дыхание и медленно переворачивается на живот. Щебет воробьев за окном заглушает глубокий стон — возбуждение не исчезает, а, наоборот, напоминает о себе сладкими спазмами. Она поджимает колени под себя и слегка приподнимает бёдра. Руки суматошно зарываются то в одеяло, то под подушку, не в силах найти покой. Каждая манипуляция сопровождается протяжным вздохом, что теряется где-то в недрах перины.       Но как только глаза погружаются в темноту, движения Утахиме становятся уверенными и точными. Правая ладонь опускается ниже, тонкие пальцы легонько надавливают на клитор, а затем медленно соскальзывают вниз с набухшей кожи, но ненадолго. Утахиме ритмично вычерчивает узоры, покачивая бедрами. Она то сильнее сдавливает возбуждённую донельзя плоть, то вовсе замирает, пока удовольствие не окатывает её с головой до крупной дрожи, и мягкая подушка поглощает в себя сдавленный крик.

***

      Утахиме неспешно бредёт по тропинкам. Солнце неприятно слепит, прорываясь сквозь густые копны деревьев. Иори выбирает самые узкие, местами непроходимые дорожки, чтобы оставаться в тени — ей вполне хватает вспышек, что подкидывает взволнованный разум. Да и ноги до сих пор предательски подкашиваются, стоит ей вспомнить об утреннем развлечении.       Ей не стыдно, нет, ни в коем случае. Её маленький секрет навсегда останется с ней, обволакивая терпким послевкусием и трепетным волнением.       «Даже этому идиоту Сатору не под силу читать мысли…» — Утахиме брезгливо поджимает губы и неожиданно замирает, ошарашенная несуразной догадкой. Прислушивается, но не слышит ни шебутного смеха, ни раздражающего шарканья отполированных туфель. Минутная паника вновь сменяется на привычное негодование: — «Наверняка дрыхнет ещё, болван… Опять опоздает».       Как же ей хочется, чтобы сегодняшняя встреча директоров прошла без задержек. Она готова прямо сейчас вернуться в комнату, которую на две ночи зовёт своей. Вернуться и зарыться в мягкое одеяло. Укутаться так сильно, что в груди закончится воздух, и горячие руки затянут её во мглу.       Но зная, как это обычно бывает, Утахиме и не надеется возвратиться в мир грёз как минимум до полуночи. От этой мысли бровь нервно дёргается: старики наверняка начнут препираться, не без помощи этого олуха, а ей потом извиняться за него и всех успокаивать.       Иори удручённо вздыхает — этот день надо просто пережить. По лицу проскальзывает приблудный лучик солнца, и она спешно скрывается в тени кустарника.

***

      — Утахиме, эй-эй, У-та-хи-ме…       С появлением Годжо в комнате для совещаний становится громко. Очень громко.       Утахиме крепко сжимает чашку — ещё чуть-чуть и хрупкий фарфор надломится, расплёскивая остывший чай. Она сдерживает порыв вылить содержимое на виновника её головной боли, так как в прошлый раз эта затея не увенчалась успехом, и вместо этого делает глубокий вздох: самое главное в навязанном общении с Сатору — скрывать эмоции. И у неё это выходит чертовски плохо каждый божий раз.       Но как можно не поддаться эмоциям, когда позади тебя сидит взрослый ребенок, без конца дёргающий спинку кресла? Годжо активно требует её внимания несмотря на то, что важное собрание уже минут десять как началось. Важное для всех, помимо Годжо Сатору.       — Утахиме, ну не молчи же, — он не унимается. — Ты в гостях, а в гостях неприлично молчать. Неуважительно!       — Угомонись, ты всем мешаешь, — цыкает Иори и демонстративно поднимает нос: с разбалованными детьми надо построже.       — Ещё и грубая! Неприлично… — протягивает Сатору и вплотную прижимается к её креслу. Утахиме окатывает теплом, и она отчаянно борется с желанием отодвинуться, пересесть, сбежать — что угодно, лишь бы его не было рядом. — Ну, расскажи хотя бы, как дела! Давно ведь не виделись. Ты соскучилась, Утахиме?       Она чуть не давится чаем. Откашливается, жадно заглатывает воздух, но держит себя под контролем. Сегодня она не потешит его самолюбие. По крайней мере, очень постарается.       — Хм, — Годжо продолжает, нетерпеливо ёрзая на кресле. — Как тебе у нас? Не сравнить с Киото, правда? — не дожидаясь ответа, он наклоняется к её уху. — Мне тут всегда так хорошо спится, а тебе как спалось? Видела сладкие сны?       Утахиме застывает. Гадкое дежавю расползается по позвоночнику, леденит накатывающим чувством безысходности.       Кадры из сна вперемешку мелькают перед глазами — поцелуи, касания, тихие стоны, вульгарные причмокивания, широкие ладони — она вспоминает всё. Всё.       Броня Утахиме трескается словно тонкая корочка льда под ногами. Опора исчезает, и она проваливается в холодную бездну отчаяния, беспомощно сползает вниз по креслу. Она не слышит неугомонный бубнёж под ухом — её поглощает беспросветное, бессильное отчаяние:       Сегодня ночью ей приснился не кто иной, как Годжо Сатору. Сегодня ночью именно он истязал её, имел её. Сегодня утром она ласкала себя, мысленно будучи в объятиях этого идиота.       Во сне, но всё же…       Она отчаянно зарывается руками в волосы, отчего шёлковый бант опасно натягивается, готовый вот-вот выпустить из своей хватки тёмные локоны. Утахиме задыхается от удушья и прикладывает чашу к полыхающей жгучим стыдом щеке. Холодок успокаивает кожу, но не разум. Паника возвращается с новой силой: Иори побеждена, и с её уст слетает отчаянный крик.       — Эй, Утахиме, перегрелась, что ли? — заклятый голос режет по уху. Она открывает глаза, возвращаясь из пучины самобичевания, и ошарашенно оглядывается по сторонам: её стон вышел немного громче положенного. Пять пар глаз в полной тишине вопросительно уставились на неё, готовую сейчас провалиться сквозь землю.       — Э-э, нет, всё хорошо, — мямлит она и вжимается в кресло, пытается спрятаться за чашкой чая. — Извините…       Любопытные взгляды исчезают, встреча вновь идёт своим чередом. Словно ничего и не произошло. Утахиме облегченно вздыхает: даже Сатору наконец оставил её в покое и вернулся на своё место. Непохоже на него, но сейчас это меньшее из бед.       «Это был всего лишь сон в её голове, о котором никто не узнает», — успокаивает себя.       Расслабляется, но необъяснимое смятение слишком настойчиво оседает в груди. Иори наклоняется вперёд якобы случайно — поправить спавший ботинок — и сквозь чёлку подглядывает за Сатору. Тот сидит вразвалку, его взгляд устремлён в телефон. Он целиком игнорирует происходящее вокруг. По крайней мере, так может показаться на первый взгляд — его глаза, как обычно, скрыты, поэтому Утахиме остаётся только догадываться.       Её взгляд ненароком цепляется за его руки: тонкие пальцы сжимают смартфон, мышцы на тыльной стороне ладони перекатываются от малейшего движения. Те самые шершавые подушечки скользят по гладкому экрану: медленно, с лёгким надавливанием… Утахиме раздувает ноздри от предательских мурашек, что захватывают поясницу. Её только успокоившиеся щёки вспыхивают вновь, и она плюхается обратно в кресло. Сердце так и норовит пробиться сквозь рёбра — благо, его никто слышит.       Утахиме борется с картинками, что подкидывает её воображение: красочными, мокрыми, до одури возбуждающими. Она борется со жгучей злобой: на Сатору, на дурацкую командировку, на саму себя.       Она борется с нарастающим желанием взглянуть на Годжо ещё раз. И ещё один.

***

      Мучительный, этот день наконец закончился. Утахиме готова прогнать его в шею и никогда больше не вспоминать. Она выдержала его, сквозь зубы, но выдержала. И заслужила спокойный вечер вдали от работы, палящего июльского солнца, проклятий всех уровней и Годжо. Особенно Годжо.       Утахиме вваливается в комнату, с первых секунд наслаждаясь холодящим ветерком кондиционера. Обувь остаётся лежать неряшливо разбросанной у входа. Иори ступает по стылому полу, вытягивая пальцы ног и разминая усталые стопы. Она машинально тянет ленту на поясе, от несильного давления бант рассыпается. Хакама медленно сползают вниз, цепляясь за шероховатые выступы татами. Без должной поддержки широкие полы косодэ разлетаются по сторонам, а воротник спадает, оголяя плечи. Свежесть помещения просачивается под плотную ткань, до поднятых волосков окутывая изнурённое тело, и Утахиме наконец вдыхает полной грудью. Прохладный воздух пьянит, дурманит.       Она избавляется от потрёпанной одежды, слой за слоем скидывая этот день. Первыми на полу оказываются хакама, очень скоро к ним присоединяется и косодэ. Иори не обращает внимание на смявшуюся одежду — завтра ей предстоит дорога домой, а значит одеяние мико не потребуется. В ванную комнату она заходит уже обнажённой. Не останавливаясь у зеркала, она переступает через стенку ванной и включает воду.       Тёплые струи ласкают кожу. Постепенно помещение заполняет густой пар, а нос начинает резать от запаха зелёного яблока — Утахиме с особым рвением вспенивает мыло на теле. Ей жизненно необходимо смыть этот день, эти крамольные мысли, этот образ Сатору, что без конца лез в голову и напрочь выбивал из рабочей колеи. Настолько, что моментами хотелось сорваться и подчинить этого подонка себе: заткнуть смазливый рот клапаном, но при этом оставить руки свободными…       Утахиме прислоняется к стеклянной перегородке. Плечи дёргаются от контраста, но разгоряченная водой кожа очень быстро привыкает к холоду. Она снимает душевую головку и прижимает к груди. Веки прикрыты, потоки воды нежно обволакивают тело. Утахиме вновь переносится в сновидение — это происходит бессознательно, инстинктивно. Свободная ладонь опускается ниже, туда, где неподконтрольное ей томление набирает силу. Обводит пальцем ареолу, очерчивает выступы между ребрами, вздрагивает от прикосновения к пупку.       А затем замирает, одёргивает руку, прячет ладонь за спину. Прикусывает губу — то ли от негодования, то ли от досады — и с размахом бьёт по переключателю. Лейка выплёвывает последние остатки воды, и Утахиме суматошно выскакивает из ванны.       К чёрту душ. Горячая вода лишь усугубляет тот беспорядок, что властвует у неё в голове. Сон, Утахиме нужен самый обычный сон без похабных видений.       Иори наспех вытирает волосы и заворачивается в мокрое полотенце. Она могла бы взять сухое, но свято верит, что бодрящая свежесть станет тем самым антидотом.       Щёлкает выключателем.       — Долго ты, Утахиме. Всю воду на тебя переведём!       Иори замирает, пропускает вдох. Опять, снова, вновь — слишком часто за один день.       — Чем это ты там занималась? — Сатору перекатывается с живота на спину, опирается локтями о смятую им же постель и опускает ноги на пол.       Его оскал становится шире — вид отсюда открывается бесподобный: полотенце практически не скрывает порозовевшее от воды тело. Сатору притворяется, что ему все равно, но при этом он замечает всё. Всё, до мелочей: и раздутые ноздри на слегка курносом носу, и нервно подёргивающееся веко, и округлённые от удивления губы. Он даже может поклясться, что слышит скрежет её зубов — замешательство стремительно сменяется на гнев.       — Ты… — слова путаются, теряются где-то на кончике языка. — Т-ты что здесь делаешь? Ты как вообще попал сюда?!       — Негостеприимная ты, Утахиме, — Годжо и не думает отвечать на её вопросы. — Могла бы хоть к чаю сладенького купить. Ты ведь любишь сладенькое? — Сатору щурится. Иори не видит этого, но чувствует его хитрый взгляд каждой клеточкой. — Я все полки перерыл! Даже пачки засохшего печенья не нашёл.       — Тебя никто не звал, — она выговаривает по слогам и очень старается не забывать дышать. Кулаки до белых костяшек сжимают полотенце, брови зловеще хмурятся. Утахиме силится не заорать, ведь она выше этого, лучше этого. — Тебя никто не приглашал.       — Э-э? Не приглашал? — Годжо резко садится на кровати, стягивая за собой тонкое покрывало. — Ты ничего не путаешь, а, У-та-хи-ме?       — Да о чём ты?! Совсем помешался? Вламываешься ко мне в комнату, требуешь непонятно чего! — хочет послать его к чёртовой матери, но не решается.       — Не надо быть такой грубой, Иори-сенпай, — Сатору выпрямляет спину и облокачивается на колени. Его лицо становится строгим, отчего по спине Утахиме пробегает зловещий холодок. Она потуже затягивает спадающее полотенце и делает шаг назад. Маленький, но его не утаить от Сатору: — Ну как же так, ты у нас ещё и врунишка, Иори-сенпай!       «Сенпай» режет по-живому, и стоит Годжо подняться с кровати, Утахиме делает ещё один шаг назад. Мямлит, пытается как-то выпроводить незваного гостя:       — Что ты хотел? Я тебя не звала, не знаю, что ты там себе напридумывал…       — Хм, напридумывал? — Сатору останавливается и вдумчиво поглаживает подбородок. — Ох, Утахиме, напридумывал я много чего! — он поворачивается к Иори. — Весь день мне казалось, что за мной подсматривают, — Годжо делает шаг вперёд и загибает первый палец. — Пожирают глазами, буквально раздевают! Знаешь, я стеснительный парень, к такому вниманию не привык, — его губы расплываются в улыбке. — А знаешь, что ещё я напридумывал? — он делает очередной шаг к Утахиме, та следует его примеру, семенит назад. — Твой румянец во все щёки! Я же всего чего успел надумать. Переживал, не заболела ли ты…       Её обволакивает запах мужского парфюма, и Утахиме нервно сглатывает. Отступать больше некуда: лопатки болезненно ударяются о стену.       — Видишь, какой я заботливый, а ты говоришь, что не звала меня.       Глаза Иори расширяются, нижняя губа предательски опускается. Она очень хочет взять ситуацию под контроль: высказать всё, что думает, может, даже наорать и прогнать. Обязательно прогнать. Но единственное, что сейчас ей подвластно — это тонкое полотенце, которое едва достаёт до бёдер. Хотя, и в этом Утахиме не уверена — мокрое, оно так и норовит упасть на пол — и она в который раз поправляет незамысловатый узел на груди.       — Ну так что, Утахиме-сенпай, — Годжо проводит указательным пальцем вдоль её щеки, но не касается. По невидимому следу стекает капля воды с мокрых волос. — Что скажешь в своё оправдание?       — Я… — она запинается. Дурманный сон даёт о себе знать мучительной истомой, сковывая поясницу. Сновидение оказывается сильнее её, сильнее злости к этому чудаку, который хоть и возомнил о себе чёрт знает что, но зато он здесь, рядом. На расстоянии вытянутой руки, даже меньше.       Соблазнительно близко.       — Да, ты, — он ухмыляется и, будто читая её мысли, задирает повязку с левого глаза. — Ты ведь меня звала? Если нет, — Сатору делает короткую паузу, но Утахиме готова поклясться, что молчание длится вечность. — Только скажи, и я уйду.       Последнее слово мучительно обжигает. Как и изучающий взгляд, от которого буквально некуда деться — им остаётся только наслаждаться. Утахиме переступает с ноги на ногу, беспорядочно теребит уголок полотенца, набирается храбрости. «Нет, уходи» — единственный верный ответ.       — Да, — к чёрту. — Звала, — она непременно об этом пожалеет, но потом. Сейчас же она выпрямляет спину, испытующе заглядывает под тень повязки и расслабляет пальцы.       Полотенце покорно соскальзывает вниз.       От предвкушения сводит зубы. Утахиме томится, начинает невольно вилять бёдрами, провоцирует. Но вопреки её ожиданиям Сатору медлит, и тень сомнения на миг кидает её в крайность: вдруг это очередная выходка Годжо исключительно забавы ради. Но как только он не спеша скидывает на пол ненужную более повязку, и на глаза спадают потрёпанные волосы, все сомнения исчезают. Он пожирает её взглядом. Хитрым, голодным, немного ошалелым.       — Я не расслышал, Утахиме-сенпай.       Он протискивает колено меж её бёдер, срывая рваный вздох с её уст. От лисьей ухмылки напротив Иори борется с желанием распластать его по стене — уж слишком он бесит, невероятно бесит.       — Я, — начинает она. Словно поощряя её за правильные слова, Сатору касается подушечками пальцев её щеки. Нежно, щекотно, непривычно холодно. — Я-я тебя, — он проводит пальцем по скуле, очерчивает острый подбородок. Утахиме невольно следует за его прикосновением, ластиться. Слова смешиваются с томным выдохом: — Я тебя звала.       Годжо скользит пальцем по плавным изгибам губ, слегка надавливает и оттягивает нижнюю. Она послушно разжимает зубы и облизывает его ноготь. Замечая довольный оскал, она обхватывает губами его палец и слегка посасывает, обводя кончиком языка каждую впадину на коже. Сатору поглаживает большим пальцем её щеку, а затем резко убирает ладонь, отчего девичьи губы звучно чмокают. Она капризно сводит брови, но Годжо не даёт ей времени на сиюминутные прихоти. Он охватывает влажные от слюны губы своими губами и вжимает Утахиме в стену.       Её разум мутнеет от бесстыже открытых глаз Сатору, от её полнейшей наготы, от мужского языка, что ласкает нёбо. Единственная точка соприкосновения с действительностью — это капли воды, что стекают по спине, но даже они начинают сливаться с жаром её тела.       Она зарывается в его волосы. Царапает острыми ноготками кожу, приподнимает пальцами коротко остриженные волоски на затылке, и медленно опускается ниже — проводит мнимую линию вдоль шеи, задевает пальцем воротник. Вслепую расстёгивает пуговицу, одну за другой. На пол летит куртка, за ней майка, а следом вниз опускается и Утахиме, попутно смазывая поцелуи по рельефному телу.       Иори расстегивает ширинку брюк. Спешит, словно боится вновь проснуться на самом интересном месте, но прикосновение мужских пальцев к волосам вселяет уверенность, что это не сон. Это всё наяву. Утахиме поднимает голову, жадно впивается взглядом в точёный подбородок, в открытые от предвкушения губы, в жилистую руку, что впивается в стену. Она бы никогда не подумала, что её будет влечь к этому мерзавцу. Настолько, что внизу сладко сводит от открывающегося вида, и она прислоняется губами к намокшим от смазки боксерам. Целует сквозь ткань затвердевшую плоть и невольно улыбается, как только член Сатору невольно дёргается в ответ.       Не в состоянии более терпеть, она стаскивает бесполезные трусы и обволакивает пальцами эрегированный член, медленно водит по стволу, нежно облизывает головку. От холодящих прикосновений Годжо издает тихий рык — такой же, что и во сне, отчего Утахиме сжимает свои бёдра, силясь совладать с нарастающим влечением. Она обхватывает член губами, проталкивает его в горло чуть глубже, чем надо. Мужские пальцы впиваются в кожу головы, и Иори невольно стонет от удовольствия, неподдельного, острого. Не сбивая ритма, она скользит покрасневшими губами, аккуратно размазывает пальцами слюну по яичкам. Сатору протяжно стонет, утыкаясь носом в свою руку, отчего Утахиме останавливается, прижимает головку к щеке так, что член пошло выпирает сквозь кожу. Она поднимает глаза и с удовольствием наблюдает за проступившим румянцем на его щеках, за помутневшими от похоти глазами.       Как же ей нравится контролировать его, вызывать дрожь в руках, заставлять Годжо стонать и повиноваться каждому её движению. Ей до умопомрачения нравится чувствовать своё превосходство — идеальная участь для этого идиота. Утахиме выпускает член, мажет напоследок губами по головке и поднимается:       — Продолжение нужно заслужить, — опаляет дыханием мочку его уха, нажимает на спусковой крючок.       — М-м, даже так, сенпай? — Сатору довольно скалится. Он берёт Иори за тонкие плечи, разворачивает и кладёт её ладони на стену. Прижимается к ней влажным членом, неторопливо водит между ягодицами. Утахиме выгибает спину до хруста в позвонках, чтобы ни в коем случае не разорвать контакт, и наконец получает долгожданную награду — его руки.       Сатору впивается пальцами в девичью кожу. Одной ладонью он ласкает грудь, покручивая до жгучего трения сосок, другую опускает ниже, окунает два пальца во влагу. Те самые шершавые подушечки миллионом прикосновений вызывают вибрирующую волну, что окатывает тело Иори и растворяется мелкой дрожью где-то в стопах. Утахиме закрывает глаза и забывается в нём. Она извивается, не стесняется постанывать от каждого прикосновения.       Невольно сравнивает с ощущениями из сна, но тут даже думать не приходится. Реальность в разы лучше: жарче, настоящая эйфория. Правда, с последствиями, но сейчас ей на них плевать. Ей плевать на всё, кроме этих рук, губ, члена, зажатого сзади.       Но в один момент всё это исчезает — Годжо резко отстраняется. Утахиме недовольно хнычет, пытается развернуться, но низкий, властный голос останавливает её:       — Не двигайся, — Утахиме безропотно следует приказу, восстанавливает сбившееся дыхание. На её глаза опускается чёрная повязка. — Так будет лучше, — Годжо шепчет на ухо и вновь исчезает.       То ли от невозможности видеть, то ли просто доведённая до лимита, Утахиме слышит малейший шорох картинками. Вместо темноты перед глазами она видит, как Сатору смахивает влажные волосы со лба, роется в складках одежды, разрывает упаковку презерватива и с шелестом натягивает узкий латекс на член.       Заветные пальцы вновь охватывают тело, оставляя череду красноватых отпечатков. Сатору приподнимает левую ногу Утахиме, проскальзывает латексом по бедру и медленно насаживает её. Иори тихо стонет от неожиданности, ногтями царапает стену в попытках удержать равновесие.       Годжо двигается медленно, шумно дышит в шею Утахиме. Она невольно запрокидывает голову, скидывая волосы вбок, и становится на цыпочки — она хочет ощутить его целиком, не упустить ни одного лакомого кусочка. Сатору чувствует, как она подаётся тазом к нему, и сбивчиво бредит:       — Утахиме.. Сен-пай…       — Видишь, — Утахиме облизывает губы. В непроглядной тьме всё ощущается вдвойне, втройне. — Ты можешь быть послушным, когда… — Сатору не даёт ей возможности договорить. Он увеличивает ритм, с каждым новым толчком всё глубже входя в Утахиме. — За… хочешь.       Она практически кричит, стоит пальцам Сатору переместиться на клитор. Он порывисто поглаживает напряжённый до предела сгусток нервов, отчего Иори бессильно виснет на его груди. Зажатую на руке Сатору ногу болезненно сводит, но ей все равно. Она всё чаще облизывает пересохшие от частого дыхания губы, теряет себя в этой темноте — мириада огней слепит, кружит голову, а тело напрочь цепенеет. Низ спины накрывает горячей волной, непреодолимое наслаждение разливается по телу, и Утахиме целиком охватывают сладостные судороги. Чувствуя возросшее напряжение, Сатору срывается и, сопровождаемый звонкими хлопками, кончает. Он наваливается всем весом на Утахиме, и они вместе прижимаются к холодной стене. Без слов — лишь благодарные поцелуи покрывают шею Иори, а тишину разбавляют прерывистое дыхание.

***

      — Утахиме, — из-под одеяла доносится заспанный голос Сатору. — Ты не могла забронировать поезд попозже, а не в такую безбожную рань?       Иори зыркает на Годжо, что нежится в ранних лучах июльского солнца, сладко вытягивает руки и придвигает к себе мягкую подушку, пока она наспех запихивает скомканные вещи в сумку. Она недовольно хмурится от очередной колкости Сатору, но резко цепенеет. Весь ужас от произошедшего вчера ночью доходит с опозданием. За суматошными сборами, на которые вчера, естественно, не хватило времени, Утахиме пребывает на стадии «ничего не произошло» и смиренно готовится сожалеть о содеянном не один день.       После этой ночи головной боли только прибавится. Она с леденящим ужасом представляет их следующую встречу, но выяснять отношения с Годжо сейчас — себе дороже. Поэтому лучше просто сбежать.       А вот повторить она бы не отказалась.       Утахиме тихо бранится, пока борется с застёжкой на сумке, и на пятый раз молния поддаётся. Она быстро зашнуровывает ботинки, и ненароком заглядывает в зеркало: Утахиме ёжится от скомканных в помятый пучок волос и поворачивается к Сатору:       — Не залёживайся здесь, — бросает она вместо прощания и отодвигает дверь. Она чувствует на себе пристальный взгляд и старается сбежать как можно скорее, незаметнее.       — Как скажешь, Утахиме, — он высовывает голову из-под одеяла и хитро расплывается в улыбке. — Не скучай слишком сильно, — Иори раздражённо вскидывает бровь: «Самовлюблённый болван». — Желаю тебе развратных снов, Утахиме! Со мной в главной роли, естественно… Тебе же нравятся такие сны, а?       Утахиме цепенеет от смутной догадки, но как можно быстрее прячет её в самый дальний угол. Она мотает головой, скидывая непрошенные мысли, срывается с места и громко хлопает дверью — на сегодня Годжо достаточно.