Побочный эффект

в этот раз он принял слишком много таблеток       Первые два часа ничего не происходило, потом началась жуткая тошнота. Все вокруг окрасилось в темно-бордовый, будто глаза застлала кровь его жертв. Сердце бешено заколотилось в груди и было готово выломать изнутри ребра. Воздуха не хватало: словно удавкой пережало ему шею. Осаму по стенке прошел до окна, свалив стоящий на пути торшер, и распахнул рамы: легче не стало. Откуда-то со спины шел жар, в то время как похолодевшие руки захватил тремор. Свежий воздух раннего утра обдал покрывшееся ледяным потом лицо и содрал с глаз кровавую завесу.       Нет, не так мучительно мечтал умирать молодой эспер. Вернее, он понимал, что его смерть должна быть ещё тяжелее, но чем дольше страдания, тем больше жалости со стороны, а ни малейшего сожаления о себе он не заслуживал.       — Черт… — выдавил он, ощущая, как горит его лицо и будто от этого жара плавится кожа. — Черт бы побрал этого Накаджиму.       Он сел на пол, облокачиваясь пылающей спиной на стену и пытаясь вытянуть сведённые судорогой ноги. Весьма смутно, но он соображал, кого следовало бы обвинить в произошедшем, хоть вина Ацуши была лишь косвенной: именно из-за белокурого паренька, возомнившего себя спасателем Осаму, Дазай решился обратиться к психотерапевту, именно из-за этой наивной, но страдальческой улыбки он пришел в кабинет врача: держать себя на людях становилось сложнее, а кто кроме него даст защиту этому ребенку? Кто никогда не сорвётся и кто научит юнца усмирять свирепого зверя? Только бесстрашный глупец способен на это, не жалеющий ни себя, ни других.       Дазай осознавал свою проблему, но лечиться было страшно. Было страшно растерять остатки человеческого под действием таблеток, было боязно вернуться к самому началу становления личности, было тревожно стать другим, стать собой. Ведь он привык к искусственным чувствам, которые умело разыгрывал перед коллегами и врагами, а потому откладывал необходимое как можно дальше. Осаму не знал, кто он есть на самом деле, но поиск себя каждый раз заканчивался поиском разбросанных по квартирке бинтов. Шрамов становилось больше, но от себя он уходил дальше и дальше.       Впрочем, Куникида, заметивший неладное ещё при их первой встрече, как всегда оказался прав: без желания больного терапия бездейственна и даже порой опасна. Осаму убеждался в этом несколько раз, когда из-за неправильно подобранной дозировки антидепрессантов начала барахлить печень. Он бы и не обратил внимание, но опять же забеспокоился Накаджима, заметивший пожелтевшие склеры глаз напарника. Таблетки ему сменили, но привычные СИОЗСы¹ не оказывали должного влияния, а измученный долгой борьбой с собой организм не выдерживал необходимых больших доз. Новые препараты были мощнее, но и привыкать к ним было тяжелее. Адаптация длилась чуть больше месяца. С ее завершением стало сходить на нет и действие антидепрессанта, и эспер постепенно сам начал увеличивать дозу, не советуясь со своим врачом.       Осаму потер виски. Превышать границу нормы было безрассудно. Его по-прежнему трясло. Он знал, что переборщил с дозой и что следует как можно скорее промыть желудок, но сил подняться с пола не было. Позвать на помощь он тоже не мог — любой звук, даже исходящий от него, увеличивался десятикратно и бил по нервам, отправляя его сознание в голографический мигающий лабиринт.       Наконец он привык и смог подняться, хоть и не с первой попытки. На дрожащих ногах, цепляясь за выступы, одаренный дошел до ванной. Вызвать рвоту не получалось. Осаму протянул руку к крану, но его взгляд скользнул по зеркалу — эспера словно парализовало. На него смотрели чужие глаза. Он обернулся, но рядом никого не было. Шок от увиденного купировал симптомы передозировки: дрожь в ногах прошла, жар резко отлил с щек. Он перевел взгляд на тюбик зубной пасты, подмечая, что тот немного неестественного цвета. Подождав ещё немного, пока сердце смирится с пребыванием в клетке, Дазай ополоснул лицо прохладной водой и с опаской посмотрел в зеркало. «Это побочный эффект» — промелькнуло в его голове.       — Жалеешь, что не умер? — ухмыльнулось отражение. — Я тоже жалею, что такой, как ты — жив.       — Что за… — поморщился Дазай и протянул руку к стеклу, ощупывая поверхность.       — У меня тот же вопрос к тебе. — ответили ему. — Что за параша? Во что ты превратился, падаль? Тебе стало лучше? — продолжал голос, резко меняя тон разговора. — Ты хотел найти себя, но не смог, ты потерял то, что было. Этой ли жизни ты хотел?       — Молчи… Молчи, молчи, молчи! — зашипел Осаму и обернулся. — Тебя не существует!       — А ты? Ты существуешь?       Эспер отпрянул от зеркала, хватая руками полотенца, бельевые веревки, словно пытаясь убедиться, что он в своей квартирке один, но мерзкое отражение со злым взглядом наблюдало за его действиями и не двигалось.       — Я существую. — выдавил Осаму. — Я существую, слышишь?       — А я думал, что после смерти Сакуноске ты решился жить, а не существовать. Не вышло?       Дазай закусил губу. У него и правда не вышло, сколько бы он ни пытался убедить себя в обратном и сколько бы попыток начать жить не предпринимал.       — Выходит. — с ещё большим усилием произнес он.       — Лжец. — губы растянулись в улыбке. — Ты даже меня убедить не можешь в этом. От страха ты в таком оцепенении? Ты не переживай, ты меня не найдешь здесь. — предупредило отражение, насмехаясь над поисками. — Я жду тебя в другом месте.       — Где же? — отрезвленно спросил детектив, теряя смысл первых фраз.       — Там, где ты отрекся от себя.       — Я не отрекался от себя. — твердо сказал Дазай и поднял голову. В зеркале было только его измученное лицо. — Вот и все прошло.       Он испытывал некую эйфорию, смешавшуюся с привычным азартом поиска. Ему нужно было разобраться, что к чему, опередив остальных. Дазай вышел из ванной и взял стационарный телефон, но позвонить кому-либо не решился: испугался за последствия. «Если кто-то столкнулся с таким же явлением, если это злая шутка какого-то одаренного, об этом и так заговорят» — рассудил он, — «Поэтому нет смысла нагонять лишнюю панику, сейчас и так всем забот хватает»       Так и не взглянув на часы, Осаму вышел из общежития агентства. С момента принятия таблеток прошло два с половиной часа, хотя ему казалось, что целая вечность промелькнула перед ним, пока он ощущал побочные эффекты от велаксина². Ему даже не показалось странным, что отпустило слишком быстро.       Он шел по улице, но постоянно людные переулки были пусты. Йокогама будто вымерла, и неприятное ощущение, будто кто-то следит за ним, следует по пятам и дышит в затылок отчего-то усиливалось с каждой секундой. Осаму воровато озирался, словно чувствовал за собой какую-то вину и понимал, что от расплаты необходимо скрываться. «Бред, » — подумал он, поднимаясь на этаж агенства. — «Никто в городе не свят, и мои преступления не самые страшные. Мне нечего бояться. Я — чист, по крайней мере…»       Раздался смешок. Дверь агентства оказалась заперта. Осаму взглянул на циферблат и понял: слишком рано. Был седьмой час утра. Эспер потер лоб: ему казалось, что это чья-то злая шутка — не мог он так запутаться, даже прием таблеток не оправдывает его промах. Стоять и ждать было глупо. Голова раскалывалась, Дазай чувствовал, что ему нужно на воздух. Но на улице легче почти не стало. Его что-то гнало, но куда — он не понимал. Хотелось бежать, бежать быстро, чтобы убежать от себя, чтобы потом долго искать путь обратно, и, возможно, никогда не найти.       Одаренный не отдавал себе отчёт, его ноги сами понеслись куда-то, заставляя мышцы гореть при каждом движении. Он оказался в каком-то закутке с коробками и ящиками, совершенно один. Чувство страха росло, виски пульсировали болью, руки дрожали. Сознание помутнело, и все вокруг вновь стало красным. Осаму почувствовал резкую боль в затылке, будто его ударил кто-то вдвое сильнее; его ноги подкосились, и он упал, больно раздирая руку о камни.       Очнулся Дазай в холодном помещении, напоминающем морг. В голове стоял гул. Все его тело было обвязано веревками настолько крепко, что кожа вокруг них сильно выступала, отливая синеватым оттенком. Он находился в очень неудобной позе, но возможности сменить положение не было. Зведенные за спину руки со впившимися в тело веревками были привязаны к стопам. Связанный стоял на коленях, подавшись вперёд туловищем и опираясь им же на холодный пол. Весь вес был сосредоточен на грудной клетке, а потому дыхание было осложнено. Волосы почти полностью закрывали лицо, лезли в ноздри, в глаза, щекотали кожу. Казалось, продержаться в таком положении долгое время невозможно — сдавленные органы должны были дать сбой в работе.       Холодной неприступной полутьмой было заполнено пространство. Плотная материя, давящая на стены, пугала. Казалось, комната обречена погрязнуть в этой тиши, но вдруг послышались странные звуки.       Сначала раздался пугающий скрежет откуда-то извне. Потом прозвучало сдавленное скрипение несмазанных дверных петель. Яркий свет только что включенной лампы ударил хлыстом по прикрытым векам, заставив Осаму крепко зажмуриться. Эспер дёргулся: свежие ранки заныли, разошлись под трением веревок.       — Наигрался в добро? — насмешливо произнес вошедший. — Всему приходит конец.       — Чего? — выдохнул Дазай, поперхнувшись — говорить было тяжело.       — Подумай, ты не должен был оставить хотя бы этот навык в прошлом. — С той же холодной усмешкой сказал тот. — Идти против природы — опасное дело, которое под силу не многим. Ты не справился, как видишь. Но… Ты ведь понимаешь, что все зашло слишком далеко?       — Нет. — постарался отвечать Осаму беззаботно, но из-за неудобного положения вышло неуверенно. — Объясни.       — Объяснить? — вошедший разразился хохотом и присел перед связанным, приподнял его голову так, чтобы тот увидел, с кем имеет дело. — Ты до сих пор не понял?       Осаму увидел его. Его темные коричнево-красные глаза, грязные лохматые волосы, бледные искусанные губы, вытянувшиеся тонкой ниточкой в ухмылку. Весь образ вызывал отвращение и даже какую-то долю той мерзкой жалости, которую они оба ненавидели.       — Ну здравствуй, мафиози. — хрипя, сказал Осаму. — Честно говоря, не думал, что свижусь с тобой где-то.       — Здравствуй, детектив. — Дазай-мафиози вынул из бинтов маленькое лезвие и перерезал веревки, почти не задев кожу пойманного. — Какая жалость.       Тело расслабленно вытянулось на полу. Мышцы ныли, стянутую ранее кожу саднило, в голове был какой-то туман. Через пару минут Дазаю стало холодно и он немного приподнялся на локтях.       — Где мы? — спросил он.       — Неправильный вопрос. — мафиози скрестил руки на груди, свысока смотря на пленника. — Вернее было бы спросить «где я», ведь ты и я — один человек.       — Неправда. — нахмурился Дазай: ему было некомфортно, что на него без бинтов кто-то смотрит.       — Отчего же неправда? Разве цвет плаща меняет твое отношение к миру? Бред, и ты сам это понимаешь. — отчеканил мафиози, сверля его взглядом. — Да и что греха таить, ты остался тем же самым человеком, которому безразлично происходящее, просто нужно себя куда-то деть. Ещё Одасаку подметил это, ты не согласишься со словами друга?       — Не произноси его имя своими дрянными губами. — процедил Дазай. — И не смотри на меня.       — У-тю-тю, какие мы нежные стали. — фыркнул мафиози. — Чего я не видел? Новых отметин? Забавно. — он отошёл от детектива и достал сигарету. — А знаешь, что самое смешное? Что мафия больше защиты давала мне, чем тебе агентство. В мафии я мог выместить всю свою боль на ком-либо из врагов, а ты же…только на себя проецировать и можешь это, верно?       — Для тебя все были врагами.       — А для тебя все друзья? — развернулся мафиози и в упор посмотрел на Осаму. — Да брось. Ты просто ищешь себе оправдание.       — Себе? В чем же мне себя оправдывать?       — В слабости. — мафиози снова отвернулся и закурил. — Ты не справляешься.       — Ты тоже не справлялся. — вздохнул Осаму и сел на полу, обхватив колени. — Где мои вещи? — спросил он, выждав паузу.       — Я их сжёг. — пожал плечами мафиози. — Тебе они не пригодятся больше. Это конец, Дазай, понимаешь? Моя личность сильнее, а значит…       — Ты всего лишь плод моего воображения. — перебил детектив. — Побочный эффект, все пройдет и я перестану тебя видеть.       — Это ты — иллюзия. Иллюзия бесполезной жизни, которой я всегда боялся. Человек безвольный и податливый, согласный на все ради чужого блага. Я принял слишком много соли, поэтому увидел тебя. Дазая Осаму, который стоит на стороне правосудия, не существует. Тобой можно только пользоваться, собственно, для этого ты здесь. — мафиози подождал, пока Осаму что-нибудь ответит, но тот молчал. — Тряпка агентства, как на амбразуру набрасываемая, когда надо выполнить какую-то опасную работу; мальчик для битья у Куникиды; палочка-выручалочка Фукузавы. Что ж, послужишь и мне. Всегда мечтал оттрахать какого-нибудь сопляка, у которого яйца оказались не железными для достижения цели, но чтобы тот выдержал самые зверские извращения и в итоге молил о том, чтобы его прикончили, потому что не сможет выдержать позора. Я знаю, ты по-прежнему хочешь умереть, психотерапевт не помог тебе, так тогда какая разница, что будет? Я убью тебя… нет! Я тебя уничтожу! Я не позволю тебе появиться!       — Тебя уже не существует. — спокойно ответил детектив. — И уничтожен ты мной.       — Ты не можешь убить личность, пока живо тело. Я пытался залечить раны наркотиками, ты — антидепрессантами, но все рано или поздно теряет смысл. — мафиози наклонился и потушил сигарету о тело пленника. — Пора принять, что все бессмысленно. Думать надо прежде всего о выгоде, раз нет счастья. — он вздохнул. — Я так устал от пустых разговоров, Осаму, так устал, ты не представляешь. Мне так хочется взять и отпустить все, но не получается у меня. И поэтому я такой злой. И поэтому, — он вдруг резко схватил детектива за плечи и силой заставил того подняться. — Я буду вымещать злость на тебе. Ты другой человек, но ты — это я.       Детектив будто бы оглох. В голове звенел хохот, но внешний мир стал плотным и непроницаемым, где-то слышался лязг цепей. Потом он почувствовал холод на запястьях и лодыжках и неприятный горячий шепот: «очнись, Осаму». Он открыл глаза: галлюцинации не прошли.       — Очнись, Осаму, я не приветствую сексуальные девиации. Мне не представляет удовольствия издеваться над бесчувственным телом. Я хочу чувствовать что-то кроме холода и отвращения.       Дазай ответить не успел. Ему вдруг сунули в рот пропахшую бензином тряпку и погладили по голове, потом на глаза легла плотная повязка. По телу заскользили холодные шершавые пальцы. Они касались каждого рубца, будто бы находя в этом удовольствие.       Детектив стиснул зубами тряпку. Ему было нарочито неприятно, он вздрагивал от каждого касания, будто его снова обжигали раскаленной проволокой.       — Так не интересно, Осаму. — прошептал мафиози. — Может быть так будет лучше? — он убрал тряпку. — Можешь сказать все, что думаешь, пока я не лишил тебя этой возможности.       Но Дазай молчал. В голове было пусто.       — Ладно. Молчи. — фыркнул мафиози. — Ты упрямый, знаю. Тогда я буду смотреть на твои глаза. Это обычные люди ничего не видят, я то знаю, как ты плачешь.       Без повязки было хуже. Осаму смотрел на себя и испытывал откровенное отвращение. Лукавый взгляд был слишком тяжёлым для эспера, он будто пригвождал без гвоздей к грязной кровати. Осаму дернулся, но руки оказались прикованы. Мафиози зевнул, выражая крайнюю степень скуки.       — Отпусти меня. — попросил детектив.       — А я тебя и не держу. Быть плененным сознанием хуже, чем кем-то иным. — мафиози отошёл от кровати и снял со стены плетку. — Помнишь эту кошку? Ну же, Осаму, посмотри сюда.       Дазай подчинился. Приподняв голову, он увидел ту самую плеть, которой однажды до смерти забил подчинённого.       На первый взгляд это была самая обычная плётка, однако в концы Дазай сам вставил острые шипы, при ударе раздиравшие кожу в мясо. Он часто развлекался ею, заставляя на допросах людей надрывать горло в криках.       — Да, помню. — ответил он.       — Сколько минут надо, чтобы добить ей человека? Тридцать? Сорок? Я уверен, ты вынесешь больше. Тебя же ничто не берет. Хотя… — мафиози звякнул шипами. — Мне абсолютно плевать, сколько ты вынесешь. Я все равно не отпущу тебя, пока не добьюсь от тебя нескольких слов.       — И каких же?       — Ты знаешь сам. — он замахнулся, примеряя, куда и с какой силой ударить. — Боишься. — хмыкнул он, заметив нервное дыхание. — А ты не бойся, ты ведь никогда не боялся, когда земля становилась ближе, и ветер с силой раздувал волосы. — исполнитель ударил первый раз. Детектив не издал не звука. Маленькие капли крови выступили на конце ровных следов от плети. — Похвальная выдержка. Но я бы предпочел услышать просьбу закончить. Мне сопли поверженных греют душу.       — Ты не дождешься.       — Как знаешь. Мы ведь умеем делать себе хуже.       Дазай-мафиози ударил снова. Без жалости и сочувствия. С каждым новым ударом он постепенно терял контроль. Он видел брызги крови и чувствовал власть. Он видел, как удар за ударом, его пленник теряет волю, и наслаждался. Он понимал, что жалеет детектива и от этого бил с ещё большей силой.       Дазай пил эту боль и не мог напиться, захлебывался ей, но продолжал жадно глотать. Ему было мало.       Изуродованное тело уже не уворачивалась и не сопротивлялось. Мафиози вдруг показалось, что он убил себя, но остановиться было сложно. Он слышал, что кровать больше не скрипит, и его это раздражало. Ему хотелось, чтобы хоть что-то говорило с ним. Детектив же избрал для себя четкую позицию: молчать, что бы ни сотворил он с собой, он должен, стиснув зубы, хранить молчание: если в конце будет смерть, так пусть она не будет бесславной.       Грязный матрац пропитался кровью. Она была всюду: сочилась из равных ран, стекала с раскинутых рук. Но ее было мало для того, чтобы умереть. И мафиози, не раз вспарывавший вены, знал, сколько это «много».       — От болевого шока ты бы тоже не сдох. — бросил он, подходя к кровати. — Уж я то знаю.       Осаму, закатив глаза, тяжело дышал, и каждый вздох отзывался едким шипением в грудной клетке. Боль притупилась. Он не мог объяснить себе причину частичной бесчувственности, разве что это был тот же побочный эффект велаксина. Он с трудом повернул голову и с насмешкой посмотрел на истязателя, будто спрашивая: «доволен?»       Мафиози отстегнул цепи и столкнул Осаму на пол. Тот попытался удержаться на четвереньках, но ноги разъехались, и он завалился, пачкая кровью чистый пол. Исполнитель накинулся на него с кулаками, со зверской потребностью быть выше и быть главнее. Он не разбирал, куда бьёт, поэтому костяшки были сбиты в кровь после первых пяти ударов. Он не чувствовал ничего, кроме ненависти. Ненависти к себе-истязателю и ненависти к себе-жертве. Он хватал изувеченного за волосы и с отвращением отпихивал его от себя, позволяя ударяться головой о кафель, но не с той силой, чтобы потерять сознание. Он залезал костлявыми пальцами в раны и раздирал их ещё сильнее. Он вымещал всю боль и злость, которая камнем лежала на нем четыре года. Он мстил, будто злейшему врагу.       — Тьфу, мерзость какая. — сплюнул мафиози, встав, вытирая пораненные руки о плащ. — Никогда не думал, что окажусь в таком состоянии. Ты так и будешь хрипеть? Даже слова мне на прощание не бросишь? В тебе едва теплится жизнь, а ты продолжаешь строить из себя что-то.       — Ты хочешь моего признания? Моей исповеди? Так вот, слушай, услышь ее! — захрипел Дазай, скребя пальцами скользкий от крови кафель. — Ты был ошибкой. Ты был самой страшной ошибкой природы. Ты должен был умереть ещё в утробе, чтобы не отравлять жизни. Ты столько раз был на волосок от смерти до того, как вступил в ряды мафии, но каждый раз что-то спасало тебя. И мне жалко, жалко тебя, что ты оказался таким… — найдя где-то силы, говорил Осаму более высоким тоном.       — Я был ошибкой, ты стал… Какая разница? Разве за два года, что ты был неприкаянный, что-то изменилось? Нет. Из тебя не вытащить тьму и ложь. Тебя не вытащить из мрака. Конечно, это все — пустые звуки. Но почему же сейчас ты так отчаянно борешься за жизнь, а не за существование? Почему ты не можешь признать меня. — мафиози замолчал, отпнув от себя плеть. — Ты хочешь жить, но тебе что-то мешает. Что — я понять не могу, да и не хочу. Ты прав, мы разные, но сердце у нас одно. И каждый его стук отдает глухой болью, которая не утихает. Она сильнее всего. Даже от ран тебе не было настолько больно. — мафиози медленно расстегнул ремень, широкие брюки скатились вниз. — Тебе недолго осталось терпеть. Я скоро закончу, насладившись твоим унижением.       Осаму, закрыв глаза, слышал шорох ткани, но ему вдруг показалось, что подчиниться будет легче. Эта покорность, вызванная скорее безысходностью, выводила мафиози из себя ещё больше. Хотелось сделать так, чтобы детектив наконец заплакал.       — Повернись ко мне задницей. — скомандовал тот, и Дазай повиновался. — Тебя даже не возбудила моя жестокость, странно… — протянул он, вытирая ягодицы ладонью от крови. — А я думал, что тебя заводит насилие и балансировка между жизнью и смертью.       Он фыркнул, согнул ноги в коленях и, уперев головку члена в зад, резко вошёл. Осаму вскрикнул. Мафиози знал, что ему больно и унизительно, но это забавляло его. Бинты пропитались кровью и потом. Лбы Дазаев покрылись испариной. Мафиози хватал Осаму за плечи, жадно сжимал их до хруста, ненасытными руками тянулся к шее, рвал ногтями кожу, сдавливал ходивший острый кадык. Он упивался истошным стоном, который детектив не смог сдержать, пытаясь получить наслаждение не столько от процесса, сколько от чужих страданий.       Наконец, Осаму зарыдал, обмяк под напористыми движениями своего насильника, вся полученная боль пролилась этими слезами, переполнив чашу. У него кончились силы держать себя в руках. Мафиози, почувствовал это и ему стало совсем скучно. Он вытащил член и, хлюпая по лужам крови босыми ногами, отошёл, наблюдая за тем, как с лица детектива спускаются сопли.       — Ничего не хочешь сказать? — снова спросил он, когда рыдания жертвы чуть утихли. — Повернись ко мне.       — Я тебя ненавижу! — закричал детектив в наглое лицо из последних сил, на четвереньках, дрожа поворачиваясь к истязателю.       — Нет, Осаму, ты себя ненавидишь. И на какой бы стороне ты ни был, справедливость или беззаконие не защищал, ты бы по-прежнему желал бы себе смерти, самой страшной и самой жестокой. Но заслужил ли ты ее?       — Самых страшных преступников приговаривают к смертной казни.       — Их приговаривают по закону. Я — над законом, потому что я — беззаконие. Ты не в этой игре, твой самосуд не имеет значимости. — мафиози помедлил. — И я приговариваю тебя как преступника, но приговариваю к жизни. Ты будешь долго мучиться, Осаму, пока не исстрадаешься. Твои слова о том, как ты меня ненавидишь, я могу воспринять как твою покорность мне. Великих всегда ненавидят.       Слова гулом звучали в голове, мысли вновь заплясали в чертовом хороводе, путаясь и врезаясь друг в друга.       — Он оклемается? — раздался звонкий голосок над ухом. — Может быть вызвать врача?       — Чтобы его положили в больницу? Поверь, в токсикологии условия дрянь. — ответил ему второй. — А учитывая тот факт, что он передознулся… Нет. Сам отойдет, не впервой. Как ты вообще нашел его?       — Я вышел из комнаты, а дверь к Дазай-сану была отворена. Я зашёл, а там в прихожей все разбросано, и пустая коробка. Я думал, что надо хранить таблетки у себя, но он уверял, что все нормально…       Осаму вдруг замычал, резко привстал и его вырвало. Он облегчённо вздохнул и запрокинул голову. Над ним стоял Ацуши и Танидзаки.       Осаму улыбнулся. Он выжил и в этой битве.