Вновь

Таскать каждый день твёрдый уголь было работой не из самых приятных и легких, тем более без отдыха и вообще любого перерыва, даже чтобы откопать где нибудь черствую хлебную крошку. Вновь и вновь приходится заправлять эту дрянную печь дабы Чрево не застыло на месте, замораживая с собой ещё всю жизнь в себе; пускай и одному из рабочих, главному всего нижнего этажа, Беглецу, удавалось увиливать с места, чтоб отыскивать новые незанятые руки для лучшей работы, спасая и просто находя незнакомых ранее номов, исследуя али осматривая дальние помещения, залы, мелкие комнатки, закрытые трюмы… С раннего утра, до половины ночи топка печи выбивала из Седьмого всю мотивацию жить и подкрепляло желание заглянуть в старые отсеки корабля чтобы, нырнув с головой, захлебнуться в застоявшейся жиже, которую тяжело было назвать водой, или броситься на расправу тем мерзким, склизким пиявкам, в миг душащим жертву, на последний, и в тоже время первый случай, прыгнуть вслед за брошенным топливом в адское, рычащее пламя. От тёмных раздумий парня спасала и грела прохладой мысль что после труда наконец, в какой уже раз, уединится со своей вечно брыкающейся остроголовой «игрушкой», забывая обо всём остальном, только наслаждаясь сладким тягучим моментом. Часы, расположенные высоко на балке под потолком, показали время темной ночи, а пасть печки, рыча и извергая клубы черного дыма, подтвердила точность времени. Беглец, закинув последний, большой кусок угля в огонь, выгнулся в пояснице, хрустя позвонками, после стирая со лба пот, и тут же затирая, оставленную грязной рукой, черную полосу более чистым рукавом своей синей толстовки. Закончив с разминаем он оглянулся на небольшую кучку номов, половина которых собиралась отправиться на отдых к главному очагу в их убежище, высматривая нужного ему. Завидев знакомый, отличавшийся от остальных своей забитостью, слабостью и разнузданными движениями силуэт, Седьмой подошёл к остроголовым и, зацепив за шкирку, выхватил из толпы своего любимца. Тот, опомнившись от резкого рывка, стал махать конечностями, так что другие расступились подальше, стараясь вырваться и сдавленно, (горловина рабочей формы сжимала шею), умоляюще пища. Парень лишь довольно ухмыльнулся, перехватывая нома с загривка на руку, и ведя за собой в небольшую трещину на стене в самом дальнем, тёмном конце огромного помещения. Остроголовому приходилось почти бежать, но он все равно волочился за недоброжелателем, который, от попыток рвануть в сторону, сжимал хрупкую ладонь всё крепче. Наконец, забравшись сквозь пролом оба оказались в небольшой, относительно хорошо обустроенной и обжитой, комнатке. В одном углу был старый, замызганный не самым лучшим содержимым, темно умбровый диван, из которого в некоторых прошарканных местах торчала набивка, в другом углу валялся пыльный телевизор с разбитым экраном, на стенах висят пара теплых лампочек, периодически помаргивающие из-за сбоев электричества, с которым на корабле были некоторые проблемы. Седьмой с размаху плюхнулся на свой диван, разваливаясь и потянув ноги вперед, испуская тихий и протяжный выдох с шипением от пропуска воздуха через щель голосовых связок. Так он сидел пару минут, чувствуя как к телу вновь приливали силы хоть как-то существовать, и напоминая о главном заключителе этого дня, робко стоящего на входе, надеящегося что про него забудут, и так заснув глубоким сном без его помощи, но просьбы кому-то высшему не доходили, так что парень лениво похлопал по месту рядом, подзывая к себе того. Ном медленно, немного ковыляя и раскачиваясь в стороны, подполз к беглому, слабо пытаясь взобраться на софу, (подушка сидения была ному примерно чуть выше плеч), после пары попыток подхватываясь под плечи угольными руками и поднимаясь. Семь задумчиво оглядел гнома и опустил к себе на колени, хоть вернее на таз, подтянув-согнув свои ноги, облокачивая на них жёсткую спину «собрата», который уже понял что увильнуть не получится и покорно обмяк, до поры до времени. Беглец мягко взял бледные, иссохшиеся, казалось забинтованные, ладони нома, немного темные после крошащегося топлива, и потянув ко рту, прикусил пару пальцев. Мелкие, тонкие, жесткие. Он облизывал серые лапки, каждый палец по очереди, оставлял глубокие следы зубов, чуть с хрустом не откусывал фаланги, тянул «кожу» на запястьях, обслюнявливая все кисти, проглатывая грязь. Остроголовый, сидел с протянутыми руками, в ожидании того, момент к чему беглый оттягивал, и понемногу погружаясь в дрёму, но также оставаясь в напряжении. Наигравшись с хватательными конечностями, ещё немного их пожуя, Седьмой переключился на форму гнома, и стал развязывать, плотно держащие, чтобы не мешались рукава и штанины, веревки, расстегивая хитро скрытые пуговицы на груди и животе, осторожно снимая одеяние, показывая чуть выступающие рёбрышки и плоскую, но мягковатую, сухую грудку, довольно светлую, в отличии от не постоянно скрытых под комбинезоном, рук, ног да колпака с шеей. Пока ном лениво доставал руки из манжет, низом он почувствовал твердое движение, и небольшое давление меж ног. Внутри всё съеживалось от неприятных воспоминаний что будет происходить дальше. Беглый никогда не был мил, использовал хлипкое тельце как удобную игрушку, заставляя каждый раз рвать всё что можно было и нельзя, не гнушался пачкать всё изнутри в конце. Когда запыленная форма была кинута на другой конец дивана Беглец ссадил серого в сторону рядышком, сам чуть приподнимаясь, стягивая с себя темные штаны вместе с бельём. Закончив он сел поровнее и взяв остроголового под руки поставил над собой, немного трясь членом между сведенных белых бёдер. Раззадорившись ещё сильнее Седьмой заерзал на месте и чуть склонив нома, взяв его за плечи, резко опустил вниз, будто колом протыкая насквозь. От боли гном «вскрикнул» и захныкал, вцепившись слабыми руками в толстовку. —Тихо. Ты должен был уже привыкнуть. -зашипел парень, доводя тельце до упора. Остроголовый лишь ткнулся колпаком в синюю грудь, тихонько, жалостливо скрежеча. Беглец немного подержав его, чуть поднял того, тут же опуская вновь, слыша тонкий квакающий хрип. Ном знал что от него требуют, так что собрав силы, сквозь растущую боль, стал двигаться сам, ублажая насильника, чувствуя как тяжелые руки на плечах каждый раз с силой прижимают его к тазу. По телу одного проносились волны неприятства и отвращения, сзади всё ныло и жгло, тело другого радовалось «лекарству» от усталости и напряжения, прося больше и сильнее. В комнате слышалось почти неразличимое мурлыканье гнома, которое получалось из-за сбитого дыхания и сдавленности, слышались тихие стоны парня, наслаждавшегося процессом. Тело остроголового было сухое, что в купе с размерами не играло ему на руку, так что дело продвигалось туго и приходилось совершать резкие движения, попутно калеча себя, чувствуя тупую пульсирующую боль, раздававшуюся по ногам, спине и в животе. В какой момент он решил, что использовать белых угольщиков в своих корыстных планах будет чудесная идея? Когда это началось, когда случился первый раз?.. Этого серый бедняга уже не помнил, а размышления и всхлипы прервал Беглец, взявший его за бока и ускоряя медленный темп своей игрушки, ощущая близящееся завершение. И вот, ещё немного. Седьмой напрягся, а ном заклокотал. Внутренности последнего заполнились противной, вязкой липкой жижей, ставшей понемногу вытекать наружу, щекотливо струясь по бедру. Гном кое как встал, стягиваясь с кола, тут же с выдохом валясь рядом, поскольку ноги сильно тряслись или не двигались, да и просто перебирать ими теперь больно. Отвратительно–только подумал остроголовый, но тут его, осторожно сгребя в кучку и взяв на руки, подняли, и понесли в другую мелкую комнату, которую освещала единственная тусклая масляная лампа, стоящая посередине. На стене была небольшая труба, откуда тек небольшой водопад, благодаря работе печки, теплый, и под который полетел ном. От воды тот чуть потемнел, из-за чего грязь слилась с чистыми местами, делая вид будто гном весь вывалялся в угле да мазуте. Рядом под воду стал парень, и немного понежившись под полу горячей, слегка ржавой жидкостью, схватив зашореный кусок мыла, принялся устало оттирать угольную, и не только, грязь с обоих, периодически «заигрывая» со своей «игрушкой», нервы которой всё больше сдавали, подстрекая нома сбежать от своего начальника в самый дальний угол Чрева, запрятавшись там до самой смерти, только до смерти кого из обоих, неясно. Закончив с водными процедурами, и ещё немного подомогавшись остроголового, Беглец завернул себя и подопечного в, вроде, чистые тряпки, служившие полотенцами, и потащился обратно. В главной каморке он быстро кинул на диван дырявый плед и пыльную подушку, развесил на крючки брошенную по углам одежду, сам накинув на себя чистое, да завалился на софу. Рядом робко подлег ном, не на ледяном полу всё же спать, хотя если действительно выбирать, то лучше закоченеть и не проснуться вовсе. Беглый, как только остроголовый свалился рядом, крепко обнял его, сдавив так, что тот тонко пискнул, тщетно слабыми пальцами стараясь ослабить хватку, что спустя пару минут кое-как удалось. Ткнувшись носом в колпак и притянув его обладателя к себе за талию Седьмой наконец спокойно вздохнув погрузился в глубокий сон, но не на секунду не разжимая рук, оставляя нома с мыслями наедине. Тот тихо, мысленно плакал. Завтра ничего не изменится, как день сурка, постоянно…