Даже самое неумышленное прикосновение теплых, мягких, но таких сильных и уверенных рук заставляли его подрагивать, легонько и тепло улыбаться и, что самое главное, желать еще. С каждым днём эта жажда росла с удивительной скоростью. Повечеру он тихо мечтал, чтобы смуглые, цвета молочного шоколада руки или крепко сжали в объятиях, согревая своим почти неестественным жаром, или просто взяли его собственные и не отпускали.
Эта своеобразная зависимость взяла начало с простых вещей, значение которым француз особо не придавал. Только через какое-то время после лживой смерти союзника пришло осознание, что чего-то недоставало.
Жан-Пьер вспоминал, как во время их небольших ссор он постепенно приходил в себя и сбавлял крик, когда руки в золотых толстых браслетах аккуратно отцепляли его собственные с красной мантии и звучал спокойный глас, пытающийся объяснить очевидные вещи, о коих он только потом задумывался, внимая эху этого голоса в голове. Вспоминал, как эти же руки сжимали плечи и потряхивали, если он начинал громко бредить в беспокойном сне, как иногда приводили его в чувства и со всей осторожностью обрабатывали раны, как поправляли накидку, позже легонько укладываясь на плечи, как толкали и похлопывали, пытаясь разбудить от крепкого сна после долгой дороги…
Бывало, француз даже донимал Абдула, стараясь хоть на половину секунды дотронуться до него — например, просил подать что-нибудь, когда они обедали в очередном ресторане или кафе, на что неоднократно получал ворчливое «Сам возьми». Или набирался смелости дотронуться сам, сделав вид, что это происходило случайно. Подсознательно он знал, что Абдул далеко не дурак и наверняка читает его, как открытую книгу, замечает все детали и загадочно молчит, подыгрывает.
Польнарефф не совсем разумел, что именно он чувствует к своему товарищу, постоянно выручающему из передряг и проблем. Возможно, то была простая привязанность или, он иногда даже боялся об этом думать — нечто большее, вроде влюбленности. А может вовсе какое-нибудь высшее чувство, совсем непохожее на эти. Что он знал точно — его переполняла необъяснимая, особая и искренняя радость и тепло, если удавалось видеть его яркую улыбку на смуглом, слегка округлом лице и — редкость — слышать низкий, заливистый смех.
Болтливый француз был счастлив просто быть рядом с ним, в конце-концов даже почти научился выслушивать его порой нудные монологи. Целился разговорить его на простых обыденных темах и шутил, норовив вновь услышать его бархатистый голос, увидеть хотя бы мелкую ухмылку.
Так, постепенно Польнарефф терял всякий стыд. Он стремился получить больше касаний и практически всегда добивался этого, но также стал ждать еще и какой-либо яркой ответной реакции, будь то раздражение или даже наоборот… Жан-Пьер не был из тех, кто постоянно пресекал свои желания и стремления, он упорно добивался своего и это давало воодушевляющие результаты, как и в этом случае…
***
Абдул на протяжении довольно длительного времени наблюдал за неосторожными действиями энергичного союзника. Иногда его компания выматывала, но он терпеливо молчал, продолжая слушать и присматриваться. После его «воскрешения» Польнарефф будто восполнял потерянное с новой силой. Провидец не был против, даже проявил к этому особый интерес, отмечая каждую реакцию француза на их взаимодействия. Беглые небесно-голубые глаза, подрагивающие руки, нелепые движения, кривая ухмылка, почти незаметный румянец… по-особому умиляли, заставляли сердце биться чаще. Ранее он часто одёргивал себя, если хоть на пару минут проявлял такую слабость — знал, что впоследствии это может принести большие проблемы. Но заглядывая в искрящиеся, наполненные энтузиазмом глаза, смотрящие на него, понимал, что бесповоротно влюбился в этого несносного болтуна, свою противоположность, и не мог ничего с этим поделать. Хотелось защищать его несмотря на все возмущения и вздоры, оберегать, как самое дорогое в этом мире. Просто быть рядом до самой смерти.
К принятию, как он был наслышан — подобных «запрещенных» чувств Мухаммед шёл так же долго, как и его возлюбленный. Им обоим не понадобились слова, чтобы дать другу понять всё, достаточно было обычных взаимодействий, мягких касаний и теплых взглядов.
Польнарефф был несказанно рад, даже, на удивление, постарался скрыть эту химию от лишних глаз, ведь последствия были ему кристально понятны. Никто не должен был знать об этом, кроме их самих.
***
Душераздирающий, истошный крик в который раз разрезал гнетущую тишину каменного храма, а после резко смолкал. Он не мог потерять его. Не снова. Не так. Отрицая утверждения о гибели его дражайшего спутника, срывал голос и захлебывался гневом.
Мрачные воспоминания въелись в мозг, ночами не давая покоя. Тревожили, пожирали изнутри, до противной тошноты выматывали из раза в раз. Воспроизводились в кошмарах, своими липкими, холодными руками постоянно хватая за горло и сжимая, словно тиски. Он старался напоминать себе как можно чаще, что никто не властен над судьбой, что её невозможно предугадать до мелочей и переиграть, даже если очень захотеть. Но без конца подавлять всю скорбь и перекрывать кошмары проигрыванием самых светлых, пережитых событий становилось трудно, так, оставалось только смириться и идти дальше, стремиться вперед, как раньше. Утопая в навязчивых, надоевших мыслях.
Время неумолимо отдаляло его от того дня, когда он снова потерял дорогого себе человека. Несмотря на то, сколько уже прошло, он всё равно порой ощущал призрачный жар его мягких прикосновений, с содроганием оборачивался и всегда никого не заставал. За плечами была лишь безликая, тягостная пустота.
