Близость

Близость не меняет их. Мэй Чансу иногда даже самому кажется, что это так. Их споры всё такие же ожесточённые и увлекательные, их вежливость в чужом присутствии безупречна, а отношения — выверенно нейтральны. Вот только если бы рядом оказался человек, который знает их обоих достаточно хорошо, ему хватило бы полувзгляда, чтобы понять. Наедине — чуть дольше взгляды, чуть теплее улыбка, чуть уютнее вечерняя тишина. И в полумраке подземного хода вместо прощального церемониального поклона Цзинъянь позволяет себе аккуратно взять в ладони лицо Мэй Чансу и поцеловать, нежно, едва касаясь, ничего не требуя, просто даря тепло и ощущение реальности. В один из таких вечеров Мэй Чансу берёт его за руку и ведёт за собой, не отнимая ладони до самых своих комнат, кожей чувствуя радость и предвкушение. Как только двери закрываются за ними, он разворачивается и целует сам, перехватывая инициативу, забирается пальцами в тугую причёску, ловит ртом рваные выдохи. Чужие сильные руки шарят по его спине и ниже, притягивают ближе, близко-близко, грудь к груди, пахом к паху. И Мэй Чансу, не выдерживая, притирается ещё ближе, и только когда слышит приглушённый стон, понимает, что это его собственный. Цзинъянь улыбается в поцелуй, чуть отстраняясь, приникает лбом ко лбу: — Быть может, мы всё же дойдём до постели, господин советник? — голос его низкий и тягучий, а в глазах пляшет пламя, заливая желанием радужку. Пальцы его сноровисто распутывают пояса, свои и чужие. Теряя по пути предметы одежды, они шаг за шагом движутся к гостеприимно расстеленной кровати. Цзинъянь не даёт им обоим упасть на неё: подставляет руку, перенося вес обнажённых тел, осторожно укладывает Мэй Чансу на простыни и укрывает собой — горячо, правильно. И тот прогибается навстречу, запрокидывая голову, открывает шею, Цзинъянь тут же проводит по ней языком, смыкает осторожно губы, не давая себе волю оставлять следы на нежной, почти прозрачной коже, сквозь которую вязью проглядывает голубоватая сетка вен. Рука Цзинъяня скользит вниз, оглаживает живот, спускается ниже — Мэй Чансу недвусмысленно раскидывает бёдра, — и Цзинъянь принимает его приглашение, аккуратно дотрагивается до отверстия, которое, неожиданно для него, оказывается смазанным и растянутым. И только в этот момент Мэй Чансу позволяет себе вскинуть голову с победной ухмылкой, будто он только что воплотил в жизнь самый смелый и невероятный стратегический план. И тут же давится ей, потому что сразу два пальца Цзинъяня оказываются внутри, двигаясь медленно, но настойчиво. Он останавливается, когда внутри уже три пальца, а дыхание Мэй Чансу становится прерывистым и поверхностным. Это будто немного трезвит Цзинъяня, отодвигая на второй план желание, оставляя лишь искрящуюся заботу. Он подтягивается на локте ближе, ждёт, пока Мэй Чансу придёт в себя немного. Несколько прядей выбились из причёски Цзинъяня, и Мэй Чансу, пытается заправить их за ухо, потом задумывается на несколько мгновений и с совершенно юношеской улыбкой тянет заколку прочь из волос, позволяя тяжёлым локонам свободно рассыпаться по плечам. — Обещайте мне, что сразу же предупредите, если я сделаю что-нибудь излишнее, что может причинить Вам вред. Тишина затягивается. Мэй Чансу не хочет врать в мелочах. Но он понимает, что сейчас его не заставили бы остановиться ни сам император, ни вражеские войска, ни дракон во плоти, появись они все вместе на пороге спальни. Цзинъянь верно трактует его молчание, чуть качает головой, сдерживая смех. — Хорошо, тогда я сам буду контролировать нас обоих, — его слова звучат твёрдо, но скользкие пальцы уже продолжают свои прерванные действия. Улыбки отражают друг друга: одинаково голодные, одинаково влюблённые. Выдержка Цзинъяня поистине великолепна. Входит он медленно и осторожно, несмотря на нетерпеливые уговоры Мэй Чансу. Чутко прислушивается, когда начинает двигаться, но слышит лишь полные удовольствия стоны и позволяет себе расслабиться, ускоряя темп. Они считывают каждое движение друг друга, стремясь навстречу, стараясь подарить удовольствие. Когда Цзинъянь переворачивает Мэй Чансу, накрывая собой, дыша тяжело во влажный затылок, он слышит молящее на выдохе: — Цзинъянь, прошу, пожалуйста. Цзинъянь пьянеет от звука собственного имени в чужих устах, понимает просьбу слёту, обхватывает длинными пальцами член Мэй Чансу, подстраиваясь под собственный ритм. Тому хватает всего нескольких движений, чтобы оказаться на грани — и утянуть за собой Цзинъяня. *** Когда Мэй Чансу удаётся выровнять дыхание, он кивком указывает на полную бадью в дальнем углу: — Вода как раз подходящей температуры, Ваше Высочество, — голос его звучит чуть хрипло, сорванно. — Как Вы предусмотрительны, так внимательны к деталям! — Цзинъянь очевидно прячет за иронией признательность. Обнимает его со спины, выцеловывает дорожку от плеча по лопатке к позвоночнику и вверх к шее. Утыкается носом в кромку волос и замирает так. — Стараюсь по мере сил — это же то, чем я могу служить Вашему Высочеству! Тем более здесь у меня хороший учитель. Цзинъянь поднимается и подхватывает Мэй Чансу на руки. Что-то внутри того пытается бунтовать против подобного обращения, но он заталкивает это поглубже, сам обнимает Цзинъяня за шею и прячет лицо в её изгибе, невесомо целуя солёную кожу. Вода принимает их ласковым теплом. Они аккуратно смывают друг с друга пот, в их движениях нет неловкости — лишь сквозят нежность и забота. Мэй Чансу перехватывает ладонь Цзинъяня, прижимается к ней щекой, шепчет, закрыв глаза: — Благодарю Вас, Ваше Высочество. Мэй Чансу не смог бы объяснить и себе, что вкладывает в эти слова. Ему отчаянно страшно от того, что он может ответить, задай Цзинъянь правильный вопрос. Но Цзинъянь лишь проводит большим пальцем по сомкнутым векам, по виску, эхом повторяя: — Благодарю.