"Если бы в этом мире можно было сделать другой выбор..."
Белое цветение, лепестки осыпаются, словно весенний снег, заметают дорожки. Яркое солнце слепит глаза, но вовсе не жжет, лишь разбрасывает причудливо пляшущие тени на земле... Насколько бы светло сейчас не было, нельзя было разглядеть силуэт, стоящий впереди, а наверное, просто не хотелось. Не хотелось вновь чувствовать это отчаяние, отчётливый запах которого распространялся с неимоверной скоростью. Отчаяние, смешанное с испугом. Испугом от всей той безысходности и невозможности что либо поменять... Всё происходит так, как должно происходить. Но тогда почему тогда хочется выть волком?.. Оверлорда-старшего уже давно тяготили события прошедших лет, от них нельзя было избавиться, спрятаться, убежать, пусть проблемы бегсвом не решаются, пусть это крайний случай, но если ничего не остаётся, если никак по-другому нельзя, то... наверное, можно стать последним трусом. Не так-то это плохо... "Если бы можно было признаться немного раньше, возможно... возможно ничего не случилось бы." Да, если бы тебе хватило смелости... Нужно ведь быть практически безумцем, чтобы постоянно кормить себя надеждами на светлое будущее, при этом желая замять все ошибки прошлого. Браво, Фейн Оверлорд, великолепно... –Господин... Господин Оверлорд, Вам нехорошо? –Тёмные глаза смотрят с неким беспокойством. –Нет-нет, всё в порядке, в полном. – Ложь. Его зелёные глаза спокойны, как всегда, но в сознании идёт самая настоящая война, если так можно назвать всё это. Было бы до колик смешно, если бы не грустно, ведь хьюманарт лорда крови предпочёл вязать роман с вампиром. Да, пускай Элли думает, что никто ничего не знает, пусть делает вид, что ничего не происходит, да шила в мешке не утаишь. Слишком уж просто было сложить два и два. Фейн одним взглядом наблюдает за своим артом, всё ещё пытаясь понять, почему он так поступает. Это было... нечестно? Наверное, но неприятно точно. Опустошающее чувство, которое испытывают люди, которых предали. Хоть Фейн не человек, пусть пока предан только косвенно, но он не кусок камня, чтобы ничего не ощущать вообще. Пусть на вид строг и серьёзен, но в душе всё ещё маленький ребёнок, которому становится до тошноты жутко от того, что с ним так поступают. Ужасно. Отвратительно. Почему приходится разрываться между безграничной любовью и желанием убить своими собственными руками? Почему нельзя просто взять и сказать это чёртово "Я тебя люблю", и наплевать на мнение окружающих? Это же ведь возможно, так почему ты трусишь, Фейн? Сколько бы раз не приходилось себе говорить, что вампир, а особенно лорд крови не должен давать себе поблажек, нигде. Не должен трусить, не должен быть язвой. Не должен быть груб или наоборот, слишком мягок. А кто бы знал, что это так сложно? Так сложно следовать всем этим негласным правилам, просто страшно. Хочется просто чьего-то внимания, ощущения твёрдой опоры, банально, но хоть крупицы тепла... Прямо сейчас это тепло утекает, уходит, словно вода сквозь пальцы. Прямо сейчас, на глазах, и просто необъяснимо, но Фейн Оверлорд позволяет этому сбыться. Помнится, он сам дал свою поддержку, обещал. Руки сами тянутся вслед за уходящим, ускользающим из вида силуэтом, голос предательски дрожит, оседает, выдавая с головой все сомнения и опасения. –Подожди...– просит этот самый осевший голос, и как ни странно, Элли останавливается на месте, оборачиваясь. Лучше бы он этого не видел, ведь никогда не сможет себя простить. Не сможет простить себе этого убитого вида, проступивших под глазами тёмных пятен и морщинок. Не оставшись стоять на месте, брюнет ставит свой чемодан на пол, прямо туда, где только что стоял сам и расставляет руки в стороны, приглашающе кивая. Можно было подумать, что Оверлорд не поведётся, останется, что-нибудь захочет сказать, но вопреки всему этому, словно потерявшееся дитя идёт к объятиям. Тонкими пальцами сжимает плечи, как можно ближе стараясь прижаться, как можно глубже вдохнуть, несмотря на стесняющее грудную клетку неприятное чувство. Он позволил дать себе слабину и теперь будет вечно о ней помнить. Помнить о том, как широкие ладони аккуратно гладят спину, успокаивающе, убаюкивающе, о том как мягкие губы касаются виска, горящих щёк и губ, оставаясь приятным покалыванием на коже. Эти следы будут гореть. Долго, мучительно, печёт и жжётся, тяжелеет, тянет словно ко дну, не позволяя пошевелиться. А начнут они это делать ровно в тот момент, когда знакомые очертания пропадут среди цветущих и плачущих белыми лепестками вишен.–До свидания, Элли.