Ты Москва — я Питер

Я никогда тебя не понимал. Сложно понять желание жить в таком муравейнике, как Москва. Не знал я, откуда у меня было такое предвзятое отношение к столице: я или не любил этот город как истинный (как мне уже казалось) петербуржец, или не любил быть постоянно в разлуке с тобой. А Питер точно не пойдёт? А переехать? Ты видел город? Город восхитительный! — Москва тоже хороша, Арс, и здесь моя работа. — Ты не стал напоминать о том, что и моя работа, отчасти, тоже. — Я не могу постоянно метаться между двух столиц, я не ты. И это было бы подозрительно. — Чаще видеться со мной? — А кто хотел держать отношения в тайне? — Мы оба? — Тогда нам нужно искать компромисс, не считаешь? — твой тон был настолько спокойный и лукавый, что я не мог на тебя злиться или обижаться. Я хотел тебя только обнять и затискать. Спрятав свою гордыню куда подальше, я ненавидел то, насколько ты был всегда прав. Я ненавидел то, как сильно тебя любил. А я любил тебя. — Паш, ты приедешь ко мне на выходных? — Конечно, котик, — от каждого милого прозвища из его уст, будь то даже «солнце», у меня сердце начинало биться чаще. — Но у меня выходные будут со среды на четверг, ничего? — Прекрасно, среда и четверг — значит, договорились. — Значит, договорились, — передразнил ты меня без тени злобы. А я вновь тобою очаровался. Ну что за ребёнок в теле сорокалетнего мужчины! Собственно, рядом с тобой я чувствовал себя таким же. Молодым. Непосредственным. Счастливым. Я пытался состроить что-то по типу обиженной гримасы, но не получалось: я не мог не улыбаться, гладя на тебя. Ты заботливо поцеловал меня в макушку. Я посочувствовал себя совсем крохотным — меньше хлебной крошки. Совсем по-нищенски. Отвратительно. Прекрасно. — Мы снимем апартаменты на Почтамской, прямо у Исакия. Я хочу, чтобы всё было красиво. Ты, усмехнувшись, тихо добавил: — То есть идеально. — А как можно по-другому? — С тобой — никак. Что-то невыносимо сжимало горло, когда я желал привести тебя в свою квартирку — одинокую квартирку недалеко от центра, где обычно только я один, где холодно, где пусто, где ты — гость. Мне всегда хотелось чего-то… общего. Номер в дорогом отеле — слишком заметно, номер в обычной гостинице — и вот мы потеряли всю роскошь нашей встречи, её недоступность и при этом ценность. Это должно было выглядеть как что-то недостижимое — настолько же красивое. Если средства позволяли, мы тратились на эстетику. Мне было это важно. Тебе был важен я. И всё сошлось. — Прости уж, я у тебя максималист. Иногда я сочувствовал в этом тебе: в том, что у меня вечно горит пятая точка. Иногда я видел, как сильно в этом мы с тобой схожи. Если делать, то на полную катушку, если и падать, то только сразу, полностью, целиком, с головой, не сопротивляясь. Никак иначе. Зачем жить, если не на максимум? Зачем делать «как-то так», когда можно пытаться делать лучше всех? С такой моралью я бесчисленное количество раз падал в грязь лицом, брезгливо обтираясь и разламываясь в щепки, но моего упрямства хватало, чтобы бодро встать, наплевать на всё и всех и пойти дальше, не оборачиваясь на свои ошибки. Ты мне говорил, что я сильный и смелый. Я говорил, что ты просто слишком меня любишь. Ты не отрицал. — Дело не в максимализме, — мне показалось, или ты закатил глаза, при этом широко улыбаясь? — ты просто-непросто у меня сам по себе идеальный. Признаться честно, я любил комплименты, я привык к комплиментам, комплименты мне льстили, но каждый раз, когда ты, может, даже просто мимолётно скажешь хотя бы одну нежность в мою сторону, я таю и теку, как девственница в школе перед первой своей любовью. Любое слово от тебя, любая фраза — всё это ощущалось… по-другому. Иначе. До сих пор не могу это объяснить — а нужно ли? В твоей Москве я любил два места: съёмки «Импровизации» в «Главкино» и твой дом. Когда-нибудь мне бы хотелось сказать «наш дом». Ладно, не буду лгать, одна кофейня совсем рядом с твоим домом — ещё одна отдушина, ещё одно убежище, в котором мы — это просто мы, а не Арсений Попов и Павел Воля. Просто люди. Просто живём. Просто любим. Да, так просто! Понять, что где в городе твоём находится, я даже не пытался. Метро игнорировал, ибо в одиночестве я бы там заблудился и остался жить — просто потому что не нашёл даже выхода. Если мы и ездили там, то только вместе. То только я руку твою не отпускал, пытаясь потерять — терять тебя я боялся всегда. Ты же… идеальный. Каким считаешь меня. Только ты — именно ты — на самом деле совершенный. Бывает, я спрашиваю кого-то несуществующего: я точно тебя достоин? Вновь и вновь я удивлялся, как ты выдерживал все мои бурчания насчёт того, какая Москва со всех сторон для меня одинаковая, и как оттуда выбивается Сити. Ты мне каждый раз объяснял (и даже приводил аргументы), что это не так, и что любить здесь есть что — и много — но я упрям и неподвижен, как мёртвая лошадь. Для меня это не то. Для меня здесь нечего любить, кроме тебя. Только тебя. Я не виноват же, что я не Москва — я Питер. — Напомнить, что ты из Омска? Я закатил глаза и фыркнул. Тебя почему-то это лишь умиляет; что бы я не сделал, ты найдёшь в этом свою очаровательность! — Только не говори, что ты меня не понял! — Понял, — не стал увиливать ты, улыбаясь так мягко, так тепло. И вдруг ни с того ни с сего ты восхищённо: — Ты удивительный. Я не знал, можно ли смущаться больше. Или любить. Может, хватит? Моё сердце давно уже не выдерживает даже твоего пронзительного взгляда, который выбивает из меня весь воздух. Ты потрясаешь мою душу. То было в Москве. А потом меня ждал Санкт-Петербург, нас — разлука. И снова встреча. Ранним утром я встретил тебя в аэропорту «Пулково» с цветами, спрятанными в машине. Мы не виделись больше недели — невыносимой, мучительной недели, где единственное, что меня спасало, это бесконечное рассматривание твоих (и наших совместных) фотографий и видео, во время которых я лыблюсь, как абсолютный дурак, отчего иногда болит лицо — надо же так широко улыбаться!.. Удивительно было, как незаметно ты, имея при себе огромную популярность, проскальзывал меж пассажирами, выходящими к друзьям, родственникам или новой жизни. Я всегда ставил тебя в пример. Признаться честно, я тоже не сразу тебя разглядел в этой чёрной толстовке… Поцелуй в машине — то, что было жизненно необходимо. На виду у всех, прямо в здании аэропорта, это было невозможным, а вот в закрытой машине с тонированными окнами, под мысленный счёт секунд до зелёного света светофора — самое то. Сердце трепетало, чувства при каждом прикосновении готовы были вырваться наружу. До зелёного три, два… Я быстро оттолкнул тебя, как ни в чём не бывало продолжив вести машину. Ты засмеялся. Я облизал губы, стараясь не выдавать своего полного удовлетворения. А ведь нас ждало два восхитительных дня вдвоём, в моём Питере, с моим тобой. И жизнь снова обрела краски. Давным-давно заснувший романтик внутри меня подал знаки жизни; ты всегда мог оживить меня одним присутствием. — Паш, я тебя люблю. Это вырывалось каждый раз, когда я думал о том, что не мог бы прожить без тебя и секунды — как повезло мне, что я тебя встретил в прошлом, что теперь мы есть в настоящем. Я был рядом и скучал одновременно. Одним днём пришлось прийти к выводу, что это и есть, получается, любовь. Наша любовь. Ты не ответил — твоя улыбка и твои глаза это сделали за тебя. Боже, мои слова казались мне ничтожными по сравнению с тем, насколько искренно говорило твоё тело. Я видел твою душу — ты был мне открыт. Ты же знаешь, что я всегда готов тебя впустить в ответ? Мне нравилось ходить по Исаакиевской и Сенатской площадям, захаживать в Александровский сад и время от времени покупать билет внутрь Исаакиевского собора, чтобы насладиться этим величием и эстетикой. Иногда я тебя затаскивал на колоннаду — ты никогда не мог устоять перед моим скорченным в странно милую просящую гримасу лицом, даже если приходилось подниматься высоко, далеко и долго. Ты никогда не жаловался на усталость — я тоже не знал такого слова. Мы проходили километры в центре, по сотому разу обхаживая знакомые места и находя в них что-то небольшое, но новое. Завораживающее. В этом была наша эстетика. Эстетика во всём. Даже в той комнатке, что мы сняли на два дня — и та была пропитана особенной, нашей атмосферой. Кофе у Казанского, вечер на Сенной, песни у Гостинки. А что твоя Москва? Мне в тей тесно, мне в ней сумбурно, я за ней не успеваю; во мне нет желания за ней успевать. Когда я вижу тебя у себя в Питере, весь мир останавливается. Когда я вижу тебя у тебя в Москве, мир продолжает бежать с бешеной скорость, сталкивая всех, кто попадался на пути. А ты бежал за ними. Без меня. И одинаковая она… твоя Москва. Со всех сторон — одно и то же. И опять ты меня убеждаешь в обратном! А я убеждаю тебя переехать ко мне. И так по кругу. Пока я не сдамся и не упаду в твои объятия, пока я не прижму тебя крепче и не зароюсь носом тебе в шею, которая пахла уютом, теплом и корицей. Было хорошо. Правда, хорошо. Я забывал обо всём. Нас ждала ещё одна разлука. Очередная. И долгожданное воссоединение. Мы всегда ведь возвращались. — Я тебя заберу. Подожди только минут десять, посиди где-нибудь, я в пробку попал, так что немного задерживаюсь, — первое, что я услышал по прилёте в столицу. Мы не договаривались о встрече; если честно, я даже не говорил тебе даты и времени, когда прилетал. Расстояние между нами — моя обида. Я не мог обижаться лишь тогда, когда видел тебя собственными глазами. — Ты у Оксаны узнал? — Почему ты мне не сказал? — Сначала ответь ты мне на вопрос. — Да, я написал Оксане — это было логично сделать, учитывая твою непостоянность. Благо, хоть ваша администраторка не меняет свои решения каждую минуту. — Вскоре заботливо-ругающий тон сменился на грустный и уставший: — Я считал часы до нашей встречи. Я же скучал, милый. Как и каждый раз, — промелькнуло в голове у нас обоих. — Я думал, что ты будешь занят. Не хотел тебя лишний раз беспокоить. — Арс… — я как будто видел то, как тяжело он вздыхает. Потом выдаёт тихое и ласковое: — Ну ты и тупичка. Я иронично заметил: — И ты меня таким любишь. На что получил непоколебимое: — Люблю. И вот я на тебя больше и не обижался. Мы не успели даже заехать к тебе забросить вещи — твоя машина сразу нас домчала до «Главкино», где приходилось вновь делать вид, что мы не целовались, этакие влюблённые дураки, пять минут назад на переднем сидении автомобиля на парковке. Следующие три дня были сумасшедшие. Помимо съёмок самого шоу, мы планировали другие, составляли расписание, обсуждали, снимали, пробовали — вихрь этого захватывал с головой и уносил далеко в Сахару, где лишь игривые миражи жестоко дразнили маленькими мечтами о совместном с тобой ужине, фильме, ночи… Я любил свою работу, она была одной из моих самых главных зарядок — она снабжала меня энергией так сильно, что я одним касанием смог бы зарядить всю электростанцию. Но ты… твоё присутствие мне было необходимо. Я разучился жить без тебя. Периодически кидаю тебе сообщения по типу «Как ты?», получая короткие фразы в ответ. Иногда ты тоже меня спрашивал, как дела, и никогда не забывал добавить, что скоро мы встретимся и всё будет хорошо. Насколько сильно я влюблён, если твой взгляд — моё спасение? Не нравилось мне то, насколько занятыми мы были все дни, что я отложил на совместное лежание в постели и наслаждение друг другом. Как только я освобождался, меня тут же выхватывали куда-нибудь ещё — «Давай, пока ты в Москве!» — а ты просто-напросто не освобождался, ведь автоматически соглашался на любую авантюру, что тебе предлагали, как, впрочем, и я. И ни минуты на прогулку. А может, я хотел, чтобы у нас было всё красиво, как в сказке, чтобы шли мы в ночи при свете одних лишь фонарей и были оторваны от всего мира — ведь у нас был бы свой мир, в котором никому другому не было бы места. Я замечтался настолько, что и забыл, что находился в машине: меня срочно позвали на проект в другую часть города, а я не смог отказаться, мне было слишком интересно. Меня легко завлечь. Но, уже сидя в машине и посматривая на место, где мог бы сидеть ты, я думал: уж слишком легко завлечь. Когда это уже меня не будет тянуть на каждое необычное (часто сомнительное) предложение? Оглядевшись по сторонам, понял, что мог спокойно снова погружаться в свои мысли: мы стояли в пробке. Я к пробкам мало привык — этот город без них жить не может. — Паш, — я, сам не понимая как, вдруг позвонил тебе, — а ты не хочешь устроить фотосессию? Вдвоём? Возьмём кого-нибудь из моих, у кого я часто бываю, кому можно доверять… И ты впервые согласился. Я уже в голове строил планы, представлял картинки и придумывал образы. Когда я посмотрел цену на это в Москве, я пожалел, что не умел придумывать деньги, а точнее их представлять и тут же получать на руки в безграничном объёме. Через минут десять я остыл. Мы всё ещё стояли там же. Взгляд в окно. Взгляд на пустое сиденье сбоку. Снова повернул голову к улице. Как пусто. Как одинаково. Как пусто. Почему улицы такие одинаковые? А это снова точно такое же МГУ?.. Про метро я вообще думать боялся. Оно и там, и тут, и не понятно, зачем так много. Ты часто закатываешь глаза и говоришь, что мне всё в Москве не то. Ну не то и всё — что я могу с этим поделать? Эта Москва не та, она не моя. Она суетливая, а не энергичная, она спешащая, а не динамичная, она шумная, а не живая. Она не даёт мне вздохнуть. Надышаться. Тобой. А может, я просто придирался, ведь из-за этой Москвы я не могу тебя видеть со мной, в моей среде, в моём Питере. Я снова поехал в офис. Встретил ребят, хорошо провёл время — и продуктивно. Возвращался поздно. Возвращался в мыслях — и чужой машине. — Хочешь кофе? Твой голос вытащил меня из раздумий, как будильник вытаскивает спящих людей из их сна. Я смутно осознавал, что происходило, но чётко видел твои губы, сжатые в одну тонкую полоску. Ты немного улыбнулся, или мне показалось? — Кофе? Ты время видел? — пролепетал я, пытаюсь сфокусироваться на твоём лице. — Второй час уже. Ночи. Мы только возвращались с работы. Меня предлагал подвезти Серёжа, но ты сказал, что уже со мной договорился, что тебе совсем не сложно; Матвиенко и не препирался. — Так хочешь? — Я бы выпил матчу. — А что это? — Понятия не имею, — я пожал плечами, широко зевнув и прикрыв рот рукой, — но хочу узнать. Зелёный такой напиток — мне кажется, похожий на чай. А может, какое-то новое кофе. Кто его знает. — А я всё-таки по классике возьму себе эспрессо. В ту ночь мы оба узнали, что матча — японский зелёный порошковый чай, который не был столь необычен, как своё название, но мне всё равно понравилось. Фисташковый сироп, вкус солёной карамели — и вот уже идеальный напиток готов. Я медленно целовал тебя в шею, прижимаясь к тебе всем телом в этой маленькой пустой кофейне, чувствуя необходимость хоть как-то отблагодарить за купленную матчу. Мы с тобой встречались уже долго, а я до сих пор не мог свыкнуться с тем, что иногда ты за меня платишь. Но принцем чувствовать себя приятно. Будь я котом, я бы мурчал лишь глядя на тебя. Вся романтика испарилась в одно лишь мгновенье, когда я повернул голову и посмотрел через маленькое окошко на улицу; когда понял, что это одно наше мгновенье — лишь мгновенье. Через минуту его же не будет. А у меня завтра самолёт. А у тебя самолёта нет. Ты здесь живёшь. Я буду снова ворчать о том, что иметь три основных аэропорта — не дело, с одним было бы легче не запутаться, а под этим иметь в виду, что меня душат наши прощания и расставания, ведь я ненавижу говорить тебе «пока», даже если это «пока» не губительное «прощай», а лишь утешительное «до встречи». Мог бы я, мы бы не расставались ни на секунду. Да, точно. Мы же не можем. — Знаешь, Паш, иногда мне хочется верить в судьбу, что всё всегда происходит именно так, как суждено нам с самого начала. И встречаем мы только тех людей, которые хотя бы немного изменят нашу жизнь: кто-то больше, кто-то меньше, без разницы. И что всё это… неслучайно. — Почему «хочется верить», а не «я верю»? Я пожал плечами, слабо усмехнувшись. — Познакомились бы мы с тобой раньше… Когда я только переехал в Питер, например. Было бы идеально, — я на секунду задумался, мечтательно подняв взгляд, — да, было бы именно идеально. Мы бы сразу же были вместе и ничто бы нас не разделяло. — Но не бывает ничего идеально, — улыбнулся ты, смотря на меня таким понимающе снисходительным взглядом, коим родители смотрят на своих маленьких детей, которые с невообразимым вдохновением рассказывают про несуществующие вещи. — И, если честно, я доволен всем, что у меня есть. И ты будь. Тогда, может, судьба тебе пойдёт навстречу. — И ты переедешь ко мне? Ты не ответил, загадочно, как ты любишь, улыбнувшись. Мы завалились к тебе домой очень поздно, сонные и уставшие, но такие довольные, что невольно возникал вопрос: почему? Но счастью не было объяснений, подобно чувствам — их объяснять и не нужно. Мы просто любили. Да, точно. Просто… просто так. Так можно. Так нужно. И когда вставали вместе с лучами солнца, когда готовили завтрак, спорили насчёт того, кто будет мыть посуду, когда платили друг за друга или ходили вместе в ближайший продуктовый; когда, кажется, о любви говорить не ко времени и не к месту, тогда, именно тогда мы любили. И любим. Я тебя люблю, ты же знаешь?.. Я никогда тебя не понимал. Сложно понять желание жить в таком муравейнике, как Москва. Не знал я, откуда у меня было такое предвзятое отношение к столице: я или не любил этот город как истинный (как мне уже казалось) петербуржец, или не любил быть постоянно в разлуке с тобой. А Питер точно не пойдёт? А переехать? Ты же почти согласился! Правда город восхитительный?.. Я правда тебя не понимал. Но я всегда тебя любил.