Послание

Дорогая Гермиона, Я пишу вам, потому что вы, похоже, сейчас не хотите со мной разговаривать, но надеюсь, что это письмо хоть как-то проясняет мои чувства. Помню, как впервые увидел вас после войны. Я тогда случайно задел вас, пытаясь протиснуться сквозь толпу в Трех метлах. Утро было особенно напряженным: я старался не выходить на улицу, после войны у меня не было палочки, и Олливандер наконец-то согласился увидеться со мной. В довершение ко всему, это был особенно многолюдный день в пабе и одна из тех солнечных суббот, когда казалось, что все вокруг смеются и хорошо проводят время, кроме меня. — Прошу прощения, мисс Грейнджер, — сказал я вам, как знал, очень напряженным голосом после того, как вы взмахнули своими взлохмаченными волосами, чтобы взглянуть на меня. Ваши огромные карие глаза сузились в щелочки, прежде чем вы полупрошипели мне: — Неужели вы думаете, что все еще можете напугать меня после стольких лет, мистер Малфой? — последние два слова были полны сарказма и отвращения, как будто произношение моего имени вызывало у вас желание заткнуть себе рот. Но я чуть не рассмеялся над вашим вопросом. Мысль о том, что я попытаюсь напугать вас, в то время, когда сам полагался на беспалочковую магию, но она была совсем не та, что была раньше, когда я был настолько замкнутым, что любой выход из дома вызывал у меня муки тревоги. Мысль выглядела абсурдно. Я не мог напугать вас, даже когда вы были ребенком, а сам я был на пике своих возможностей. Но прежде чем я успел ответить вам что-нибудь, мальчишка Уизли что-то прошептал вам и утащил прочь, но не раньше, чем ваши глаза снова впились в меня. После этого я продолжал скрываться в своем доме, оплакивая Нарциссу и, в некотором смысле, и Драко. Несмотря на то, что он не погиб, война оборвала все, что оставалось в наших отношениях. Но это совсем другая история... Прошло чуть больше двух лет, прежде чем я снова поговорил с вами на рождественской вечеринке Министерства магии. Хотя мы работали в одном здании, но даже не здоровались друг с другом. Каждый раз, когда мы бывали в лифте в одно и то же время, вы делали одно из двух: либо разговаривали со всеми присутстующими, кроме меня, либо замолкали, когда ехали одна. Недостатком наших этажей была такая дистанция, что будучи в начале поездки, вы втягивали воздух, когда двери закрывались, решительно глядя прямо вперед, и задерживали его, пока не добирались до своего этажа. Я слышал, как вы выпускаете его, как только выходите и двери закрываются, всегда так близко к вашим волосам, что я мог на мгновение забеспокоится, что двери прищемят их. Я не хотел идти на рождественскую вечеринку. И уверен, что это было очевидно. Но Драко уговорил меня на это, и, поскольку мы, наконец, снова разговаривали, я не чувствовал, что могу с ним спорить. Конечно, через двадцать минут он уже оживленно разговаривал с длинноногой блондинкой, а я одиноко стоял в углу, надеясь, что, если буду выглядеть достаточно скучно, со мной никто не заговорит. Это была хорошая стратегия; помогло то, что вечеринка была на магловскую тему «вечеринки с уродливым рождественским свитером», а я был в обычной черной мантии. Тогда я и не знал, что это означало; и все еще не уверен, что знаю теперь. У вас был один из самых странных свитеров; в отличие от большинства на вечеринке, у вас не было на свитере никакой движущейся анимации, которая казалась тенденцией того года. Я даже видел их в обычные дни в офисе. У вас же был изображен странный мужчина, одетый во все красное, словно выскакивающий из вашего толстого черного свитера. Когда я пробыл на вечеринке полтора часа — и да, Гермиона, я рассчитал это — то позволил себе уйти, перед уходом в последний раз осмотрев комнату, решив прогуляться, прежде чем аппарировать. Несмотря на то, что я уходил с вечеринки, что-то было не так в том, чтобы возвращаться домой так рано. Теперь, я надеюсь, вы не возражаете, если я скажу: "Интересно, что еще привело меня к этому решению, как если бы часть меня знала, что всего в трех кварталах отсюда, промокшая и расстроенная, вы сидите в свежевыпавшем снегу и рыдаете". Когда я увидел вашу голову, склонившуюся над коленями, а тело сотрясающимся от рыданий, то сразу понял, что это вы. На мгновение я заколебался, внутренне борясь, не будет ли вежливым оставить вас в покое или все-таки предложить помощь. Не уверен, что решил поговорить с вами из доброты или потому, что молчание между нами слишком уж раздражало меня. В те дни казалось, что между нами так много невысказанного. Конечно, в основном ваше презрение ко мне и моя бесконечная вина. Независимо от причины, я опустился рядом с вами на слегка расстаявший снег, слегка откашлявшись, так что вы подняли глаза, наполненные слезами, с покрасневшими от холода щеками. — Какого черта вы хотите? — спросили вы. — Хотел узнать, все ли с вами в порядке, мисс Грейнджер. — Ах, оставьте меня в покое, — прошептали вы мне, снова зарыдав. Я поколебался, тихо спросив, могу ли проводить вас до дома. Сначала я сомневался, слышите ли вы меня, но через несколько минут вы внезапно вскочили и пошли по улице, а затем обернулись и спросили: — Ну? Я кивнул и поспешил за вами, чуть не поскользнувшись на льду, но сумев удержаться. Мы прошли в этом направлении несколько кварталов, я шел на шаг позади вас. Вы перестали плакать ровно настолько, чтобы было понятно, что вы дрожите от холода. — Мисс Грейнджер, — отважился я, нервничая, хотя и знаю, что, вероятно, этого не слышалось в моем голосе. — Позволите мне наложить на вас согревающие чары? — Я могу наложить собственное согревающее заклинание, спасибо, — отрезали вы, вытаскивая палочку и тут же роняя ее, потому, что ваши пальцы онемели. Мы оба наклонились, чтобы поднять ее, но оба не успели, и слова начали вырываться из вашего рта. Не могу точно вспомнить, что вы сказали, но это было что-то вроде: — Абсолютно нелепое предложение с вашей стороны, Малфой, предлагать наложить на меня согревающие чары, будто я могла забыть о последнем десятилетии. Предположительно, министерство думает, что вас опять принуждали, я же думаю, что им просто нравится, когда им платят. Вы всегда могли контролировать всех, не так ли? Все время, со своими глупыми деньгами и высокомерным выражением лица... Если вы осмелитесь хотя бы поднять на меня палочку, я прокляну вас так быстро, что вы даже не узнаете, что же вас поразило. Хотя я сомневался в ваших способностях в ту ночь, поскольку вы сильно дрожали, вероятно, отказываясь согреться, когда предложил это сам, я кивнул и слегка улыбнулся. — Я верю вам, мисс Грейнджер. Думаю, за все эти годы вы показали себя весьма способной волшебницей. Вы продолжали смотреть на меня, будто ждали, что я скажу что-то еще, но я не мог собраться с мыслями достаточно хорошо... Также было несправедливо спорить с вами по поводу вашего мнения обо мне, когда оно было в основном правильным и было очевидно, что у вас прошел очень тяжелый вечер. — Это все? — требовательно спросили вы. — Я… я прошу у вас прощения, мисс Грейнджер, — выдавил я тихим голосом. Но вы жаждали большего. Теперь ваш голос стал насмешливым; вы хотели, чтобы я сказал что-то ужасное, из-за чего вы могли бы накричать на меня. Я все еще не понимаю этого, Гермиона. У вас было более чем достаточно времени, чтобы наказать меня за то, что я не дал вам бОльшего повода. — О чем же именно вы сожалеете? Перечислите все. Я хочу услышать, как вы это говорите. И я перечислил. Не помню своих слов, в тот вечер я едва мог сосредоточиться на них, потому что они просто вылетали из меня. Но знаю, что начал с предрассудков, которые внушил Драко и перенес на вас, заканчивая своим бездействием в тот день, который знаю, вы никогда не забудете, день, когда вас пытали. Поверьте, я все еще сожалею об этом, Гермиона. И, хоть и знаю, что извинился, но хочу сказать это еще раз. Мне действительно жаль. Я виноват... Очень виноват. Вы действительно не знали, что сказать после того, как я закончил. — Ну, это мой дом, спасибо, что проводили меня до дома. Вы не дождались моего ответа, когда развернулись и почти вбежали в него. Я видел, как вы чуть остановились перед тем, как войти в дверь. Каким-то образом я почувствовал, что вы остановились, потому что собирались с мыслями и ждали какого-то ответа от меня. Итак, настала моя очередь поспешить прочь, прежде чем столкнуться с вашим осуждением. Вы бы сказали мне что-нибудь тем вечером, Гермиона? Если бы я остался стоять и ждать? Прошло три недели, пока мы остались одни в лифте. Тогда я ничего не сказал вам. Однажды я уже был тем, кто нарушил наше молчание; на этот раз хотел дать вам возможность вернуться к нему, если хотите. Но в тот день вы сказали: — Неужели я застряла с вами в лифте? — и хотя в вашем голосе прозвучало искреннее раздражение, в нем чувствовалась и скрытая игривость, которая заставила меня задуматься, на пути ли я к прощению. На что я ответил: — Мне сказали, что судьбы хуже нет. Примите мои искренние соболезнования. Вы только слегка улыбнулись, но это было похоже на триумф. Следующие полтора года в лифте не звучало больше каких-то резких замечаний и прочих воплощений игнорирования друг друга. Нет, теперь наше общение стало похоже на близость... И это было прекрасно. Я не сомневался в этом и не думал, что хочу большего. Но встреча с вами во Флориш и Блоттс на раздаче автографов в прошлую пятницу изменила все для меня, и я надеюсь для вас тоже. Когда вы увидели меня через зал, вы широко улыбнулись. Я впервые видел, как вы улыбаетесь так, и даже несмотря на то, что вы наморщили нос и скривили лицо сразу после этого, пытаясь пошутить или стереть улыбку. Но я увидел ее... Это вселило в меня достаточно уверенности, чтобы без всякого притворства подойти к вам и поздороваться. Мы проговорили весь вечер: об авторе, о том, что мы любили читать, какая музыка нам обоим нравится, и даже об отношениях с нашими семьями — словом, о сложных и достаточно приятных моментах. После нескольких часов и пары напитков мы оказались в разделе «Алхимия», просматривая там каждый том и применяя рейтинговую систему, чтобы судить о том, насколько книги не соответствует требованиям. Я начал рассказывать вам, как не смог даже закончить один особенно ужасный фолиант, и вы были искренне возмущены тем, что я его бросил. Где-то в наших подразниваниях наши лица оказались достаточно близко, чтобы я смог разглядеть даже веснушки у вас на носу. Когда я начал осознавать, что именно чувствую, вы вдруг наклонились вперед и коснулись губами моего рта. Мой ответ, Гермиона, не был продуман. Он был инстинктивен, я подтолкнул вас к тем книгам, которые мы оценивали. Не могу выразить словами, то прекрасное ощущение, когда ваши руки запутались вдруг в моих волосах, притягивая и лаская их, и мы целовались, так горячо, так страстно... Потому что все происходящее было прекрасно. — Черт, не могу поверить, что позволила этому случиться, — внезапно воскликнули вы, отталкивая меня. — То, что мы дружны, не означает, что вы изменились. Вы думаете, что превосходите меня во всем, а я позволила себе поверить… — Гермиона... — Не называйте меня так. Я должна идти. Наша встреча закончилась, но с тех пор я ни о чем не могу думать. Во вторник у нас была одна из тех ужасных бессловесных поездок на лифте, которые случались раньше. Я попытался заговорить, но вы сошли на другом этаже, чтобы избежать меня. Гермиона, я скучаю по вам. Во время нашей последней встречи я понял, что ненавижу наше молчание не только потому, что чувствую себя виноватым или одиноким. Я думаю, что часть меня всегда знала, что между нами может быть нечто большее, и теперь, когда осознал это, я не могу просто отказаться от него. Я знаю, думать так достаточно эгоистично, потому что я так и не смог попытаться хоть как-то заслужить вас, но обещаю оставить в покое, если не получу от вас вестей. Я хочу, чтобы вы знали, что я имел в виду именно это, когда сказал, что мне очень жаль. Мои прежние убеждения уже смущали меня во время войны, когда я столкнулся с их результатами. Мне стыдно за то, кем я был тогда, стыдно и теперь, когда надеюсь стать лучше. И я не думаю, что превосхожу вас во всем. Никогда не мог так думать... На самом деле, я думаю, вы замечательная... С любовью, Люциус Малфой.