Cherries

В три часа ночи мир, наконец, перестает разваливаться на части. Дин не совсем уверен, как они с Сэмом добрались до мотеля, но они, кажется, сделали это, потому что проснувшись в комнате, он видит уродливые обои. Уже наполовину поднявшись с постели, Дин приготавливается к бою, прежде чем вспоминает, что с миром все в порядке. Возможно, впервые за долгое время с миром действительно все в порядке. Он набрасывает одеяло, снова с ворчанием падая на подушки. Дин быстро понимает, что не сможет заснуть, потому что не может поверить в это. Может быть, ему нужно увидеть Сэма, чтобы поверить. К черту. Дин с несчастным видом выбирается из постели, натягивает джинсы и идет в соседнюю комнату, проклиная себя за идиотизм. Сэм все ещё спит: лицом вниз и раскинув руки по краям слишком маленькой кровати. Брат неподвижен, но Дин слышит его глубокое дыхание. Он вряд ли проснется скоро. Сэм все ещё в одежде и, Дин готов поспорить, ему будет неудобно просыпаться в луже собственной слюны. Что ж, это вполне приемлемое наказание. Дин забирает одну из сумок и относит в свою комнату. По крайней мере, можно заняться постапокалиптической чисткой оружия в… Господи, семь утра. Но выйдя из ванной, он видит сидящего за столом ангела. Который серьезно смотрит на коробку, лежащую на поверхности. Когда Кастиэль поднимает взгляд, серьезное выражение лица сохраняется. — Приятель, лучше бы в этой коробке не было апокалипсиса, — жалуется Дин, только наполовину шутя, потому что он только начал привыкать, что мир, для разнообразия, не разрушается. — Это не так, — мрачно заверяет Кастиэль. — В чем дело? — все же спрашивает он, потому что между чем-то хорошим, как например, щенки и чем-то плохим, как апокалипсис, есть целая куча вещей. — Это для тебя. — Но это не ответ на вопрос, — с сомнением замечает Дин, опускаясь на стул напротив. Кастиэль одним плавным жестом толкает коробку через стол. С любым другим бы, помогло выражение, но на лице ангела не показываются эмоции без действительно веской причины. И уж точно ничего из разнообразия улыбок. Это похоже на игру в загадки, но Дин считает, что обычно неплохо справляется. Он качает головой и сдаваясь, кладет руку на коробку. Теплая. Это…немного настораживает. — Внутри что-то живое? — Нет, — кратко отвечает Кастиэль. Дин открывает коробку. Ему даже не нужно смотреть, чтобы понять, что внутри, когда в нос ударяет влажный фруктовый аромат теплой вишни и густой выпечки. — О, — Дин не собирался говорить этого, но серьезно. Серьезно Его рот хочет это. Плохо. У него нет вилки. Интересно, можно ли есть руками? — Ангелы отправили мне пирог за хорошо выполненную работу? — Дин даже не может придать сарказма голосу, потому что слишком сильно хочет. Кастиэль поднимает руку и, о, теперь у Дина есть вилка. Он расталкивает сахар туда-сюда по тесту, проламывает корку, поднимая запах вишни и выпечки. Кастиэль вдыхает через нос. Достаточно тихо, но все равно слышно в комнате. Глядя на него, Дин приподнимает бровь. Затем, отрезает самый большой кусок, который может поместиться во рту и пробует. На короткое мгновенье, весь его мир состоит из вишни и теста и…может быть, это самый лучший пирог на свете. Дин делает ещё один глоток, чтобы убедиться. Да, это лучший пирог на свете. Лицо Кастиэля изо всех сил старается оставаться безмятежным. Дин называет это глупым. — Хочешь немного? Кастиэль, кажется, встревожен тем, что его взгляд поймали. Ангел медленно качает головой. — Нет. Увидев такое выражение лица у кого-нибудь другого, Дин принял бы его за разочарование. Он замолкает, воткнув в пирог половину вилки. — Что, тебе слишком понравилось в первый раз? — этот вопрос лишь наполовину дразнящий и наполовину честный, чего Дин даже не понимает этого, пока не спрашивает. На лице Кастиэля что-то мелькает и Дин догадывается, что достаточно близок к истине. — Так что же, пирог теперь опасен, потому что он тебе понравился? Неужели, это теперь считается ужасным искушением? — его голос немного резок, потому что от этой мысли по спине пробегает раздражение. От мысли, что ангелам оказывают во всём, даже отдаленно хорошем, только для того, те продолжали верить, что человечество— грязные, жестокие засранцы, какими их явно считают. Кастиэль молчит. — Да вы, ребята, на самом деле не получаете никакого удовольствия, верно? — Дин честно не уверен, оставаться раздраженным или пожалеть Кастиэля, потому что быть ангелом, очевидно, намного дерьмовее, чем он думал. Отрезав краем вилки ещё один кусок пирога, засовывает в рот. Кастиэль демонстраиивно не смотрит на него. Дин отвлекается на долгую секунду, потому что пирог действительно слишком хорош. Именно такой вы должны получать за спасение мира. Это наводит на интересную мысль. — Я ведь спас мир, верно? Кастиэль смотрит с любопытством. Словно думает, что Дин на самом деле мог забыть. Словно, он ударился о слишком большое количество стен и хрупкий человеческий мозг помялся. Хотя, если подумать, это не такое уж большое преувеличение. — Да, ты спас мир, — тихо говорит Кастиэль. Дин думает, что он, возможно, прибавляет веса словам, которых не заслуживает. Как будто это то, за что люди должны ему. Вместо того, чтобы прокомментировать, он пожимает плечами. — А что, если я захочу поделиться своим восхитительным пирогом? Мой пирог за спасение мира… — Дин тычет вилкой в выпечку. — На самом деле, потрясающий пирог за спасения мира. Ты собираешься сказать «нет»? Хочешь оставить меня есть вкусный пирог в одиночестве? Брови Кастиэля приподнимаются. Лёгкое выражение, что-то между разочарованием и спором. — Приятель, это плохо. — Дин качает головой и делает вид, что ему чертовски это не нравится. — Я разочарован в тебе. Голова Кастиэля наклоняется в сторону. Дин интерпретирует это, как «твои методы убеждения грубы и очевидны» возможно, с добавлением «но приемлемы, если я попробую вкусный пирог». — Восхитительный пирог, который остывает, пока мы о нём говорим. Кастиэль смотрит вниз, словно пирог все ещё что-то опасное и сложное. Но его губы слегка приоткрываются и Дин понимает, что это больше, чем нужно. — Открой рот, — тихо говорит он. Брови Кастиэля взлетают вверх, но Дин не ведётся. — Открой рот, — повторяет он. На этот раз Кастиэль повинуется, отчего Дин широко и беспомощно ухмыляется, издавая короткий торжествующий звук. — Шире. На самом деле, Дин не ожидает, что Кастиэль подчинится, но он подчиняется. На мгновение соблазняет мысль, что, вероятно, можно злоупотребить привилегией командования, которую он, очевидно, имеет над ангелами, — над этим ангелом. У которого, очевидно, не хватает здравого смысла отказать. Дин хмыкает и предлагает кусочек пирога на вилке. Небольшая часть металлического наконечника, тесто и ягоды, которые Кастиэль накрывает ртом безо всяких уговоров. Он вытаскивает вилку и она висит между ними, пока Кастиэль медленно жуёт. Дин снова втыкает ее в пирог, чтобы чем-то заняться. Но это чертовски заманчиво и кусок, который отламывается, тут же оказывается во рту. —Знаешь, ты тоже заслуживаешь пирога, — говорит Дин с набитым ртом. — Ты помог, приятель. Ты был потрясающим, в некотором смысле, крутым ангелом. Так что, тебе тоже причитается пирог, а поскольку парни наверху не верят в сочные бонусы за предотвращение апокалипсиса, можешь взять немного моего. Кастиэль молчит, пока жуёт. Ему нужно больше времени, чем Дину, хотя его, вероятно, можно простить за это. Пирог, — черт, а может даже то, что он ест, — является довольно новой концепцией. Дин съедает ещё один кусок, пока ангел все ещё заканчивает с первым. — Он твой, — наконец, говорит Кастиэль. Хотя теперь его глаза неуловимо следят за движением вилки от пирога ко рту Дина. — Точно. Это мой пирог и я могу делать с ним всё, что захочу, — говорит Дин, искреннее удивляясь, что его голос звучит ровно, потому что господи. Он думает, что понимает, почему другие ангелы не были во всей этой истории с Кастиэлем/пирогом, потому что Кастиэль смотрит. Дин облизывает губы, снова протягивая вилку. Достаточно далеко, чтобы Кастиэлю пришлось наклониться, если он этого захочет. Он даже, блядь, не колеблется, а после смотрит на Дина. Он никогда не был хорош в тонкостях. На нижней губе Кастиэля яркая влажная полоска вишни. Что кажется странно непристойным. Дин протягивает руку и, прежде чем успевает задуматься, касается и протирает губу Кастиэля краем большого пальца. Ангел не останавливает его. Он мягкий, податливый и доверчивый под жестом. В каком-то смысле, это заставляет Дина думать, что Кастиэль не понимает. Хотя то, как ангел смотрит на него, пока Дин делает это, говорит о том, что он прекрасно понимает. Дина поражает желание размазать липкое красно-розовое по чужим губам. У него не будет никакого способа объяснить это, кроме непристойного. Он думает, что возможно, хотел этого и в прошлый раз, когда кормил ангела пирогом. Потому что это, вероятно, метафора или аналогия, или что-то, что касается не только вкусных фруктов и выпечки. Что это на самом деле то, что может доставить им неприятности. Дину приходит в голову, что, возможно, дело вовсе не в пироге. Может быть, дело никогда не было в пироге. Выражение лица ангела настолько напряжённое, что Дин начинает думать, что может попасть в неприятности из-за этого. Он не хочет рисковать. Дин достаточно безрассуден, достаточно глуп, чтобы попытаться. Но не Кастиэль. Однако, Дин все ещё думает, что губы ангела будут сладкими и острыми, а фрукты липкими под языком. Он думает, что сгорит. Рука Дина снова опускается на стол, в то время, как другая двигает вилку верх и вниз, вонзая и вынимая из теста. — Ангелы не отправляли мне пирог, верно? — тихо спрашивает он. Кастиэль смотрит вниз, где Дин все ещё ломает то, что осталось от пирога на куски. — Нет, — его голос мягче обычного. Не такой зловещий. — Ты принес мне пирог? — Да. В этом ощущается что-то странно важное. Что-то, что Дин боится разгадать. Его пальцы неуверенно подергиваются в середине стола. Как, черт возьми, можно просто протянуть руку и дотронуться до ангела? Он не может. Прижимает ладони к дереву, глядя, как белеет кожа под ногтями. — Зачем? — спрашивает он тихим и хриплым голосом, как будто уже знает, что ответ будет непростым. Ответа нет. Только нахмуренные брови, как слабый намек на конфликт. — Принимать собственные решения. проблематично, — наконец произносит Кастиэль. — Но не невозможно, — настаивает Дин. Он хорош в «не невозможном». Черт возьми, если он захочет достаточно сильно, то возьмёт и часть «невозможного». — Чего ты хочешь, Кас? Кастиэль качает головой, — медленное, едва заметное движение. — Я не знаю, как хотеть. Не должен знать, как хотеть… — он замолкает и Дин чувствует, как витает невысказанное «но». — Но? Следует очень долгая пауза. Кастиэль отводит глаза, но затем очень медленно, но многозначительно снова встречается с ним взглядом. — Но я знаю, как быть послушным, — говорит он. Это низкий завиток слов, просьба или — господи боже — предложение. Это пронзает Дина насквозь. Потому что больше всего на свете ему хочется оставить на коже Кастиэля фруктово-красные отпечатки. Кастиэль не двигается. Он остаётся абсолютно неподвижным, с расслабленными руками на другой стороне стола, как будто в ожидании ответа, — нет, как будто, в ожидании приказа. От этого, Дин словно не может дышать. Он смотрит на руки Кастиэля, на тонкие запястья и всегда аккуратные края рукавов. Дин, если честно, не знал, как сильно ему хочется прикоснуться. Как сильно он хотел все это время. Сейчас у него на языке вкус вишни, весь мир слишком мал, а Кастиэль смотрит на него так, словно тоже хочет этого. Даже если ему не разрешено говорить. — Иди и сядь на кровать, — говорит Дин грубым, но твердым голосом. Кастиэль отодвигает стул и встаёт. Он проходит мимо Дина, а потом слышится только мягкий шорох движущейся ткани и пружины, сжимающиеся под тяжестью. Дин толкает тарелку на середину стола. Затем, он отодвигает стул и следует за Кастиэлем.