Где бы ты ни был, назад не смотри

Прежде, чем познакомиться с Фарланом Чёрчем, он жил в нехорошем месте. В тёмном и грязном месте, где ползали лишь черви, да крысы жрали объедки с помоек. Здесь всегда воняло отбросами. Он был ещё совсем ребёнком в глазах других жителей Подземного города, однако уже успел заработать себе репутацию парня, с которым лучше не связываться. Но это был однообразный порочный жизненный круг, на который его толкнул Кенни-Мясник. Иногда он благодарил его за это, иногда проклинал, что тот вообще подарил ему шанс на такую жизнь. Уже много позже Леви будет вспоминать о тех днях и думать, что, наверное, в этом суть его породы — приговорённые к вечным скитаниям проклятые Аккерманы. И от этого было никуда не деться, это у них в крови. Таков путь. Судьба. Однако не каждый решает плыть по течению. Кто-то борется до последнего и гребёт против него — Аккерманы однажды отказались подчиняться королю, за что и получили. И его несчастная мать — ослушалась совета старшего брата и родила ребёнка, а потом болезнь забрала её. Даже чёртов Кенни пошёл против своих принципов и помер так бесславно. Всё просто. Аккерманы в этом мире приговорены за всё платить. Кенни как-то сказал ему, будучи в порыве отцовских чувств, что вся их жизнь станет чередой бесконечных битв, и раз за разом придётся биться. Ты сдохнешь, в конце концов, — поговаривал Кенни, ехидно улыбаясь, — но до того дня будешь драться, опять и опять, пока не помрёшь. Будь готов, — вещал он племяннику, который в очередной раз затачивал свой нож, — к ужасам, с которыми ты столкнёшься, как и я когда-то. Лишь так ты поймёшь, ради чего всё же стоит продолжать эту паршивую жизнь. Леви тоже платит свою цену. Каждый божий день он платит сполна. С самого детства, проживая на грязных улицах Подземного города, имея дело лишь со шпаной, грабя и калеча неугодных ему личностей — он только и делал, что платил цену. Таков был его мир, похожий на тот, который лежит далеко за зелёными полями Марли — где Гул растоптал всё на своём пути. Пустыня и гниение. Но однажды там, на фоне тёмного небосвода пещер, появился мальчик, забавный и несносный, который не посчитал Леви чудовищем, не посмеялся над его внешностью или дурацкими привычками. Не испугался. Леви помнит до сих пор, как впервые увидел его, и тогда его детским глазам открылось нечто новое. Он уцепился за это. Ему казалось, что во мраке пещер появился луч надежды. Вот, каким был Фарлан. А после всё началось по-новому. Что-то находил, что-то терял, и каждый раз становилось всё больнее и больнее отпускать, пока не появился Эрвин и за шкирку не вытащил его на поверхность из той раковины, в которой Леви так нравилось прятаться. Ох уж этот Эрвин Смит, с его безумствами, железной волей, бесстрашием и безрассудным стремлением идти напролом! Он нравился ему в том числе и потому, что было в нём нечто, чего не было в самом Леви. Отпустить его оказалось тяжелее всего, тяжелее, чем кого-либо за всю жизнь. Но даже в тот момент он знал, что просто исполняет очередной приказ, и не пожалел. Самым главным разочарованием стал Эрен. Когда Леви вспоминает о нём, от боли у него раскалывается голова. Чёртов Эрен Йегер, который настолько не доверял своему командиру, что даже поговорить с ним не мог… Проклятый Эрен, с его вечными криками об уничтожении титанов, звонким смехом и забавной рожей, которую он корчил каждый раз, как Леви пытался на него прикрикнуть или заставлял прибираться… Чтоб тебя, Эрен… И уже не важно — Армин или Эрвин Смит — никто не сумел бы его остановить. Вот, в каком мире ему приходится жить. День за днём размышлять о сожалениях и упущенных возможностях. В одном из последних писем Микаса весьма откровенна. Она говорит, что Эрен пытался позаботиться о каждом из них, насколько это было реально. «Он хотел стать свободным, и чтобы мы разделили эту свободу вместе с ним. Разве вы не чувствуете, капитан? И перед вами, и передо мной теперь открыт целый мир, и всё время в этом мире принадлежит нам. Вопрос в том, как каждый из нас им распорядится. Не забивайте голову ерундой. Живите. С глубочайшим уважением, Микаса А.» Она до мерзости официальна даже сейчас, и до сих пор называет его «капитаном». Леви не хранит письма ни от неё, ни от остальных. Он сжигает их в камине, затем тут же пишет ответ. Просто он не болеет собирательством. Ему это не нужно. А всё, что нужно, хранится у него в голове. Когда Брауны впервые предложили ему перебраться в эту местность, он отнёсся к идее скептически. Вообще-то город ему понравился — много магазинов, а значит, много возможностей. Но с тех пор, как исчезли титаны, люди потянулись к цивилизации, и в городе стало невыносимо тесно даже для него. Пару раз он видел своё лицо в местных газетах, и впервые за долгое время его охватила паника. Вот, почему он положился на Браунов. Райнер и тот вечно бормотал, что обязан ему слишком многим, и его семья принялась опекать несчастного калеку, как беззащитное малое дитя. Вот умора! Лучший солдат человечества, кромсающий когда-то титанов направо и налево, не смог справиться с общественным давлением и кучкой журналистов и теперь попросту смылся подальше, в глубинку! Положение в мире всё ещё достаточно шаткое, но благодаря тому, что Райнер согласился стать частью посланников мира от союзных наций, а сам Леви не раз отвечал на местном суде по вопросу о йегеристах и своей причастности к уничтожению Прародителя, к ним отношение властей оказалось особенным. Аккерманов оставили в покое, и Брауны взялись безвозмездно помогать. И первым, что сказал Леви, едва увидев дом на холме, было: — Весьма неплохо. И вот так теперь протекают его дни здесь, в этих местах, где ты можешь не услышать людских голосов целыми днями, где бывает так тихо, что кажется, словно весь мир замирает — и лишь в траве возле дома стрекочут цикады. Микаса, конечно, та ещё чокнутая особа, но и она бывает права. Всё время в мире теперь принадлежит ему. Он свободен. Он даже находит приятными некоторые бытовые мелочи. Здесь у него полно книг и есть эта отличная новая штука — радио. Порой, сигнал ловит паршиво, но довольно часто можно поймать какую-то единственную станцию, где крутят гитарную музыку… Совсем, как та музыка, которую шпана играла в Подземном городе, в годы его юности… Поначалу всё это кажется немного странным. К своей коляске Леви уже привык достаточно, чтобы не тормозить и передвигаться в ней самостоятельно с нормальной скоростью. Даже Фалько как-то раз пошутил, что им стоит устроить гонки. Но Леви тогда так взглянул, что парень побледнел от испуга. Что они вообще за дети? Вечно лезут со своей помощью, улыбаются, пытаются его рассмешить. Иногда это бесит. Иногда он скучает по ним. Хуже всего, что они напоминают ему других детей, которых уже нет. Поэтому Леви не может злиться на них. За два с лишним года он вообще разучился злиться, как подобает. Габи пытается подшучивать над ним, называет его «дядей». Он пытается её осадить, но Леви бессилен перед подростковым энтузиазмом. Иногда Габи напоминает ему Изабель, и это вызывает у него улыбку. Он стал чаще улыбаться в последнее время. Брауны и Оньянкопон частые гости в его доме. Они и переехать помогли, и устроиться на новом месте. Леви прибыл с одним единственным чемоданом, а теперь вещей здесь кажется на целый вагон. У него есть всё, что душа может пожелать, но привыкнуть к этому оказалось непросто. Спать не по два-три часа, как раньше, а почти всю ночь. Иметь куда больший выбор в одежде, чем прежде; он даже стал раздеваться перед сном, правда вот дрыхнет всё ещё в кресле, ибо кровать кажется слишком большой и ненадёжной. Читать книги в тишине, слушая, как ветер треплет занавески в гостиной, или как шуршит трава за домом. В привычку вошло раз в неделю выпивать полбокала вина перед сном, причём за столиком, на веранде, и смотреть, как заходит солнце, а горизонт окрашивается в рыжий. Теперь он может пить чай из стольких кружек, что и не сосчитать… Леви часто сидит в своём инвалидном кресле на той же веранде и смотрит куда-то вдаль, не в силах сдвинуться с места, даже рукой пошевелить. В такие моменты что-то с нечеловеческой силой сдавливает грудь, и хочется рыдать, а может, просто закричать. Но его всё равно никто не услышит. Лишний раз не хочется смотреться в зеркало. Но привычка есть привычка. К тому же кто, кроме него самого, будет подстригать отрастающие волосы? И мало-помалу два шрама, пересекающих лицо, и те, что на левой щеке, слегка разглаживаются, так что он уже не похож на воскресшее из могилы чудовище. Габи и Фалько всё время твердят, что он выглядит лучше и лучше с каждый днём. Как будто в этом есть какой-то смысл. В последние несколько месяцев он снова овладевает больной ногой, встаёт с кресла, опираясь на трость, и ковыляет достаточно долго, чтобы не сразу устать. Впервые это происходит на глазах у Габи, когда она вместе с Фалько навещает его ближе к вечеру, и девчонка, охая и прикрывая рукой рот, плачет от радости. Леви, глядя на неё, самому хочется лить слёзы. Трогательное до тошноты зрелище. Он вспоминает, как в одном из писем Армин говорил, что настоящее счастье кроется в обыденных мелочах. Леви осознаёт, что Арлерт, как обычно, прав. Вот они… его счастливые мелочи. Брауны как-то сетовали, что дом на холме недостаточно просторен для человека его положения, но Леви готов был пальцем у виска покрутить — тут ещё три больших комнаты кроме его собственной спальни. И убирать всё это постепенно вошло у него в привычку. Ох и стоило же увидеть лица детей и остальных, когда те впервые сюда приехали! С какой дотошностью он проводил руками по мебели, подоконникам, и даже пытался под шкафы заглянуть! Тогда он, по собственному мнению, весьма неудачно пошутил: — Эрена сюда не хватает. Он живо привёл бы этот свинарник в порядок. У него к этому был талант… И лишь потом Леви осознаёт, о чём говорит. Тогда он с опаской глядит на присутствующих, и только Фалько, знавший Йегера дольше остальных, пытается улыбнуться. Больше Леви старается не упоминать об Эрене при эльдийцах с материка. Габи и Фалько помогают прибрать дом до блеска в самой последней ложечке сервиза, лежащей на полках комода. Так, за разговорами ни о чём, проходил его первый день в доме, где Леви рассчитывал провести остаток жизни. А чем ещё ему оставалось заниматься? Возможно, ходить нормально он так и не сможет, а без двух пальцев на руке тяжело стрелять, не говоря уже об УПМ, придётся долго привыкать. Он же не левша, в конце концов. Кто-то из марлийцев предлагал ему стать командиром в городской полиции, и на одно мгновение эта мысль показалась Леви сладостной и приятной. Однако он отрезал лишь своё беспрекословное «посмотрим» и на время вообще забыл об идее служить кому-то. Больше нет ни Ханджи, ни Эрвина, чьи указания он ещё готов был переварить... Его старенький УПМ вот уже больше двух лет хранится в шкафу, в чемодане, взаперти. Его бывшие подчинённые, его отряд, его ребята — Армин, Конни, Жан, и даже Райнер с Энни — всего пару раз, пока находятся в городе, приезжают к нему, и поначалу становится так неловко и странно, что первые несколько минут за столом они просто молчат, разглядывая друг друга. В прошлом, когда они собирались вот так, за чашкой чая, кто-то обязательно находил тему для разговора, и всё остальное шло своим путём. Леви всегда был немногословен просто потому, что его было тяжело переспорить. В противном случае он мог ляпнуть что-то вроде «ты сегодня вообще чистил зубы?» или «у тебя грязная рубашка», так что остальные хихикали, а заспоривший тупо краснел под тяжёлым взглядом капитана. Несколько дней назад Габи передала ему очередное письмецо от Кирштейна и рассказала, что в городе они встретили очень талантливую художницу, которая долго путешествовала. Она была и на Парадизе, где познакомилась с семьёй Саши. Так дорога привела её сюда. Жан писал, что увидел её на городской площади. Она-то его сразу узнала и за несколько минут общения набросала в блокноте такой поразительно похожий портрет, что парень попросту потерял дар речи. «Будучи на Парадизе, она встретилась с Микасой и нарисовала для неё какую-то картину. Вот уж не знаю, что такое она там изобразила, но наша Микаса осталась чертовски довольна. А ещё она почти два года путешествовала в одиночку, представляете? Это интересная, начитанная и слегка странная девушка. И, мне кажется, её очень тронула история Микасы. Вы и сами можете представить, о ком именно они могли разговаривать. Брауны от неё в восторге, поэтому ваша нянька не отставала от неё с расспросами. Короче, мы немного пообщались, посовещались и рассказали о вас тоже. Надеюсь, вы не злитесь. Через эту девушку мы хотим кое-что передать для вас. Хотя зная, как вы обожаете подарки, мне становится немного страшно. До скорой встречи, господин Леви! С уважением, Кирштейн, Жан.» — И с каких это пор Габи стала моей нянькой? — бормочет Леви, откладывая письмо в сторонку. Прошлым днём и Фалько рот не затыкал об этой художнице. Мол, она была там, и была сям, а ещё была так далеко, куда даже Гул не дошёл бы за пару тройку дней. В конце концов, под напором детей Леви сдаётся и соглашается принять эту их новую знакомую с условием, что она не какой-нибудь вездесущий журналист, который попытается выжать из него все соки и тем самым доведёт до истерики, потому что меньше всего ему хочется обсуждать свою жизнь с чужаками. Леви спит часов пять, не больше. Просыпается до рассвета, умывается, самостоятельно одевается и ковыляет на улицу, проверить цветы. Их всё время надо поливать, иначе их идеальное состояние придёт в упадок, а Леви достаточно дотошен в плане порядка. Потом он завтракает (если это можно так назвать) и пытается послушать радио. Он слышит, как снаружи громыхает подъезжающий автомобиль, и к собственному удивлению, начинает глупо улыбаться. Затем раздаются знакомые голоса и смех девчонки Браун. Она так смеётся, иногда этим напоминая ему Ханджи… или Сашу… а может быть, всё же Изабель… Леви всё ещё улыбается сам себе, берётся за трость и медленно идёт к входной двери, за которой Габи уже кричит во всё горло: — Дядя Леви-и-и! Это мы-ы-ы! Мы, наконец-то, приехали! К вам тут гости-и-и! — Да какой я тебе, к чёрту, дядя? — бормочет он себе тихонечко под нос. — Сколько раз я говорил меня так не называть? Вот же… взяла моду. На веранде его уже встречают. Габи, у которой улыбка до ушей, держит за рукав какую-то молодую женщину, и, когда Леви, наконец, бросает на неё взгляд, что-то щёлкает в его мозгу. Что-то, от чего он замирает на месте и без толку пытается собрать мысли воедино. Он определённо… точно и без сомнений впервые её видит… её имя он тоже прежде никогда не слышал… но сама она не кажется незнакомой. Всё же… он знает эту особу. — Вот, познакомьтесь, — объявляет торжественно Габи, — это та художница, о которой я рассказывала. Госпожа Микьелин. Леви приходит в себя, чуть откашливается и протягивает правую руку, ничуть не смущаясь отсутствия на ней пары пальцев. Странно, но девушка смотрит на него так, словно вот-вот свалится в обморок, однако всё-таки пожимает его руку. Её пальцы тёплые, но Леви замечает, что её трясёт. — Приветствую, — тон его голоса, как обычно, бесстрастен. — Эй, вы чего-то побледнели. Габи тоже присматривается и хмурится. Её попутчица как-то странно выглядит. Ко всеобщему удивлению, она вдруг прижимает ладонь ко рту и с трудом бормочет: — П-простите… меня… п-пожалуйста… Затем делает шаг в сторону, хватается за перила веранды и перегибается через них, как можно ниже. На глазах у всех, в том числе и подоспевших Фалько и Оньянкопона, её рвёт на ближайшие кусты. У Леви взгляд не меняется вовсе. Он наблюдает эту странную картину с одной только мыслью: спасибо, что хоть не в доме.