Культист

Другие виды отношений
R
Завершён
54
Пэйринг и персонажи:
Размер:
22 страницы, 1 часть
Описание:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
54 Нравится 5 Отзывы 26 В сборник Скачать

Часть 1

Настройки текста
По горе, усыпанной загнивающей листвой, кто-то усердно взбирается ввысь. Под ногами — скользко, от каждого шага в стороны разлетается пожухлая зелень; но чем выше — тем ярче становится палитра. Одинокие японские клены тянутся друг к другу, но в их силах лишь осыпаться. Этот сезон зовется момиджи, сезон смены красок, когда власть осени накрывает земли, заставляя природу меняться и тешить контрастами людское чувство прекрасного. С легкой ехидцей усиливающийся промозглый ветер срывает кленовые листы все грубее, те вихрятся в воздушном потоке, преграждая путникам дорогу багряной завесой. Но Ацуму только весело хохочет, отбиваясь от листьев свободной рукой, и продолжает бежать вперед. Вместо праздной, парадной лестницы к главным храмам богини Инари Ацуму выбирает обходной путь. Его не интересует богато украшенные храмы комплекса Фусими Инари; он ведет Осаму к маленькому чайному домику, который стоит совсем на отшибе у подножья. Ацуму ни за что бы несколько часов не тащил Осаму наверх — не для чего. Но идти — почти бежать — все равно пришлось долго, целых полчаса. Осаму тяжело дышит, встряхивает волосы пальцами, а Ацуму озирается в поисках старика, которого встретил тут в прошлый раз. — Эй, дедуля! — зовет он, пока не замечает высокую фигуру, облаченную в пышное кимоно, прямо за чайным домиком. — Ох, простите, вы не видели тут дедулю? Ласковый смех пробирает Ацуму глубоко, поражает каждую клеточку его тела. Позади Ацуму идет Осаму, неловко опустив взгляд. — Привет, малыш, — шепчет, — сегодня ты привел с собой друга? — Это мой брат! — говорит Ацуму и сжимает такую же маленькую, как и собственная, ладошку. Натянутая меж ними нить тусклая, вокруг одного обмотана тысячей мотков, другой довольствуется всего одним. Похоже, кое-кто забрал все себе. Или же… кое-кто отдал все другому. — Тетенька, а вы не видели дедулю? Он вчера тут был. — Он не смог явиться сегодня, — пространно отвечает женщина. Она склоняет голову, бубенчики на ее кандзаши тихонько стонут. — Жаль, — Ацуму оборачивается к Осаму. — Тогда возвращаемся? Дедуля был забавный, но сегодня его нет. — Цуму, — Осаму бормочет под нос, подслеповато щуря глаза, — скажи мне, Цуму… А с кем ты говоришь? Бубенчики, вплетенные в искусно выкованные заколки, звенят еще раз и, кажется, этот звук оказывается везде — и спереди, и сзади, Ацуму подскакивает и прижимает к себе Осаму всем телом; они сплетаются в страхе и тихонько дрожат. — Не бойся меня, малыш, — женщина опускается перед ними на колени, словно не боится испачкать расшитое осенними мотивами шелковое кимоно. Она достает из рукава два маленьких камушка, вертит их в своих белоснежных руках, а потом протягивает им. — Примите моей дар, мальчики. Вас ждет необыкновенная судьба, и я уверена, что мы с вами еще встретимся, — ее ярко-алые губы трогает грустная улыбка и исчезает в порыве ветра кленовыми листами. Осаму плачет. Сжимая в кулаке два камушка с иероглифами «истина» и «ложь», Ацуму хлопает глазами, потому что не понимает. Почему он в мгновение забыл ее красивое, но пугающее лицо? *** Спустившись с горы, они сразу видят рыдающую маму, которая зовет их срывающимся голосом. Они прибавляют шагу, все еще не расцепляя ладоней, бегут ей на встречу. Она захлебывается, хватает их дрожащими руками и прячет свое лицо у них на плечах. Осаму старается утереть слезы, когда Ацуму дает им волю. Он запрокидывает голову и смотрит на затягивающееся тучами небо. Солнце прячется и на них бросается тень. Но мама рядом, им уже не страшно — они плачут сейчас, потому что нужно освободиться от застрявшего в глотке давления, преследующего их все то время, пока они спускались. Мама целует их в щеки по очереди, спрашивает: — Что случилось, милые? И когда Ацуму сбивчиво рассказывает, что они увидели странную тетеньку в красивой одежде, которая дала им камни и исчезла, на ее лице страх вперемешку с благоговением. Успокоившись, они идут домой, схватив ее руки по обе стороны, она покупает им мороженое, рассказывает про свою сестру, на свадьбу которой они завтра пойдут. Будет много сладостей, традиционных танцев, что когда-нибудь Ацуму и Осаму тоже встретят свои половинки, но Ацуму противится: — Моя половинка — Саму! Правда ведь, Саму? — Угу, — Осаму кивает и чуть подается вперед, чтобы через мамино платье увидеть Ацуму. Они улыбаются во все зубы, хотя щеки стягивает от засохших слез. Мама говорит: — Если вы всегда будете вместе и дорога никогда не поведет вас в разные стороны, будет замечательно, — и вспоминает, как их с сестрой пути разошлись. — Вы у меня такие молодцы. В гостинице отец просит показать их камни, переглядывается тревожно с мамой, когда читает иероглифы. Он не говорит, что на них написано, но Ацуму и не нужно знать — он интуитивно забирает свой камень, сжимает его посильнее — тот начинает мягко светиться, камень Осаму только слабо блестит. — Вау! — улыбается Ацуму, пихает Осаму плечом. — Это как? — поджимает губы Осаму. Отец хмурится и прячет лицо за широким рукавом кимоно. А мама задорно подмигивает им: — Ма-хо! Мир полон неизбежности. Нельзя предотвратить предписанное, как ни старайся. И им не уйти от великого будущего. В пути нужен попутчик, в жизни — друг. Если они пойдут рука об руку, нужно не забывать об этом. *** — Ты дурак, Ацуму! — гогочет тот, что побольше, беззубый и кудрявый. — Ничего не можешь без Осаму, — вторит тот, что со вздернутым носом. — И что! Вы тоже друг без друга не можете, если всегда меня вдвоем задираете! Боитесь, что по одному я вам напинаю, да? — скалится Ацуму, валяясь в корнях векового дуба. Его ноги в ссадинах, на руках — порезы. Ему подставили подножку, и он улетел прямо в колючие кусты. — Такой слабак в одиночку даже с котенком не справится! — У меня есть Саму! Вместе нам все по плечу, — Ацуму плюет в них, но мальчишки отскакивают и продолжают зубоскалить. — Осаму и Ацуму, два дурака. Всегда вместе, такие похожие, аж жуть! — Да, одинаковые, что вас даже боги различить не смогут! Ацуму болезненно шипит и еще раз пытается подняться, под коленом пунцовеет будущий синяк. — И что, — бросает он. — Конечно, мы одинаковые, мы же братья! И так даже лучше, тогда все будут знать, что мы связаны, понятно! — Цу-уму-у! — раздается крик, мальчишки трусят, сбегают; Осаму нашел его даже когда он в таких дебрях. Ацуму хмыкает, принимая руку помощи: — В следующий раз я их проучу. — Совсем дурак, хватить драться, — щелкает его по носу Осаму. Они идут домой через лес, тут привычная прохлада и гулкий щебет птиц, размазанное между деревьев пятно света окутывает силуэт Осаму, Ацуму любуется им, зная, что украдкой Осаму делает то же самое. — Мама опять будет беспокоиться. — Ага. Но я никогда не смолчу, если нас будут обижать. Как думаешь… Это плохо, ну, что мы похожи? — И вовсе нет. Мы особенные. Но Ацуму что-то гложет. Он молчит, когда мама промывает ссадины, а Осаму заботливо лепит на него полосатые пластыри, молчит и за ужином, и когда они занимаются перед сном со словарем. А во сне — зеркала; Ацуму зовет Осаму, но его голос эхом разносится по бесконечному лабиринту зеркал, в каждом — он, но если нет? Ацуму кажется, что в одном из зеркал прячется Осаму, но не может его найти, в каждом отражении он видит себя, гладкая поверхность под пальцами рябит водой, Ацуму заглядывает в каждое, окунается с головой как в колодец, но не находит ни в одном зеркале Осаму, все — пустые. Ацуму обессиленно валится с ног, сжимая капли-осколки и те текут сквозь пальцы. Звенят бубенчики, но не те, что он слышал год назад; другие — будто его собственные. Чрез них едва-едва слышится дуновение флейты. Закрывая глаза, Ацуму чувствует на щеках горячие дорожки слез, сливающихся с осколками зеркал. Мир вокруг темный и пустой. В нем нет Осаму, да? А если бы был? Ведь они не просто братья. Они — две половинки одного целого. Вдруг нежно его волос касается теплое дуновение, Ацуму приподнимается на руках и тут же падает — с кровати. — Цуму? Ч-что? Мама! Она вбегает в их комнату впопыхах, запахивая наспех накинутую ночнушку, застывает на пороге. Ацуму морщится, потирая затылок, и оглядывается. Как будто ураган прошел — все смело на пол, по стене прошла трещина, от его кровати к кровати Осаму тянется липкая черная полоса, на свету отдающая серебром. Ацуму пытается подняться — Осаму, как всегда, помогает встать, поддерживая его за плечо. — Что случилось? — спрашивает Ацуму и пытается коснуться мыслей Осаму по его глазам, но в них замечает что-то странное. — Что… с моими волосами? Мама выдыхает в ладони и ее ноги подкашиваются. Она должна быть их опорой, но боится подойти. Ацуму видит это. Пытается вырваться из объятия Осаму, но тот не пускает. — Успокойся, Цуму. Чего ты себе надумал? Мама, вставай, — в его голосе слишком не детская серьезность. — Пойдем, Цуму, я налью тебе чай, пока мама оденется и, ну… сделает свои женские штучки, — и крутит пальцем вокруг ресниц. Ацуму всхлипывает, протискивается между мамой в дверной проем, Осаму подталкивает его сзади, положив руки на плечи. *** На следующий день в дверь звонят. Они с Осаму уже убрались в комнате, мама потихоньку пришла в себя; но старалась на Ацуму не смотреть. Ацуму немного обидно, но он, наверное, и сам бы испугался на ее месте. Осаму рассказал, что проснулся от того, что все падало, немного тряслась земля, а Ацуму кричал во сне; потом вибрации усилились и стена пошла трещинами, Осаму никак не мог его разбудить, как ни расталкивал, пришлось спихнуть на пол. Ацуму кивал, грея руки о горячую кружку и устроив подбородок на коленках. Мама открывает дверь, она прихорошилась, но на лице ее — бесконечная усталость, будто вечность не спала. — Добрый день. Это дом семьи Мия? — спрашивает для формальности, уже знает ответ. Ацуму выглядывает в коридор. Перед мамой стоит высокий и седой дядька — стариком язык не повернется назвать, — как сошедший с древних гравюр. Длинные волосы в высоком хвосте, густая борода, одет во что-то традиционное, но Ацуму заострил взгляд на поблескивающий золотом мантии, накинутой сверху. — Д-да. Вы кто? — мама старается не отпускать лишь слегка приоткрытую дверь, чтобы в случае чего сразу ее захлопнуть. — Меня зовут мастер Рю, я пришел поговорить по поводу Мия Ацуму. Позвольте войти, — говорит он и руки у мамы опускаются, она отступает и коротким кивком приглашает войти. — Эй, дед, — Ацуму выходит, воинственно выпятив грудь, но ему тоже не по себе, — чего тебе от меня надо? Но мастер Рю на него не злится, не смотрит свысока, как остальные взрослые, когда он грубит, не пытается его наставлять. Только приподнимает густую бровь — ну прям как старый мастер боевых искусств! — и оглядывает его с головы до ног, будто что-то отмечая. Они устраиваются в гостиной, мама носится туда-сюда с чайником, чашечками, печеньем, Осаму помогает ей, пока мастер Рю сидит напротив Ацуму и молчаливо на него пялится. Когда все усаживаются на диван, мастер Рю начинает говорить: — Я — директор одной необычайно великой школы под названием Махотокоро. — Махо… что? — давится Ацуму вымоченной в чае печенькой, Осаму заботливо хлопает его по спине, держась абсолютно невозмутимо. — Махотокоро, — мастер Рю поглаживает бороду. — «Махо» как волшебство, «токоро» как место. Это волшебная школа. Наверняка вы, — обращается он к маме, — замечали, что ваш сын… необычный молодой человек. В нем пробудился поток… Ох, если вам будет проще, магия. И этой ночью наше сообщество — сообщество волшебников Японии, — почувствовало это сполна. Так как ни вы, ни ваш муж, волшебником не являетесь, я пришел к вам лично, чтобы рассказать об этом. — Блин, Цуму, ну ты даешь, — тычет его Осаму пальцем в бок. — Раз волшебник, чего тогда вчера не раскидал этих придурков? — Ты что, дурак, Саму? Как бы я это сделал? Сложил бы печати как в «Наруто»? Или помахал бы жезлом как в «Сейлор Мун»? — Мог бы и попытаться! — Осаму уже откровенно его дразнит, Ацуму, смеясь, отвешивает ему подзатыльник. — А сам чего не попытался? — Мальчики! — вспыхивает мама и шлепает их по рукам. — Не позорьте меня! Мастер Рю глазками-щелочками наблюдает за ними. — Прошу, продолжайте, — мама склоняет голову. — Магия повсеместна. Но обыкновенные люди и не подозревают, что живут совсем рядом с теми, кто обладает невообразимыми способностями. После великих магических войн и войн мировых сообщество волшебников всех стран пришло к выводу, что магию стоит хранить в секрете. Если такое могущественное оружие попадет не в те руки, не избежать бедствий. Но если у обычных людей рождается волшебник — такое иногда бывает, или его родители не в состоянии обучать ребенка сами, то волшебные школы открывают свои врата. Наша школа, Махотокоро, самая маленькая, в год в ней бывает не более двухсот учеников. А это значит, что, в отличие от других школ, у нас больше времени уделяется индивидуальному обучению ребенка. Мы начинаем с самых основ — контроля, и только когда ребенок сможет контролировать поток внутри себя, дальше его ждет обучения по разным направлениям. Поиск и подготовка целебных трав, боевая и защитная магия, медицинские техники, точные науки, духовное наставничество… Все это откроется тебе, юноша, когда ты примешь мое приглашение. Ацуму жмется к Осаму и выпаливает: — Нет! — И почему же? — усмехается мастер Рю. — Без Саму — не пойду. Нам через месяц — семь, мы пойдем весной в одну школу. Не сдалась мне ваша Махококоро, — Осаму хихикает, поглаживая Ацуму по голове. — Мы с Саму справимся во всем сами, и не доставим больше маме проблем. — Это не так-то просто, юноша. В любом случае, я вернусь за ответом в марте. И тебе не обязательно расставаться со своей частью, — говорит он, будто знает все на свете. — Ты будешь уходить утром и возвращаться вечером. Как будто вы просто учитесь в разных школах. Поэтому подумай. Мама поднимается, чтобы проводить гостя, но тот поднимает ладонь — не стоит, — и с щелчком пальцев исчезает облаком дыма. *** До марта они спорят — по настоящему — до хрипа, до синяков, до недельных молчанок, потому что Ацуму не хочет никакой крутой школы для особенных (про себя он произносит это слово с особенным отвращением), а Осаму убеждает его в том, что такой шанс выпадает не каждому и Ацуму только потеряет весь потенциал, если не примет его. Мама не вмешивается, потому что, когда прислушивается к их диалогам, просто не знает, что добавить — они оба разговаривают друг с другом так, будто им не семь, а семьдесят, разбрасываются заумными словами, верно вворачивая их в контекст — даже она сама иногда поражается, как ее мальчики стали такими… взрослыми. — Я все сказал, — хлопает дверью Ацуму и запирается в комнате с прахом отца, как часто делает это в последние полгода. Иногда Осаму замечает, что мама с печальной улыбкой поправляет волосы, глядя на них, и хмурится, потому что не знает, что она думает по этому поводу. В феврале она говорит: — Ацуму, ты сам должен принять решение. — Я не брошу вас! — упирается он. — А я бы тебе и не позволил нас бросить! — Осаму умирает руки в бока. — Мы будем завтракать вместе, вместе делать домашку, вместе болтать перед сном и ложиться спать, как всегда это делали! А на выходных будем ездить в город, покупать такояки и ловить рыбок! Мама будет готовить тебе по пятницам тунца!.. — Опять ты о еде! Еда — не самое важное в жизни, Саму, — картинно закатывает глаза Ацуму. — Самое важное — быть рядом с любимыми. Я не хочу. — Ох, ладно, — Осаму хлопает себя по лицу. — Представь, что мы пошли в одну школу… — Да-да, и попали в разные классы, но это — другое! Так бы мы могли ходить в один клуб или встречаться на переменах. — Ты такой тупица! — Что сказал? Иди сюда, я тебя быстро на место поставлю! — Да как будто силенок хватит, мелочь пузатая! — Ты старше всего на несколько минут, козявка! Их отвлекает мамин смех. Они давно не слышали его — звонкий и легкий, как перелив колокольчиков. Она сжимает у губ руку, в другой держит фартук. — Прекращайте спорить, идите мыть руки и садитесь за стол. Ужин готов. *** Ацуму держит в руках сверток. — Это твоя школьная форма? Разворачивай уже, — требует Осаму. — Я же тебе свою показал! В бледно-розовую мантию, больше похожую на халат, вложен черный джинбей. — В этом и кроссовках я буду смотреться по-идиотски! — возмущается Ацуму, рассержено бросая одежду на кровать. — Тогда купим тебе таби и гэта, будешь первым модником на селе. Язвительность Осаму немного отрезвляет. Ацуму встряхивается: — Не, сойдет. Но дед сказал, что я буду летать туда на… буревестниках! Серьезно? К-как он себе это представляет? Или их птички что-то вроде… трансформеров? — Био-трансформеры, — загорается Осаму, — такую мангу я бы прочитал. Не, представь, стоит у тебя во дворе дерево. Ты такой «эй, мне нужна тачка» и уже через секунду гонишь на древомобиле по шоссе, а ветер твои волосы развевает… У. Ацуму трогает свои волосы, которые так и не вернули себе натуральный цвет, и до смешного он смотрится с темными бровями и цыпльячим гнездом на голове. Осаму буквально через три дня после того случая уволок маму в парикмахерскую и вернулся оттуда с новой прической. Только ему приходилось подкрашивать корни раз в месяц, но мама теперь делает это дома сама. Ацуму прыскает — так глупо, но мило, — и обнимает Осаму со спины, утыкается ему в затылок носом и сам себя щекочет коротко остриженными на затылке волосами. — Ты чего? — Осаму тянет руки назад, находит его бедра и с силой их сжимает. — Мне без тебя будет… не по себе. Надо было все же отказаться. Осаму тяжко вздыхает. Их представления насчет буревестников оказываются ошибочными. Когда апрель знаменует их первый учебный день своим приходом, во внутреннем дворе дома раздается противный птичий «чирик». Уже собранный, Ацуму подхватывает школьный рюкзак с тетрадями и ручками — ему сказали, что придется записывать теорию, но основные предметы начнутся только на пятом году обучения. Ацуму гадает — что же ему делать придется четыре года? И, когда он садится на спину — еб… гигантская птица! — гигантской птице, обхватывает ее шею руками и жалобно пищит в сторону восхищенно наблюдающего за ним Осаму, Ацуму осознает — с этой секунды ничего не будет как раньше. *** Махотокоро стоит на вершине вулкана. Обычные люди ее не видят, но если бы видели… Белый дворец из нефрита, в лучах солнца — слепит, вокруг кучевые облака и будто звезды россыпью мерцают вокруг. А вокруг Ацуму много людей, но все они заняты своими делами. В первой половине дня у них классные занятия, после — индивидуальные. Группа Ацуму, первый год, такие же испуганные семилетки, как и он, сначала слушают про историю магии, ее возникновение, потом срисовывают схемы потока в теле, последнее занятие — счет и письмо. Обедают они в гигантской столовой, Ацуму находит себе компанию по душе и непроизвольно оценивает людей по меркам Осаму — Осаму делает то же самое в своей, обычной школе, — потихоньку все встает на круги своя. После обеда Ацуму учится чувствовать магию в своем теле и контролировать ее. Когда он впервые увидел школу — с ее садами камней, водопадами и всяким таким традиционным, он подумал, что тренировки будут прямо как в самурайских фильмах или фильмах про боевые искусства. Или как в «Наруто» хотя бы. Все оказалось прозаичнее. Они просто выходили на улицу, садились на траву и медитировали. Ацуму пробовал отлынивать, но учитель — ох, простите, мастер, — будто чуял, когда он начинал засыпать. И ко всему этому Ацуму, на удивление, привык слишком быстро. Осаму прав был — дома ничего не поменялось. Ну, кроме того, что теперь Ацуму перед сном рисует на теле точки маркером и, закрыв глаза, представляет, как поток скользит по венам. Теперь он может кончиками пальцев высвобождать его и первым делом он дружески просит магию залатать трещины в стенах. Осаму застает его за этим занятием и буквально вопит от восторга. И Ацуму это нравится — его обычно спокойный братец стискивает его в объятиях, улыбается как безумец и с шальным взглядом целует его в обе щеки. *** Им одиннадцать, и они все еще чаще спят в одной кровати, чем в разных. Осаму чаще его целует, Ацуму чаще кладет ладонь на чужую грудь и принимает ею удары сердца, запоминая их. Мама все реже грустит, все реже сидит дома и это удивительное время разрушает чертов дед. — Добрый вечер, — с порога громогласно вещает он, едва мама открывает дверь. — Мне есть, что обсудить с вам, Мия-сан. — Ох, — мама смущается. — Конечно, проходите. — Дело вот в чем. Со следующего года школа предоставляет ученикам пансион. — Э… То есть, мне жить там придется? — злобно сощуривается Ацуму. — Но ведь… — Дай договорить, нетерпеливый сорванец, — мастер Рю ведет рукой и губы Ацуму словно приклеиваются друг к другу — он возмущенно мычит. — В следующем учебном году будет тяжелее. Я знаю, что ты быстрее остальных освоил поток и на большей части занятий попросту спал. Но… Сейчас у тебя будет стандартное расписание. Пять уроков до обеда, три — после. И тебе будет проще приспосабливаться вместе с такими же сверстниками. Вы будете помогать друг другу осваивать материал и практиковаться… А еще тебе нужно выбрать волшебную палочку. Это необязательно, конечно, но начинать проще именно с ней… Но волшебные палочки нельзя хранить в местах, подобных этому, — мастер Рю обводит их дом рукой. Ацуму сосредотачивает магию на кончиках губ и наконец избавляется от надоедливого заклинания старика. — Слышь, дед, в нашем доме у тебя нет права затыкать мне рот! — Ацуму хлопает ладонью по столешнице. Звякает чайный сервиз. — Это во-первых. Во-вторых, не ты ли мне обещал, что, цитирую, «ты будешь уходить утром и возвращаться вечером, как будто вы просто учитесь в разных школах». Твоя фраза! Тут не было ни слова про то, что на пятом курсе мне придется жить в школе! Я видел, конечно, что там есть общага и все такое, но думал, что это — добровольно. Я отказываюсь. Палочки свои себе засуньте куда подальше. Мне и без них неплохо живется. Я лучший на своем году, мне не нужны ни слова, ни символы! И если без палочки будет труднее, то это даже кстати, потому что иначе ваша школа для меня — скука смертная. Осаму не вмешивается, монотонно помешивая ложкой сахар в чашке. Он, в отличие от Ацуму, спорить со старшими не привык. Хотя этому старику действительно хочется засунуть палочку в одно его преклонно-одряблевшее место, тот разговор Осаму помнит ничуть не хуже Ацуму. И только условие, что Ацуму будет возвращаться домой, заставило его спорить с ним до посинения. Мастер Рю потирает сморщенный лоб. — Ацуму-кун, я понимаю твои чувства, но… — Либо я остаюсь с Саму. Либо выметайтесь из нашего дома и забудьте сюда дорогу. Помимо прочего, я прочел немало книг о строении вашего, — выплевывает Ацуму, не ощущая себя причастным, — мира, и на занятиях тоже много чего интересного услышал. Так вот, несмотря на то, что моя мама — обычный человек, она все еще мой опекун, вы не имеете права магией влиять на нее, и только она до моего двадцатилетия управляет моими поступками. А я чувствую, что она на моей стороне. Я приношу извинения, что разговариваю с вами так грубо. Но вы сами пытались меня обмануть. — Ни слова лжи, — спокойно отвечает мастер Рю. — Я принимаю ваш ответ? — смотрит он в сторону мамы, она только коротко кивает. — Значит, школу будешь посещать так, как раньше. Я договорюсь с распорядителем полетов. Этой ночью они снова спят вместе, а Ацуму впервые целует Осаму в губы. Спрашивает, все ли в порядке? Тот отвечает: «Конечно, мы же и так две половинки единого целого. А сейчас просто… слились воедино». Ацуму целует его еще раз и проваливается в сон под размеренное дыхание и равномерное сердцебиение. Ни слова лжи. *** Ацуму приходится выбирать. Первый учебный день пятого курса проходит экскурсией по дворцу. Они заглядывают в обычные лекционные залы, видят трансфигурацию — видоизменение, — мифических существ в загонах, дуэли с палочками и без, поединки на холодном оружии, с интересом рассматривают ботанический сад и теплицы, а в самом конце дня — уже на закате сам мастер Рю ведет с ними беседу, хотя Ацуму знает, что обычно директор занимается только своими директорскими делами — лезет в чужие семьи, например. Им рассказывают, что в зависимости от того, чем они хотят заниматься в будущем, у них будут свои комплексы занятий. Основы они будут получать в первой половине дня, как и обычно, а во второй будут ходить в особые секции. Ацуму знает, чем он хочет заниматься в будущем — быть с Осаму. Поэтому когда в лекционной аудитории торжественно опускаются флаги с эмблемами, выбирает знак лисицы — Инари. Инари — божество изобилия. Этот выбор для Ацуму означает, что по завершении учебы в Махотокоро, он может стать практически кем угодно. Везде нужен волшебник, который сумеет лечить болезни, возделывать землю и взращивать продукты. Небольшой уклон на трансфигурацию, заклинания благословения и зельеварение. Им выдают новую форму. Куча нижних рубашек, свободного кроя брюки и сверху розовая мантия. Им объясняют, что чем искуснее становится волшебник, тем быстрее мантия приобретает золотой оттенок. На мастере Рю мантия постоянно сверкает, стоит ему выйти на свет. Ацуму думает, что у Осаму форма гораздо круче. А в средней школе, в которую он потом пойдет, Осаму будет носить гакуран. Это… Гораздо более волшебно, чем тряпка, меняющая цвет. А еще с этого года ученикам разрешено играть в квиддич, но Ацуму только морщится — дурацкая игра для дураков. Однако, не все выразили такое же презрительное отношение к квиддичу. — Мия-кун, — пихает его в бок ставший привычным рядом Суна, — что насчет… — Нет, — обрывает его на полуслове Ацуму. — Ни за что. Тренировки и матчи по квиддичу проходят слишком поздно. — И? — На дом времени меньше останется. — В смысле на дом? Ты разве не останешься тут? — удивленно тянет Суна. — Нет. Я выбил из старика разрешение остаться дома. Если бы он мне отказал, то я бы бросил, — Ацуму подпирает щеку ладонью и косится на Суну. — Чего? — Да ничего. Думал, раз ты тоже выбрал Инари, поселимся в одной комнате, будем закадычными друзьяшками. — Это мерзко, прекращай. Суна только хохочет, натянув на нос край рубахи. Иногда Суна Ацуму напоминает Осаму, совсем чуть-чуть. Из-за этого он действительно считает Суну другом. Но точно так же, как и Осаму, ему иногда хочется втащить. Так что Ацуму пинает его пяткой кроссовки и делает вид, что абсолютно к этому не причастен. *** — Сегодня ты долго. — Ждал? — Да. *** Им пятнадцать, и они все еще чаще спят в одной кровати, чем в разных. С недавних пор Ацуму имеет привычку залезать к Осаму под одежду и целовать чуть глубже, чем обычно целуются братья. Но ни одного из них это не смущает. Они все еще чувствуют, что в поцелуе становятся более целостными, чем обычно. Ресницы Осаму трепещут, когда Ацуму прикусывает его губу и слегка сжимает его ягодицу. — М-м, — стонет он, выдыхая в поцелуй. Ацуму кладет камушек, который в детстве казался гораздо больше, на подушку, прежде чем накинуть на них одеяло, и тот светится, когда Ацуму ласкает его магией. Осаму он не забывает ласкать тоже, потому что иногда хочется без слов выразить то, что изнутри дерет его в клочья. Осаму и без прикосновений понимает, что Ацуму хочет донести, но даже думать не смеет о том, чтобы прекратить льнуть к огрубевшим рукам. Они сплетаются конечностями и трутся друг об друга, стараясь как можно больше получить контакта. Осаму нетерпеливо стаскивает с Ацуму пижамную рубашку, Ацуму помогает расстегивать пуговицы, их пальцы касаются друг друга на середине и Осаму низко рычит, целуя обострившуюся скулу такого повзрослевшего Ацуму. — Может… — шепчет Ацуму, — сегодня… ну, еще раз? Мне… хочется, как в тот раз, ну… Осаму краснеет в ответ. В прошлый раз они стягивали друг с друга не только рубашки. Этот период наступил у Осаму слишком поздно, и если раньше Ацуму в одиночку удовлетворял свои сексуальные потребности, то, когда Осаму внезапно решил проснуться с полувозбужденным членом, Ацуму с радостью ему помог. — Давай, — соглашается Осаму и кладет Ацуму ладонь на ребро, ведет ее вниз, до резинки пижамных штанов, под которыми — он знает — нет белья. Ацуму призывно облизывает губы. Для Осаму это объявление войны. Он победит, когда Ацуму спустит первым. И вздыхает, когда тот сжимает его ягодицу снова и пальцами давит на расщелину. Победа будет сложной, но не невозможной. *** Ацуму — единственный из своего потока, кто к выпуску сияет золотой мантией. Он знает, что это не значит ровным счетом ничего, кроме того, что он в чем-то хорош. Другие старались не меньше, чем он, и они тоже очень хороши — по-своему. Если Терушима не может освоить сложное заклинание боевой магии, это не значит, что он не выиграет дуэль с помощью простенького бытового — просто вылив сопернику под ноги мыльной воды. Если Энношита не умеет подчинять пикси заклинанием, это не значит, что он не сможет с ними договориться. Все просто. Осаму такого же мнения — рассказы о сокурсниках Ацуму он слушает внимательно. Осаму, пусть и не волшебник, но знает, наверное, больше самого Ацуму. Он читает его книги, просматривает конспекты — будто своих мало, разводит дискуссии на политические и образовательные темы. И внезапно спрашивает: — Ты хорош в боевой магии, и тебе единственному пришло персональное приглашение работать. Почему ты отказался? — Ну… — тянет Ацуму, будто сам не знает ответ. Лжец. Знает. — Не мое? — А теперь вспомни, что на твоем камне, а что на моем, горе ты мое, — хмыкает Осаму и ставит перед ним глубокую тарелку с раменом. — Ладно-ладно. Просто это значит, что мне окончательно нужно будет туда перебраться. А мое мнение по поводу этого ты понимаешь лучше меня самого. — Ну и что. Я мог бы перебраться с тобой. Ацуму разводит руками. — Ты «мари», пусть ты и видишь магию, и чувствуешь ее, но ты не сможешь ей воспользоваться. Это значит, что в случае чего ты… беззащитен. А в том мире много страшных вещей происходит… Я, когда литературу для дополнительных занятий покупал, случайно забрел не в тот райончик. У. — Да-да, помню, — Осаму садится-таки напротив и роняет голову на сложенные перед собой руки. — Тогда чем ты займешься? — Саму, ты забываешь главный вопрос. Чем займешься ты? Я — везде востребованный красавчик с отличием закончивший престижную школу. А ты не сдал ни одной профориентации, не подал ни одного заявления в колледж, и все почему? М? — Ацуму хитро блещет глазами. — Потому что ты не хочешь уезжать отсюда. От меня. Мы с тобой — одно целое. Поэтому не пытайся сбежать, ха-ха. — Даже если и так. Но нам нужно двигаться вперед, вот в чем суть. Ацуму вдохновенно поглощает рамен, а Осаму к своей порции даже не притронулся. — Я все решил за нас, — говорит Ацуму пять минут спустя, вытирая рот салфеткой. — Уверен не был до сегодняшнего дня, но ты уже неделю не предлагаешь вариантов. Мама волнуется. Поэтому, вставай. Осаму удивленно приподнимает брови, но послушно поднимается. И, когда Ацуму берет его ладони в свои, зажмуривает глаза. Он ощущает все желания Ацуму. Тот собирается исчезнуть в этом месте и появиться в другом — он уже так делал. Это называется… трансгрессия. — Ну вот, — довольно тянет Ацуму, расправившись. В отличие от него, Осаму немного подташнивает и он, пошатнувшись, заваливается на Ацуму всем весом. — Ничего, скоро привыкнешь. Я тебя научу, — Ацуму мурлычет ему в шею. — Это?.. — Заброшенный храм Инари. Знаешь, когда я выбирал специализацию, я отдаленно думал о чем-то похожем. Жить в храме, знаешь, делать амулеты, дарить благословение. И помогать по мелочи, ну… Вызывать дождь я не могу, конечно, но кое-что умею. Осаму согласно кивает. Он оглядывается. Храм пусть и заброшен, но выглядит сносно. Все поросло сорняками, на некоторых колоннах облупилась краска, бумажные вставки в седзи местами порваны. Все это легко исправить за пару дней даже не будучи волшебником. — Нельзя рассказывать о магии тем, кто с ней не связан. Но никто не запрещает немного помогать обычным людям. Вообще-то, большинство священников в храмах — волшебники. И помнишь, тот день, когда мы были маленькие… И в храме встретили ту женщину, что подарила нам камни. Наверное, она тоже была волшебницей. Поэтому после выпуска я уточнил у мастера Рю… На всякий случай, если бы ты согласился… — Ты знал, что я соглашусь, — шепчет Осаму. — Ага. — Давай сделаем это место нашим домом, — и целует куда-то в шею. — А-ага… — И не откажем в приюте ни одному путнику… — М-м… — И давай займемся любовью. *** Маму их решение удивляет. Но она счастлива. — Вы у меня такие молодцы, — говорит она, когда они собирают вещи. Ацуму в интернете заказывает краску, новые седзи, ящик для пожертвований, бумагу для талисманов и чернила с кистями. Осаму достает из кладовки мотки толстой красной веревки, грабли и перчатки. Когда им доставляют все, что Ацуму по дурости скупил в невероятных масштабах, мама помогает загрузить тележку, кладет им с собой еды на первое время, пусть Ацуму и убеждает ее, что они вернутся домой к ней смогут в любой момент — они и планировали приходить к ней почти каждый день, но она непреклонна. — Уставать будете, восстанавливая храм, нечего этими своими волшебными штучками туда-сюда мотаться, а я вам звонить буду. Если что-то серьезное — у вас или у меня — созвонимся и потом уже решим, — она по очереди склоняет их к себе — высокие стали, — и дарит по поцелую в лоб. — Осаму, приглядывай за Ацуму в оба. А ты, — сварливо бурчит она, — не наделай дел. Ацуму мог бы затолкать весь груз в одну сумку, но почему-то решил, что пройтись с Осаму по городу и немного по холмам до храма так будет лучше. Тележку они катят по очереди, иногда их окликают соседи. Тогда они просят передать, что скоро храм Инари снова будет ждать их. — Слушай. — А. — А вам там не рассказывали ничего про богов? Может, боги, это просто могущественные маги? — Может. Но такого никто не говорил. Боги, — говорит Ацуму, натянув касу пониже на глаза, — восходят к такой древности, что даже наших пра-пра-прадедов тогда не было. — Но мы все равно верим в богов. — И магию. — М. — Но знаешь, это неважно. — И правда. Кому какое дело, есть ли бог, и если есть — кто он. Важнее вера. Верой движимый человек познает себя и мир. — Ох, Саму, мы еще не стали священнослужителями, а ты уже говоришь такие вещи. Какая милота! Ай, за что? — Да так, для профилактики, — улыбается Осаму. — Хорошо, что нам одобрили заявку так быстро. Зарегистрировать храм… Это самое странное из того, что случилось со мной за всю жизнь. — То есть даже страннее дня, когда ты узнал, что я волшебник? — Ацуму строит обиженную морду, но заслуживает только еще один пинок. — Да я знал, что они ее одобрят. Нужен только взнос побольше. Земли же никому не принадлежали после того, как последний служитель храма умер. — И откуда ты взял взнос побольше? — подозрительно щурится Осаму. — А, да мне помог школьный друг. Он… из семьи священнослужителей. И его родители подсобили. — Мог бы пораньше рассказать. — Это неважно. — Твоя правда. Черта города, кончается асфальт, начинается протоптанная тропинка к вершине холма. Вокруг — деревья и небольшие цветущие поляны. В воздухе пахнет природой и чем-то изначальным, чем-то… естественным. Осаму принюхивается, но не может определить, что в мешанине из весенней зелени, первых цветов и свежести, вызывает у него чувство единения с окружающим миром. Но он дышит во все легкие. *** Семья Шинске Киты состоит из него и его бабушки. Они — обычные фермеры. А еще они — первые посетители их храма. Кита кажется им хорошим человеком. Он поддерживал бабушку под руку, помогая ей взойти по слегка обваливающимся ступеням к храму. Стоял рядом с ней и молил богиню Инари о плодородной почве, удачном посеве и богатом урожае. И, пока бабушка не видела, взял для нее омамори — амулет, — для здоровья. — Надеюсь, у них все будет хорошо, — говорит им вслед Осаму, подметая площадку перед храмом. Ему семья Кита понравилась — то, как бабуля совершила харай — очищение, — сполоснув руки и рот, перед молитвой, оставило впечатление набожной, но сильной женщины. Она возложила на алтарь пиалу сакэ, а ее внук бросил в деревянный ящик несколько монет. Ацуму наблюдал за ними, укрывшись на ветке высокого дерева, не показываясь на глаза. — Я тоже. — И чего ты туда полез? Дохрена ниндзя или что? Ацуму хихикает и берет вторую метлу. — А если и так? Пришлось учиться многому. От ухода за алтарем, умывальником и поддержанием чистоты, до написания и заговаривания амулетов — для амулетов разных видов пришлось выучивать разные заговоры. Но Осаму это, кажется, нравится. — С нетерпением жду дня, когда нужно будет читать норито. — Ну, в конце этого месяца праздник. И в мае еще три. Ритуальные молитвы, да? — Ацуму опирается на метлу и смотрит вверх. — А кагура нам танцевать придется? — Нас двое, кто танцует, кто играет? — смеется Осаму, представив, как жутко бы это смотрелось в реальности. — Ну уж нет. Когда-нибудь к нам придут люди, тогда, может быть… — Я бы посмотрел на тебя в облачении танцора. Могу наколдовать тебе наряд, хочешь? — А тебе пошла бы лисья маска, может, и ее наколдуешь? — шутливо тянет Осаму, но Ацуму садится на корточки, подбирает небольшой камень и медленно тот преобразовывается в белую маску лисы, расчерченную алыми узорами. Осаму жмурится, будто он увидел что-то запретное, но внутренний голос подначивает его распахнуть глаза пошире, чтобы насладиться образом Ацуму. — Открой глаза, — раздается шепот рядом. — Твой каннуси передает тебе волю божью. Дыхание жжет ухо, спускается к шее, Осаму приоткрывает один глаз — Ацуму, сдвинув маску набок, стоит к нему лицом и безумно нежно ладонями обхватывает его за плечи. — Цу-му… — выдыхает Осаму. — Я… — Ага, знаю. Кто-то идет, задел барьер, — говорит он вдруг серьезно, натягивая маску на лицо. По ступеням тяжело поднимается пожилой мужчина, поддерживающий покалывающий бок. *** — Опять побелевший, — шипит Ацуму, когда Осаму обрабатывает порез у него на лице. — Совсем охамели, лезут туда, куда не просят, тревожат мирных… — Ну, твой друг из аврората довольно быстро за ним прискакал, — флегматично отвечает Осаму, смачивая новую ватку антисептиком. — О, поверь, мог бы побыстрее. Подождал, сученыш, пока я сам разберусь и пришел на все готовенькое — так в его духе. Тут недалеко проход в магический мир, я опасался, что постоянно придется сталкиваться с подобным… Но второй за месяц, Саму! — по-ребячески поджимает губы и делает щенячьи глазки. — Я не хочу пользоваться магией так часто. — Не пользуйся. — И что, пускай побелевшие разгуливают по нашей земле? Первый обокрал магазин и сбежал, стерев продавцу память так, что тот потом путал право и лево, второй охмурил ту красотку из парикмахерской, третий пытался меня убить, потому что я заметил, как он собирался вылить что-то в колодец… У. — Да, было бы проще, если бы ты был простым человеком. Теперь у тебя на плечах тяжелая ноша. Но ты сильный, Цуму, хватит ныть. Да и… будь ты обычным, ты бы все равно нашел способ найти неприятностей на свою задницу. — Эй, Саму. — Чего? — В последнее время ты слишком часто упоминаешь мою задницу. Неужели?.. Громкий шлепок и по щеке разливается хлесткий багрянец. — Пошляк. — Ну, Саму. Я тоже хочу любить тебя, — Ацуму раздвигает ноги и за ворот юкаты тянет Осаму на себя. — Что в этом пошлого? Это красиво… И просто восхитительно, когда мы становимся единым целым, тогда я чувствую, что способен держать в руках весь мир… Осаму не пытается вырваться, Ацуму обхватывает ногами его поясницу и развязывает оби. Слегка прихватив Ацуму за подбородок, Осаму склоняется к нему и шепчет в губы: — Лжец. — Ну, ладно, не весь мир… Но большую его часть. — Большая часть твоего мира — это я. И ты можешь держать меня в руках даже не касаясь, — Осаму разводит края нагадзюбана в стороны, оголяя грудь Ацуму, покрытую еще не сошедшими синяками от столкновений с побелевшими и следами его укусов. — Маленький лжец. Ацуму стонет сквозь зубы, когда Осаму одним движением стаскивает с себя юкату. То, что они делали дальше, от всего мира было скрыто плотной завесью дождя. *** Два года пролетают слишком быстро. Осаму и Ацуму знают во всех ближайших поселениях, иногда они совершают обход, Ацуму благодарит землю за плодородность и дарит ей свой поток, Осаму молится с теми, кто не может прийти к ним сам. И это кому-то не нравится. Иногда Осаму сталкивается с магическим миром; к ним в храм приходят школьные друзья Ацуму. От них он слышит то, что Ацуму не рассказывал — знал, что Осаму не особо интересно. Осаму действительно не особо, все, что его могло заинтересовать Ацуму выкладывал как на духу. Но Осаму слушает, потому что друзья Ацуму — занятные люди. Например, Суна Ринтаро в виде подношений возложил на алтарь мармеладные палочки, а еще говорит он на токийском диалекте, но живет где-то неподалеку, к северо-западу от Кобе. Акааши Кейджи, по мнению Ацуму, знает все на свете — и с ним действительно приятно говорить обо всем, даже о погоде — которая в Хиого достаточно однообразная из года в год. Но Акааши бывает у них редко — он живет в регионе Канто, в префектуре… Сайтама, кажется? Осаму прикидывает, сколько раз надо трансгрессировать, чтобы добраться до Токио. Спрашивает у Ацуму. — Да одного раза хватит, в принципе. Расстояние — ерунда. Я хоть сейчас могу отправиться куда угодно… Точнее, туда, где уже был. Мне нужно знать место. Со всех сторон. — Жаль… Махнуть бы куда-нибудь… — Только пожелай, а… Блядь. Саму, я быстро. В этот раз с двух сторон. Откуда они берутся? — злится Ацуму, ощущая, как барьера из талисманов, окружающего добрую треть Хиого, касаются белые мантии. Осаму лежит и думает, в чем смысл продолжать носить эти белые мантии, если от них столько хлопот? Ха… Белые мантии значит, да? Темные искусства или нарушение закона. Это как перманентным маркером на лбу написать «я — преступник», эти волшебники все идиоты? Судя по тому, как Ацуму получает от побелевших, они что-то да умеют. Но почему не снимают эти дурацкие мантии? Внезапно наваливает дрема. Вроде выспался же. Эй, что такое, Мия Осаму? Почему еще полдень, а ты так стремительно закрываешь глаза? Осаму — «мари», человек-без-магии. Но даже он ощущает волну ненависти, захлестнувшую их небольшой домик позади храма. Ясно, думает Осаму, погружаясь в сон. С двух сторон, значит. *** Ушлепки крепко связаны и не смогут пошевелиться даже если очнутся после мощного Ступефай. Конечно, Ацуму мог бы и полегче с ними, но глядя на болванов, которые даже не скрывали своих намерений и бросились на него с разных сторон, он не чувствует жалости. Он — лучший в боевых искусствах, именно благодаря им школьная мантия, валяющаяся в кладовке, приобрела насыщенный золотой блеск. Ацуму сплевывает им под ноги. Он уже отправил весть придурку из аврората, что ни разу не удосужился ему помочь. Дожидаться смысла нет, так что Ацуму сразу трансгрессирует домой, но Осаму не находит ни в нем, ни в храме, ни где-либо вокруг. Его пробирает злобой, он рычит и громко зовет Осаму по имени. Либо барьер обошли, либо он неверно принял информацию. Возможно, двое зашли под одной мантией, это было бы умно с их стороны. И что делать-то теперь, а? Кто-то кладет Ацуму руку на плечо и он резко оборачивается. — Ты!.. Сволочь, какого хера так поздно? Саму нигде нет! — рычит он. Он, наверное, сам на себя не похож, потому что Футакучи по-настоящему пугается его и едва не путается в ногах. — Потише, Ацуму-сан, — не без обыкновенной ленности в голосе отвечает он. — Патронуса отправлял? — Я по-твоему совсем без мозгов? — все еще скалится Ацуму, но успокаивается, понимая, что Футакучи не виноват. — Эти двое не скоро придут в себя. Нужен мозгоправ, вряд ли они что-то скажут, а сыворотку правды ублюдки из аврората как всегда пожалеют. Чертова магия, блядь, ненавижу. Если бы не это все… — Тише, тише. Если бы не магия, то были бы какие-нибудь якудза или просто люди нехорошие… — поднимает руки Футакучи. — Успокойся. Я доставлю их в аврорат и вернусь, ладно? — Пока ты возишься со своими сраными бумажками я сам его найду, — отмахивается Ацуму. — Ох, боже… Похитить Осаму-сана… Эти идиоты явно не знали, что делают. — Наоборот, — Ацуму кривится и слегка пожимает плечом. — Скорее всего они очень хорошо знали, что делают. Спланированное нападение, в котором я — мишень, а Осаму — средство манипуляции. — Ладно. Я все равно постараюсь побыстрее, — кивает Футакучи и исчезает. Он стоит перед алтарем и смотрит на резные узоры, его обрамляющие. В храме Ацуму всегда спокойно. И сейчас он пытается найти душевное равновесие, сложив руки в молитвенном жесте. Господи, просит он, помоги мне найти Осаму. Господи, молит он, пусть с ним все будет в порядке. Господи, кричит он, я что, мало для тебя делаю? Вокруг все тихо, только цикады, нежащиеся в прогретом воздухе, исполняют свои брачные песни. Ацуму дрожит и надеется, что все обойдется. Что Осаму жив. Что просто ушел в город, что решил навестить маму… — Ты так вырос, малыш, — раздается ласковый голос у самого уха. Ацуму уже знает его. — Тетенька? — и смотрит ей в лицо. Оно идеально очерченное, на нем — росчерк алой помады, в черных бездонных глазах вековая мудрость, скрывающаяся за полуприкрытыми веками. — Вот так мой каннуси говорит со мной, — смеется она, прикрываясь веером. В ее волосах все те же бубенчики, ее руки такие же белые, под полами ее кимоно поблескивает чешуйчатый змеиный хвост. — Инари-сама, — Ацуму падает на колени и припадает лбом к земле. — Инари-сама, — шепчет он. Она берет его за шкирку, как шкодливого ребенка, смотрит, сощурившись. — Твои молитвы достигли моих ушей, каннуси. Вещай же с гордостью, — и хмурит брови. — Мой… Моя… Я… — Ацуму глядит на ее благородное лицо и с каждым словом будто обретает силы. — Мой брат, моя любовь и моя жизнь покинули меня. Мне нужно найти Осаму, где бы он ни был. Но я не знаю, как это сделать. Кажется, он немного ее развеселил. — А что же случилось с его камнем истины? — клонит она голову. Бубенчики звенят, Ацуму вздрагивает. — Ах, я нечасто спускаюсь к смертным. Еще реже — одариваю их. Так что же случилось с его камнем истины? — в голосе ее сталь. — Он… Дома. Мы храним его, Инари-сама. — И замечательно, думаю, что делать с ним, ты поймешь сам, — сдержанная улыбка. — А, и еще, мой милый каннуси… Когда будете заниматься непристойностями, прошу не кричать так громко «Господи», иначе я могу неверно все понять. Ацуму растерянно глядит на место, где только что была Инари, хлопает себя по щекам и понимает — он помнит ее лицо. Она… Замечательная. Камень Осаму — «Истина» — всегда светился в его руках слабее, чем собственный. Камень Ацуму же в руках Осаму не светился вовсе. Значит, все же, магия и боги как-то связаны, думает Ацуму, скользя потоком по вытисненным линиям иероглифа. Камень начинает греться и Ацуму выходит во двор. Пару раз обернувшись вокруг, Ацуму выбирает направление, при котором камень светился чуть сильнее, и побежал. Он знает верный путь. *** Барьер никто не покидал. У Ацуму не так много вариантов, где мог бы находиться Осаму. Возможно, внутри барьера есть еще один, установленный не им. Ацуму, ведомый светом в ладони, ищет нужное место, стоя на возвышенности. Под ним — деревня в десять домов, и жителя каждого он знает поименно. Справа от деревни заброшенные склады, в которых раньше хранили зерно. Ацуму колко улыбается и спрыгивает вниз, трансгрессируя. *** Взмаха руки хватает, чтобы обездвижить первого. Еще один взмах — второй захлебывается водой, сомкнувшейся вокруг его головы. Осаму цел. Ацуму подходит к нему, нежно убирает волосы со лба. Кончиками пальцев просит магию освободить Осаму ото сна. Свободной рукой отправляет Патронуса к Футакучи с координатами. — Б-без… палочки? — откашливается сзади обезоруженный идиот, что не может снять своей побелевшей мантии из-за проклятия. — Ты что, чертов бог? — Нет, — хмыкает Ацуму, поворачиваясь. — Я его посланник.

Не беспокойся, после я за тебя помолюсь.

Примечания:
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.