Не в себе

– Гонишь. – О, ещё бы. Ральф не гонит. Ральф деловито покачивает бутылкой с золотистой эмблемой кленового листа на боку над головой своего товарища по оружию. Вожделенный янтарь лениво колышется в бутылке, переливаясь в свете кухонных лампочек, бросая витражные оранжевые блики на ехидную ухмылку Ральфа и на небесно-голубую радужку, окаймляющую подрагивающие, расширенные зрачки второго подростка. Его взгляд, устремлённый вверх в почти религиозном благоговении, вдруг делают Тима нежнее, уязвимее и несоизмеримо покладистее, и от такой резкой перемены Ральф улыбается ещё шире. – Подарок отцу с работы от какого-то коллеги-канадца, - он почти слышит, как друг сглатывает под ним, – высший сорт, ещё даже не открывал. – Ага, – он сглатывает снова, а затем тянется за бутылкой, – знаешь, я только… Они стоят, босые, на кухне в квартире Ральфа и его отца, в пыли, местами побитые, всё ещё в «геройском» облачении. Высоченный рядом с Тимом парень, облокотившись спиной на кухонную поверхность, держит диковинный сувенир над головой, пока его друг тянется за ней, как котёнок за конфетным фантиком, привязанным за нитку, и не замечает, как сам прислоняется к мучителю всем торсом. – Щас же, – от сдерживаемого смеха у него уже сводит пресс, и Ральф правда добрый малый, но успех только что прошедшего задания поднимает ему настроение. Видно, сказывается оставшийся в крови адреналин, но ему уже давно не было так весело, – не для тебя мой кленочек цвёл. И твой жуткий брат сказал: «ни крупицы сахара, значит, никакого сладкого». – Он мне не… – встав на носочки, Тим тянется в новой попытке и задевает босыми ступнями такие же ральфовы, и последний со странным трепетом чувствует чужую холодную кожу на своей щиколотке. Это странно, но приятно. Нормальный Тим почему-то никогда его не касается, доходит до смешного, но сейчас, кажется, ему без разницы. У этого Тима блестят глаза, подрагивают ресницы и ладони, и на пару мгновений он то и дело падает на превосходящего его ростом друга, и как-то это необъяснимо трогательно. Он принял таблетку глюкозы с полчаса назад и действие её всё ещё не прошло. Чуть подпрыгнув, он задевает бутылку рукой, но этого недостаточно для того, чтобы выбить её из равновесия и поймать в полете. – Хорошие мальчики слушаются своих опекунов и сводных братьев, чел. А вот я могу и продегустировать. – Тим чуть не воет, и Ральф готов поспорить, что глаза у него вот-вот заслезятся, ему на секунду даже становится совестно. – Хотел приберечь для полноценного домашнего завтрака с блинами, но кто знает, вдруг с ним что-то не то?.. Ральф поднимает вторую руку к бутылке. Звук такой, будто вместе с лопнувшими «связками» алюминиевой крышки треснуло и как-выяснилось-в-дальнейшем-неожиданно-большое сердце второго скаута. Из бутылки разливается тонкий, пряный аромат. Тим громче прежнего сглатывает побежавшую с новой силой слюну, его нижняя губа дрожит, когда напарник, не разрывая зрительного контакта, с многозначительным видом подносит горлышко ко рту, и от переизбытка чувств совсем теряет остатки самообладания: – Ральф, мать твою! Приятель глупо посмеивается, высунув язык в ожидании соприкосновения его с вожделенным сиропом. Пока тот отвлечён собственной клоунадой, Тим в отчаянном рывке делает попытку вырвать бутылку из его рук, но успех оказывается лишь частичным – пузырь делает опасный пируэт, сопровождаемый звонким ударом о что-то твёрдое и коротким сдавленным ругательством, пока не возвращается в крепкую хватку Ральфа. Тот зажимает рукой рот на долю секунды перед коротким, но гневным: – Тим, сука! Бутылка в полете здорово приложилась о его передний зуб, и парень осторожно проверял, все ли на месте его составные части. Удостоверившись в последнем, он поставил бутылку на самую высокую полку кухонного шкафа. – Ну, всё, хватит, это слишком. Ответа не следует. Приглядевшись, он замечает, что взгляд друга прикован к чему-то ниже уровня его глаз. – Тим? Тим на него не смотрит. Он снова сглатывает слюну. Проследив за направлением его взгляда, Ральф наблюдает совсем незапланированную картину: значительный объём сиропа по какой-то причине оказался на его форменной майке. Видимо, вылился в полете. – Срань. – Это… Он снова поднимает глаза на Тима. – Это-то ты есть не будешь? Прежде чем Ральфу удаётся понять, в чём дело, его мягко толкают назад. На грудь приятно ложится тяжестью чужое тело, а в зад не так приятно упирается угол кухонного гарнитура. Замерев на мгновение в какой-то неясной, одному ему известной внутренней борьбе, Тим, уперевшись руками в кухонную поверхность с обеих сторон от друга, склоняет голову. Чего? Ральф вздрагивает, чувствуя на своей груди что-то горячее сквозь ткань майки. Он смотрит вниз. Он не видит, что происходит, но до его ушей доносятся тихое причмокивание и свистящий звук втягиваемого сквозь ткань воздуха, он смотрит, как пшеничные патлы Тима безвозвратно увязают в каплях сиропа и тянут их за собой, дальше. Теперь сглатывает сам Ральф. Скорее от тихого ужаса. – Ты чего?.. Тишина. – Тим, это не смешно. Он слышит невнятное мычание, пока на его таз ложатся чужие руки и вдавливают сильнее в столешницу, обездвиживая. Когда светлая голова склоняется так, что чёлка больше не мешает, он видит его лицо. Широким движением языка Тим проходится по его груди, собирая кленовый сироп. Глаза его, теперь мутные, ни на чём не сфокусированы, а странная бледность никак не вяжется с действиями. – Эй… – сам Ральф медленно заливается густой краской, меняя цвет лица едва ли не на тон. Он испытывает чувства настолько смешанные, что не делает вообще ничего, пока друг, пользуясь его бездействием, самозабвенно собирает с него расплескавшуюся жидкость с оглушающим в общей тишине причмокиванием. Когда приходится подняться выше и встать на носки, он, снова опираясь на столешницу, прижимается бёдрами к Ральфу, и тот чувствует как дрожат его ноги. Даже не так. Он весь дрожит. И тяжело, горячо дышит, обжигая кожу под майкой, сильнее всего там, где до этого расплескался сироп. Чем меньше остаётся, тем теснее он прижимается и тем активнее посасывает стягивающую чужое тело ткань. Ещё несколько крупных капель обнаруживаются районе соска, и то ли от ощущений, то ли от сопровождающих их сбитого дыхания у Ральфа совсем сводит горло. Тим, судя по его виду, уже совсем перестал соображать и, возможно, обманывается неровностью ральфовой груди в районе этого самого соска. Он ждет, что именно там ткань скрывает под собой остатки сладкого, и со все большим энтузиазмом вылизывает, вбирает в рот, кусает. Вся ральфова обычная покровительственная манера слетает с него как шелуха. Будь это кто-то из его школы, он точно мягко отстранил бы их, понимающе улыбнулся и сказал, что так нельзя, что он никому ничего не расскажет, но не стоит им делать этого снова. Однако со своим, вероятно, единственным настоящим другом он теряется и не знает теперь, что делать и куда себя деть. Снять свою обычную маску ответственного-старосты-президента-спортивного-клуба и поступить очевидно правильно он не может перед человеком, с которым ощущает себя на равных. Ральфу не нравятся парни. Совсем. Но есть что-то настолько трогательное в его всегда язвительном и болтливом друге, обычно уворачивающемся от прикосновений как от мячей в игре в вышибалы, льнущему к нему теперь как котёнок. Тим издаёт тихий стон, очевидно, разочарованный неверностью своей догадки о тайном запасе кленового сиропа, и Ральф ощущает его прохладные пальцы прямо под нижней кромкой майки. Обхватывающие большие пальцы петли на рукавах Тима скользят вдоль напряжённого живота, пока он поднимает ткань выше, оголяя холодному воздуху влажную от слюны кожу. Ральф чувствует, что совсем прирос ногами к полу, а голова слишком полна ваты, чтобы хоть что-то предпринять. Он правда не уверен, как с этим дела у его друга, от таких вопросов он всегда увиливал, но сам Ральф в делах интимных был лишён всякого опыта. Он допускал, что растеряется, добравшись с кем-то до условной первой-второй базы, но никак не думал, что так беспомощно застопорится. С другой стороны, происходящее с отношениями с девушкой имело мало общего. Каждый раз, пытаясь достать повыше и ища опоры, Тим прислоняется к напарнику всем телом. Он ощутимо ниже Ральфа и, наверное, сам не замечает, как тесно прижимается к его паху низом живота, и этот контакт в общей какофонии ощущений все более ярко выходит на передний план. Опускаясь ниже, Тим поднимает на него свои большие голубые глаза из-под светлой чёлки, местами склеенной сиропом, и Ральф чувствует, как от такого вида у него начинает сосать под ложечкой. Ральфу не нравятся парни, но он слышал, что девушки экспериментируют со своими подругами. Обе руки Тима на его талии, то ли чтобы быть ближе, то ли чтобы не упасть самому, и Ральф сам не замечает, как тазом подаётся ему навстречу. Тим глухо стонет между шумными глубокими вдохами, и Ральф замечает, что расфокусированный взгляд направлен не на него, а выше. Глаза Тима будто вспыхивают и искрятся, когда рука Ральфа нащупывает бутылку на полке позади. Девушки ведь пробуют вещи друг с другом, даже учатся целоваться. В этом нет ничего странного. Держа пузырь над головой так, чтобы друг не смог дотянуться до неё сам, Ральф наклоняет её, и вязкая, тонкая струя, сверкая в свете ламп, опускается ему на грудь. Тяжело дыша, он думает о том, что не был в душе с тех пор, как они вернулись, и вид Тима, так жадно слизывающего с него сироп, очевидно смешанный с его собственным потом, вырубает в его голове очередной рубильник, и он даже не задумывается, прежде чем налить ещё на второй, пока обделённый вниманием сосок. Тим стонет ещё более сладко и протяжно, когда друг запускает пальцы свободной руки в густые и жёсткие волосы, оглаживает большим пальцем обычно спрятанный в вихрастой чёлке маленький шрам, пересекающий бровь. В обычный день он и в ответ на простое прикосновение к плечу нервно дёргается, но теперь ему, очевидно, нравится. Его горячее дыхание обдаёт влажную, липкую кожу и чувствительный сосок, в противовес прохладному воздуху кухни. Ральф сам дышит шумно и рвано, когда его задевают по-звериному большие зубы Тима, обычно обнажённые в ехидной улыбке. Когда Тим спускается ниже груди, до него доходит, насколько менее вязким становится сироп в контакте с горячей кожей. Он спускается ниже, к животу, и в мозгу Ральфа мелькает надежда на то, что Тиму нравится то, что он видит: не могли же пройти почти ежедневные тренировки даром. Но тот не в себе настолько, что, вероятно, сам до конца не понимает, где и с кем находится, и мысль об этом вызывает у Ральфа какую-то неясную обиду, тут же сменяющуюся ошалелым ощущением собственной безнаказанности. – Эй. Бутылка в его руке наклоняется снова. Низ его живота напрягается, когда на него опускаются новые капли сиропа, а дорожка его кончается на ширинке брюк. Тиму приходится встать на колени, и разница в росте между ними настолько ощутимая, что Ральф сам немного подгибает колени, сильнее навалившись на столешницу в поисках опоры. Тим тоже много тренируется, и теперь бессовестно твёрдый член Ральфа оказывается зажат между его собственным пахом и грудью друга, заметно более объёмной, чем кажется под его обычно мешковатой одеждой. Неожиданно для себя самого Ральф чувствует досаду от того, что она и теперь скрыта под узкой черной водолазкой. Его взгляду открыто больше обычного, но он, верно, тоже хотел бы увидеть его без верха. Только теперь Ральфа догоняет отстранённая мысль о том, что он всякую совесть потерял, раз так пользуется состоянием своего, вероятно, самого близкого друга, но стыд от невозможности остановиться подстёгивает его только сильнее. Губы Тима, обычно тонкие и потрескавшиеся, теперь налитые кровью, такие мягкие на его животе. Он как будто совсем не замечает дорожку из темных волос там, где проходится его язык. Интересно, а самому Тиму нравятся парни? Рука Ральфа, снова в его волосах, направляет его голову ниже, к ширинке, и когда он послушно обнимает губами головку, скрытую под плотной тканью, Ральфа словно молнией пронзает. Тим задерживается там же, но под ткань брюк, видимо, попала часть сиропа, и он дрожащими, не слушающимися пальцами пытается справиться с застёжкой и проваливается в этом, пока ему не помогают. За расстёгнутой молнией оказывается светло-серая ткань трусов, облегающая твёрдый член и уже запачканная смазкой. Ральфу парни точно не нравятся, но он успокаивает себя тем, что любой подросток на его месте отреагировал бы так же. Он медлит, прежде чем сам опускает резинку белья, и только тогда чувствует, как тесно было до этого. Тим скашивает глаза на твёрдый, влажный член прямо перед ним, и Ральф чувствует, как у него мгновенно пересыхает во рту. Его бледное, залитое нездоровым румянцем лицо так близко, что он едва не касается его раскрасневшимися, блестящими от влаги губами. Его грудь вздымается, и даже расширенные зрачки, кажется, пульсируют, когда его взгляд устремляется вверх, на лицо второго парня. – Эй, Тим, – Ральф громко сглатывает, – хочешь ещё? От вида собственного стояка, политого кленовым сиропом, Ральф ощущает себя полным извращенцем. ––––––– Внимание Тима всецело переключается на его пах. Крепко вцепившись в бедра товарища для равновесия, он собирает стремящийся вниз сироп, как ловил бы потёкшее по руке мороженое. Язык, горячий и влажный, скользит от самого основания, и губы парня смыкаются вокруг темной головки. Он сосёт её, совсем не задевая зубами, и, очертив языком нижнюю её границу, несколько раз ритмично проходится вдоль уздечки, вызывая там самым гортанный стон сверху. Тим совсем не смотрит на партнёра, с пошлым чмокающим звуком он выпускает член изо рта, скользит вдоль ствола губами, почти целуя, когда чужие пальцы снова путаются в его волосах и направляют обратно, заставляя снова взять в рот. Приторная сладость мешается на языке с солоноватой смазкой, потом и характерным вкусом чужой кожи, растекается по языку до самого корня, пока челюсть сводит от того, как широко приходится раскрыть рот, чтобы вместить в него чужой орган. Пальцы от волос скользят к его уху и ласкают изгибы хряща, выуживая сладкий стон, и он чувствует, как член во рту напрягается в ответ. В голове остаётся только белый шум, и вкус, и звериное чутье, подсказывающее что за верный темп его снова погладят за ушком. Те же пальцы скользят среди цепких прядей к его затылку, притягивают голову ближе к чужому телу, пока головка не упирается в самую стенку горла, и он давится, но вытащить ему не дают, и слюна льётся наружу, растекаясь по подбородку. Чужой кулак сжимает волосы на затылке, и от него до самого копчика пробегает волна мурашек, пока глотка рефлекторно сжимается вокруг инородного тела в попытке дать своему обладателю отдышаться, и лишь несколько долгих секунд спустя ему позволяют отстраниться. Тим успевает сделать пару глубоких, шумных вдохов, прежде чем всё повторяется заново. Каждый раз, когда его тянут за волосы, он не сдерживает стона. Человеку перед ним это, видимо, нравится, и теперь его голову удерживают обеими руками, насаживая глубже. – Молодец, – слышится над ним на выдохе, – Молодец… Продержишься для меня ещё немного? Тим, давно позабывший, под каким предлогом всё началось, теперь хочет лишь чтобы его трогали, чтобы его хвалили, и он согласно мычит и позволяет откровенно трахать себя в рот. Он приспосабливается быстро и стонет всякий раз, когда член, оказавшись глубоко в глотке, не оставляет воздуху места. Он – слюни, слёзы, саднящее горло и стёртые губы вокруг чужой плоти, он – мурашки под чужими ладонями и натянутыми волосами. Его единственный рабочий инстинкт – быть хорошим, и он сам насаживается на член до основания. Уже привыкнув и войдя во вкус, он снова захлёбывается, когда чужая стопа скользит по его паху. Если он справится, его снова похвалят. Не замечавший раньше собственного возбуждения, он сам набирает темп, компенсируя утерянный баланс партнёра, и налившийся кровью член сильнее растягивает его горло. Чужие короткие вздохи на грани стона дают понять, чего от него хотят, и губами, языком, горлом он обнимает его, сжимает сильнее, не теряя темпа, пока в него не входят до упора, а нос не упирается в чужой пах, в жёсткие тёмные волосы. Не двигая больше головой, он продолжает сосать, насколько хватает дыхания, прежде чем отстраниться против воли чужих рук, чтобы сделать вдох. Тим тут же закашливается, его голова кружится, а корень языка затапливает горечью. Влажная ладонь, погладившая его было по щеке, поднимает его лицо, большой палец размазывает сперму по саднящим губам, когда его глаза встречаются с чужими. Ральф. Заворожённый тем, как тяжело он дышит, как подёрнуты экстатической дымкой тёмные глаза, он снова ощущает давление на своём паху. Оттраханный в рот, он вот-вот кончит по-настоящему. Чужая босая стопа скользит вдоль его собственного члена, всё сильнее и сильнее надавливая, и только теперь возбуждение, разлившееся во рту, устремляется ниже пояса. Со звонким стоном Тим падает назад, на локти, и почти кричит, без тени стыда подаваясь навстречу, всем телом выгибаясь в дугу на твёрдом кафеле, пока не изливается в собственные брюки. Силясь отдышаться, Тим всем телом падает на пол, в послеоргазменной эйфории не в состоянии догадаться подняться, а Ральф, только соскользнув на пол, осознаёт, что при всём желании не может больше стоять. ––––––– Прежде чем уложить друга в своей комнате, владельцу квартиры всё же удаётся затолкать его в душ и всучить свою домашнюю одежду. Тим, не иначе как уснувший стоя, справился лишь со слишком большой для него футболкой – и то хорошо, ведь одалживать ему своё бельё было бы совсем за гранью объяснимого. Загадкой осталось и то, как ему вообще удалость стянуть с себя свои узкие шмотки, теперь ещё и мокрые, и липкие. Пока они кружатся в стиральной машинке, а накрытый одеялом друг видит десятый сон, на диване в гостиной Ральф готовит себе оправдания. ––––––– На следующий день гость приходит в себя едва ли не к полудню, и они завтракают вместе. На столе овсянка с яблоками и сок, и Ральфу от волнения в кои то веки кусок в горло не лезет. Тим, с самого пробуждения ни слова ему не сказавший, тоже вяло ковыряет в миске ложкой и выглядит в целом паршиво. Ровно настолько паршиво чтобы Ральф не мог догадаться, злятся ли на него настолько сильно, что даже не кричат, или парень, напротив, правда прикладывает все усилия к тому, чтобы не дать своей голове расколоться надвое. Опасаясь расколоться первым, Ральф с тяжёлым сердцем решает первым нарушить тишину. – Ты как вообще? Собеседник кривится и, немного погодя, отвечает голосом значительно более сиплым, чем кто-либо из них мог предположить. – По мне будто каток проехался. – Ну... – Ральф, задумавшись, признает факт того, что совсем не умеет врать, и принимает стратегическое решение плясать так далеко от правды, как только можно, – тебе здорово досталось. – Буквально. Смотри, – когда Тим водружает абсолютно лиловые коленки над столом, хозяин дома давится всё же достигшей рта кашей и ему требуется побить себя по груди, чтобы откашляться, – ты чего? – Кхм... Да так. Ты вообще ничего не помнишь? Надежда умирает последней. А судя по потупившему взгляд Тиму, она ещё подаёт признаки жизни. – Почти ничего. Я... много принял вчера? – Ты... наелся сладкого, да. – Я ничего странного не делал? Кашель. – Ты простыл, что ли? – Нет конечно. Ты и правда... немного одичал вчера, но никто не пострадал. Всё прошло нормально, мы помогли выследить тех перекупщиков экзотических животных, и старшие по званию их задержали. – Угу. Я кое-что помню, но не очень уверен, и хочу тебя спросить... О, нет. – Я... – Тим сглатывает и немного краснеет, прежде чем на одном дыхании выпалить, глядя собеседнику прямой глаза, – помню, что мне в рот заползла здоровенная змея, и поэтому теперь у меня болит горло! Ральф роняет лицо в ладони и глубоко и медленно дышит. Невозможно, просто уму непостижимо. – Ну? Было такое? Вдох. – Говори уже! – Не было такого – выдох, вдох, – тебе точно приснилось. – Не ври мне! У меня во рту будто подземка полночи каталась, там только бомжей не хватает! Ты почему мне в глаза не смотришь? – Не было никакой змеи. Ты, наверное, простудился. И я тоже. И горло у тебя болит, потому что ты, – на последних своих словах Ральф совсем ломается, а вместе с ним и его голос, – очень много орал. – Так ты из-за простуды такой странный? И это... Яблоки кислые, есть чего сладкого к каше? Кашель.