Какая горькая нелепость, Цель не оправдывает средства: Ему отцовское наследство, А ей пожизненная крепость. О. Мандельштам
— Давайте, мы уберем весь п***ц из вашей жизни? — Ни в коем случае! Это несущая конструкция!
***
Надо вернуться и закончить начатое. — Я не могу, — прошептал вслух Оби Ван, привалившись мокрой спиной к скале и закрывая глаза. — Нет. «Я сделал все что мог! Я с самого начала сказал, что не смогу! Я не хотел сюда лететь!» «Лучше было бы поручить тебе Палпатина?» «Может быть! В конце концов он мне никто, это сильно облегчило бы дело… Чертов Энакин, как ты мог?!» Он испытывал дикую обиду и ревущую несправедливость. Чертов Энакин! От него вечно одни проблемы. Как он мог вынудить его к… Что он наделал!.. Это был какой-то непроглядный кошмар. «Ты должен вернуться. Ты оставил его умирать. Ты действительно считаешь, что он заслужил эту мучительную смерть в огне?» Нет, нет, Оби Ван так не считал. Он вообще уже ничего не считал. Покидая берег огненной реки, он отказался от рассудка и сдался. Он просто убежал, не в силах выносить страдания того, кто был ему братом и больше, чем братом. Он был ему… Энакином. А он убежал. Если быть предельно точным, то ушел быстрым шагом, не оглядываясь, чувствуя, как рыхлый вулканический песок заставляет подошвы проскальзывать. Да, в этом не было логики. Но когда мы сбегаем, разве в этот момент для логики есть место? — Я не хотел сюда лететь… — прошептал он. «Лучше бы сюда полетел Йода, а я бы попытался разобраться с канцлером». «Но Йода же сказал, что тебе его было бы не победить». «Я не так уж плох. В конце концов я только что уделал Гривуса. А у него было четыре руки. И почти не было способности чувствовать боль…» «Самому не смешно? Гривус не лорд ситх. Так мелкая шавка. Палпатин размазал бы тебя в лепешку». «Опять же может быть. Ну и умер бы. Это было бы просто отлично. После того, что было на голограмме». «Какой махровый эгоизм». «Он самый». Он ведь сразу сказал Йоде, что не сможет. А Оби Ван Кеноби за свои слова отвечает. Почему никто не верит, когда он говорит «нет»? «Так что же? Не стоило этого делать?» «Стоило, не стоило… Как это можно адекватно оценивать?» Энакин Скайуокер, видимо, действительно был ситхом. Хотя в это и невозможно поверить. Был ситхом?.. Только не для Оби Вана. Некстати вспомнилось крепкое рукопожатие маленькой ладони: «Ты тоже джедай?» Чертов Энакин! Чертов Энакин, от которого одни проблемы… Если б только можно было поговорить… Спросить, как так вышло… «Свой шанс поговорить ты упустил еще в самом начале вашего несчастного знакомства. Когда все совместно проведенное на Набу время ты не просто не пытался наладить контакт, а сводил всю коммуникацию к вспышкам раздражения. Так что шанс ты упустил раз и навсегда. Все остальное — следствие…» Пока ты жив, ты еще можешь что-то изменить. «Точно, — подумал он в полу шутку. — Я жив и могу это изменить». Слева далеко внизу бурлила красно-желтое море лавы. Бурлило так заманчиво, почти нежно. Он с трудом оторвал взгляд от лавы внизу. Йода же не мог не понимать, что ничего не выйдет! Как нередко случалось в тяжелую минуту, он подумал о мастере, чей образ с годами не столько потускнел, сколько как бы сгладился, скруглился, растеряв живые черты и приобретя незыблемость и бездушие памятника. Привычка думать о нем в тяжелых обстоятельствах держалась вопреки всякой логике. Такие мысли никогда за все эти десять лет не приносили никакого облегчения, лишь растравляли душу. Оби Ван Кеноби всегда доводил дело до конца. Всякую задачу он старался выполнить любой ценой. Он старался. Всегда. Всю гребаную жизнь, которая сейчас как никогда представлялась ему мало похожей на жизнь, скорее на смесь долга и страданий. Зачем он так старался? Видимо, все еще доказывал Совету (или всему миру), что его не зря приняли обратно в Орден. Нет. Не то. Доказывал Совету, что мастер в нем не ошибся, ЧТО МАСТЕР БЫЛ ПРАВ. Но мастер ошибся. Теперь это стало окончательно ясно. Десятилетний промежуток, прошедший от слов «Позаботься о нем» до этой проклятой душной планеты лежал перед ним сейчас пугающе ясный и отчетливый. Квай-Гонова выучка позволяла хорошо видеть причины и следствия. «Там, где их нет, может быть». Может быть. Но сейчас было как-то особенно очевидно, что привело Энакина сюда. Неподходящий учитель. Ясно как день. Причина и следствие. Запертые в одном человеке, сидящем сейчас на этом черном камне в этом раскаленном мире. «Твоя проблема в том, что ты ему говоришь, а он не слушает. Тебе стоит больше слушать его», — так сказал ему однажды мастер Фимор. «Это правда. Гребаная правда. Я никогда не мог заткнуться и просто послушать. Не давал ему и слова вставить. Я знаю. Я пытался не говорить. Ничего не выходит. Вижу это лицо и... И мне хочется все исправить, объяснить, загладить... От этого становится только хуже». Слушай, хватит ныть. Ты выполнил свою часть плана. Как там сказал Йода? «Энакина больше нет, его поглотил дарт Вейдер». Серьезно? Кого вообще это может убедить или утешить? «По-твоему, решение избавиться от него было неверным?» «Не знаю. Не мне решать. Но поручать это мне точно было ошибкой». Душный горячий, как будто густой воздух (а может, он и впрямь был в каком-то смысле густым), казалось, облеплял все открытые участки кожи. Он сделал попытку провести рукой по лицу, чтобы стереть эту липкость, и едва не зашипел — лоб и щеки обгорели, пока они скакали по всем этим железякам над потоком лавы. Он нарушил их хрупкий покой и теперь в тех местах, до которых он успел дотронуться, кожу саднило и дергало. «Полагаю, Энакину пришлось хуже». «Не надо…» Но было поздно. Боевой генерал Кеноби успел за свою не такую уж долгую жизнь повидать немало ранений и смертей. Он не без основания полагал, что обладает крепкими нервами и его непросто вывести из равновесия зрелищем физических страданий, но то, с чем он столкнулся сегодня… Как? Как вообще он мог это сделать? Это нелогично, немыслимо… «Только вот не надо рассказывать, что ты не понимал, что делаешь». Справедливо. То, что он натворил сегодня. Сам. Своими руками. Хотя ему казалось, что руки действуют совершенно самостоятельно, в полном разладе с мозгом. То, что он натворил сегодня, лежало за рамками того, что можно вынести. И самым худшем были не раны и не ожоги, которые терзали дорогого, хоть и нанесшего ему обиду, человека… Хуже всего был запах. На Мустафаре запахов хватало, но они не могли заглушить жуткого, почти гастрономического запаха горящего мяса. «Прекрати! Хватит! Стоп-стоп-стоп!» Он почувствовал, что желудок готов сжаться в спазме, по телу разлился характерный физиологический страх, предшествующий рвотному позыву. Однако блевать уже было особо нечем. Логичнее всего было бы сейчас спрыгнуть вниз. В лаву. (Максимально поставить себя на место Энакина). Это, конечно, решило бы все проблемы… А тогда, всего, наверное, час назад, не больше, нужно было просто поговорить, просто выяснить, что случилось… «Да! Но ведь у меня почти получилось начать разговор… Почти… Вернее… Нет. Не так все было. Но пока мы летели, я же собирался поговорить. Собирался понять, что случилось, как такое могло случиться, но потом…» Потом он начал читать лекцию. Да, лекцию, как обычно. Лекция и взаимные обвинения без конца — вот краткое описание их взаимоотношений. Лекция. Почему опять лекция? Сознание молнией прошила картинка, то, что помешало начать разговор — Падме! Энакин душит свою любимую, а потом поднимает глаза на учителя, стоящего в проеме корабельного люка, и Падме тяжело падает на горячий бетон. Здесь было жарко (и это еще мягко сказано), но его бросило в холод. Казалось бы, мысль о Падме должна была заставить его вскочить на ноги, однако он еле поднялся с камня, двигаясь медленно и угловато, как дряхлый старик. У корабля его ждала беременная женщина, человек, нуждающийся в спасении. В сознании всплыл вопрос: «А кто спасет меня?» И ответ: «А чего тебя спасать-то?» И то правда. Он быстро отрезал от сознания эти глупые вопросы. Даже если она умерла, задушенная мужем, можно еще попытаться спасти ребенка. На корабле хороший медблок. Они успеют долететь до… Куда-нибудь успеют долететь. «Ну почему? — тупо думал он, со всей возможной скоростью пробираясь к месту посадки по мустафарскому раскаленному бездорожью. — Почему всем вечно нужна помощь? Почему вечно без меня не могут справиться?» Кто такие «все», и почему он решил, что помощи ждут именно от него, он не думал. Вообще он не думал в полном смысле этого слова. Так, пустил мысли на самотек. А самотек был именно таким. Два оставшихся в живых джедая и один оппозиционный сенатор ждали вердикта дроида в коридоре мед-центра. Оби Ван смотрел на лежащую на столе Падме сквозь большое смотровое окно операционной, но его мысли были далеко. Он снова подумал о своем мастере и его запутанных отношениях с Советом в целом и его отдельными членами в частности. И о себе. В ситуации, в которой все они оказались, мастер выбрал бы Энакина. А он выбрал идею. Абстракцию. Все, что оставалось в нем живого, человеческого, восставало против йодиной бездушной детерминированной трактовки Силы. Но этого живого осталось так мало. От теоретических размышлений его отвлек дроид. — С медицинской точки зрения, она полностью здорова. Но по причинам, нам непонятным, мы теряем ее. В голове Оби Вана вспыхнул фейерверк возмущения: «Что? Какого черта! Да как она смеет?!» — Она что умирает? — ему не удалось полностью скрыть неподобающие эмоции, голос дрогнул, и последнее слово прозвучало почти фальцетом. «Что за цинизм? Где твое сострадание?» — строго спросил внутренний голос. «Сострадание?! Да она удобно устроилась!» Йода смотрел на него с осуждением, но ему было все равно. Сенатор Органа что-то еще уточнял у дроида, но Оби Ван не мог это слушать. Он отошел в сторону и принялся смотреть на демонстрационную панель медицинского блока. Роды Падме проходили по-королевски, то есть в присутствии посторонних. Говорят, в истинных монархиях бывало принято, чтобы супруга правителя рожала в присутствии всего двора. Оби Вану приходилось слышать, что роды — зрелище крайне тяжелое, но то ли он просто исчерпал на сегодня свой лимит потрясений, то ли Падме рожала как-то деликатно, вся процедура показалась ему быстрой и как-то прошла мимо сознания, хотя он и находился ближе всех, рассудив, что в тяжелую минуту она захочет видеть рядом дружеское лицо. И на этом лице он всеми силами держал ободряющее сочувственное выражение. Кажется, получалось. Но именно тут ему в первый раз показалось, что он как будто уходит внутрь собственной головы и как будто выглядывает из собственных глаз. Он стоял как дурак, не зная, что делать. Падме что-то бормотала, но Оби Ван разбирал только слово «хорошее» или «хороший». Потом она смолкла, и он отчетливо и в то же время отстраненно ощутил момент ее ухода. Глядя на Падме, на ее вдруг застывшее разгладившееся лицо, он с ужасом обнаружил в себе только зависть. Она умерла. Умерла так легко, без особых усилий. Да еще и без видимых причин! А он был жив! И почему-то должен был продолжать жить. Еще один свалившийся на него Скайуокер жалобно заплакал у него на руках. С безнадежностью утопающего Оби Ван понял, что этого растить тоже придется ему, несмотря на только что завершившийся леденящий провал. А может быть именно в силу чудовищности этого провала. В качестве искупления. Возможно, Скайуокеры будут падать и падать ему на голову, пока рано или поздно он не прекратит подводить их. По дороге сюда, Оби Вану казалось, что хуже уже быть не может. Он совершил нечто ужасное, Энакина больше не было. Но это не главное. Главное, что он бросил его в последнюю минуту, как много раз бросал его и прежде, всегда выбирая не его сторону. «Я подвел тебя, Энакин». Кажется, он даже успел ему это сказать. И это было правдой. Вина была правдой и вина была огромна. Однако правдой была и обида («Как ты мог?!»). Кажется, он орал что-то про избранного, но это был уже просто бред. Он устал держаться. Устал подавлять эту бесконечную обиду. И вообще не думал, что несет… «О нет, не надо этих оправданий. Все ты знал!» Да, да, хорошо! Он прекрасно слышал и сам, что давно разговаривает одними штампами. Особенно с Энакином. Но главный его посыл был искренним и настоящим: «Как ты мог?» Вряд ли теперь ситуация могла ухудшиться. Выяснилось, что никогда не надо отчаиваться. Всегда может быть хуже. Передав тело Падме ее семье на Набу, они втроем держали совет на корабле. Но еще в полете магистр Йода, не моргнув глазом, рассказал, что ему не удалось справиться с канцлером. Просто не удалось. То есть он, Оби Ван, смог, значит, убить своего друга, а магистр Йода своего противника не одолел. И при этом почему-то остался жив. Все оказалось зря. С тем же успехом они могли бы поменяться местами. Для общего дела хуже бы не было. А вот лично для Оби Вана было бы лучше. Иронично. Очень иронично. Возможно, стоило взбунтоваться, возмутиться, как-то указать на эту несуразность, но на сильные эмоции у Оби Вана уже не осталось сил. Душная горечь момента заслоняла реальность. В попытке удержать ее в фокусе Оби Ван говорил. Да, слова, слова, слова — то, что помогало ему все эти годы сохранять видимость вменяемости. Когда он изредка бывал в порядке, в мире с собой, он обычно молчал, а вот тяжелые ситуации, выводившие из равновесия заставляли его говорить. Этим особым спокойным рассудительным голосом, от которого Энакин всегда бесился. Энакин, наверное, думал, что его учитель не знает, как отвратительно звучит его голос, когда он начинает поучать. Но он знал. О! Он знал это очень хорошо. И не получал от этого никакого удовольствия… — Мы должны спрятать их где-то, — рассудительно говорил Оби Ван, — где ситхи не смогут почувствовать их присутствие. Йода перебил его, поэтому он снова на секунду отключился, ушел вглубь головы, теряя связь с происходящим, но потом взял себя в руки настолько, чтобы уловить, что Бейл Органа собирается удочерить девочку. — Мы будем любить ее, — добавил он со значением. И почему-то посмотрел Оби Вану прямо в глаза. Оби Ван кивнул, вернее, покивал, ему казалось, что он смотрит на происходящее из какого-то далекого-далекого угла своего черепа. — А что с мальчиком? — спросил он. — Татуин надо его к семье на отослать. Отослать… Забавно. Всем ведь ясно, кто будет заниматься мальчиком. Люком. Осталось это только формально закрепить. — Я его заберу и присмотрю за ним, — сказал Оби Ван. Ему пришлось отвести взгляд. Слишком очевидно висели в воздухе всякие вопросы: «Ты? А ты уверен, что не загубишь очередного порученного тебе ребенка? А тебя вообще можно к детям подпускать?» Заседание было окончено. Двигаясь автоматически, по сути просто повторяя действия сенатора Органы, он поднялся и собирался было приступить к реализации намеченного плана, когда Йода остановил его: — Магистр Кеноби, останься. «Что еще? Сколько можно…» Он опустился обратно в свое кресло. — В уединении делание тебя для на будет Татуине. — Делание? — переспросил он, тщетно пытаясь сосредоточиться на словах магистра. Мысли разбегались, поэтому следующую — и видимо, довольно динную — реплику он пропустил практически целиком. — Учитель твой. — Квай Гон?.. — Как с говорить ним, тебя научу я. «Сейчас? Вот сейчас, да? Когда вы навсегда лишили меня надежды на то, что он меня примет? А вы не могли предложить это раньше? А еще лучше — научить этому Энакина?! Да тогда ничего бы не случилось! Ничего бы этого не было! Черт… Это невыносимо». Магистр Йода смотрел на него с неопределенным выражением. Сейчас Оби Ван почти понимал Энакина. Джедаи и правда невыносимы. «Со своим пониманием ты немного опоздал», — резонно заметил внутренний голос. Что ж Квай Гон, так Квай Гон. Он боялся даже вообразить, как отреагирует мастер, узнав, что Оби Ван сделал с ребенком, которого он так полюбил. С другой стороны, что поделать. Принцип «чем хуже, тем лучше» был и остается краеугольным камнем его жизни.