Разбор полётов

Тело помнит боковой воздушный поток из-за стены дома — уклониться, чуть выставить крыло, всё ещё ноющее. Тело помнит заход на площадку балкона — плавный, по дуге. Окно широко распахнуто, он проскальзывает над ограждением без труда и сбрасывает авиформу ещё в воздухе: пола касаются уже не жёсткие перепончатые лапы, а ноги в армейских ботинках. Валентин медленно делает шаг, ещё один, проверяя равновесие. Тянет ручку балконной двери на себя. В комнате тепло и немного душно, надо было всё-таки поставить на проветривание. Валентин неторопливо расстёгивает китель, вешает в шкаф, следом отправляется форменная рубашка. Пальцы невольно накрывают корку шрама на плече, легонько теребят, и Валентин морщится — не от боли, от досады. Как же он всё-таки подпустил тех сволочей так близко. Валентин надевает просторную домашнюю футболку, меняет форменные штаны на вытершиеся треники, суёт ноги в тапочки и выходит в коридор. Из кухни слышны голоса: Юлин, звонкий, оживлённый, и глуховатые смешки парня. Валентин хмурится. Опять Ткачёва принесла нелёгкая. И ведь Юля говорила, что уже с ним не встречается. Повода ей не верить не было: в таких вещах дочь никогда не врала. Так что же он забыл здесь, у Валентина на кухне? Всё ещё надеется вернуть девушку, которая — сам должен знать — ему не чета? — Понимаешь, я пытаюсь, но я задержаться в этой форме не могу, — доносится из-за приоткрытой двери. — Вот я вроде бы превратилась, делаю первый взмах — и я уже обратно человек. — А о чём ты думаешь, когда превращаешься? — Да не знаю, вроде ни о чём не думаю. Пытаюсь… как это… прочувствовать тело. Но блин, оно как будто становится не моё. — Потому что меньше надо болтать и больше упражняться, — рубит Валентин, толкая кухонную дверь. Юля замирает на полуслове, смотрит изумлённо. Рука Ткачёва застывает в воздухе с кружкой на весу, и выражение лица у него — как будто в магазине поймали с пакетом чипсов под толстовкой. — Пап, привет, — Юля оттаивает почти сразу, широко улыбается. — Я думала, тебя раньше ночи не ждать. — И поэтому позвала гостей? — Валентин поднимает бровь. В Юлиных глазах вспыхивает огонёк досады, но она миролюбиво усмехается: — Надо же мне кому-то пожаловаться на то, что я до сих пор ещё не могу становиться лебедью. Светка не понимает, для неё крылья — так… сезонный аксессуар. Валентин хмыкает, берёт из шкафа кружку, сыплет себе заварки. — А он, — оборачивается через плечо, — советы даёт, значит? — Да какие советы, Валентин Юрич, — парень ухмыляется во весь рот. — Я ж не крылатый. Могу разве что поддержать, типа, морально. — Не крылатый, значит? — Валентин льёт себе кипятка, краем глаза следит за Ткачёвым. Тот всё так же сидит, развалившись, устроив локоть на столе. А коленки-то подобрались. — Вы же наверняка смотрели реестр, — роняет беззаботно. — Меня там нет. — Тебя, положим, нет, — Валентин выдвигает себе стул, усаживается между ними. Обоим приходится чуть подвинуться. — А вот Ткачёвых там немало. Фамилия, знаешь ли, подходящая. — Ага, ко мне вечно менты из-за неё цепляются, — фыркает Артём, шумно делает глоток. — Я, бля… блин, ткачей этих в глаза-то не видел. Они вроде как в Африке где-то живут, если гугл не врёт. — Не только. Холодной водой Валентин чай не разбавлял, пьёт мелкими глотками. Смотрит на парня внимательно. Открытое лицо, простодушное, вот только верить ему вряд ли стоит. Чего там далеко ходить: у одного из тех дезертиров был вот такой прямой, распахнутый взгляд. Завалить троих ему это не помешало. Ткачёв упрямо не отводит глаза, к щекам приливает краска злости. Валентин усмехается про себя. В гляделки решил поиграть, мальчик? — Пап, как ты себя чувствуешь? — Юля, похоже, решает разрядить обстановку. — Ещё болит? — Да пустяк, — Валентин дёргает плечом. Даже если она это специально, чтобы отвести от своего приятеля бурю, всё равно приятно. — Считай, прошло уже. — А что случилось, Валентин Юрич? — подаёт голос Артём. — Вас ранили? Он коротко качает головой: — Зацепило слегка. — Папа в часть ездил на стрельбы, — Юля неодобрительно вздыхает. — Какой-то дурак из новобранцев не проверил, разряжена ли винтовка. — Аа, — тянет Артём. И весь как-то подбирается, кулак упирается в колено. Смотрит с хищным прищуром. — Везёт тебе, Юлька. Она вопросительно поворачивает голову, и костяшки Артёмовых пальцев резко постукивают по колену. — Всё-то тебе отец рассказывает, — хмыкает он, широко улыбается. — Даже насчёт ранения, вон, не скрывает. И ни в какие горячие точки не суётся, всё тихо-мирно, одни сплошные учебные стрельбы. Челюсти Валентина сжимаются сами собой — словно он готов укусить. Он вдыхает медленно, беззвучно, так же спокойно выдыхает, не сводя с Артёма глаз. — Исключительно ценное замечание, — сухо произносит он. — А ты, Артём, насколько мне известно, боевое оружие в руках никогда не держал? Могу устроить, обещает Валентин взглядом. Могу, потому что нехрен лезть куда тебя не просят. Даже если ты и впрямь каким-то образом разнюхал, куда я на самом деле ездил в командировку и зачем. — Да вот, — парень разводит руками словно бы с огорчением, — ущербный я по всем фронтам. Крыльев нет, к армии не годен… Я просто думал, в звании полковника уже вряд ли есть риск под пулю попасть. Ну, если сам не сунешься. Юля озадаченно моргает, что-то хочет сказать, но Валентин опережает её: — Ты, я смотрю, любишь порассуждать о вещах, о которых абсолютно не имеешь представления. Что крылья, что армия. — Есть такой грех, — Артём фыркает, отставляет пустую чашку. С сомнением смотрит на чайник, но истолковывает взгляд Валентина верно: поднимается, одёргивая толстовку, и делает шаг к двери. — Ладно. Пошёл я, типа. Юль, если чё вдруг — звони. — Спасибо, Тём, — приподнимается, чмокает в щёку. Артём улыбается, розовеет даже, косится почему-то на Валентина — и ничего в нём в этот момент хищного нет, только приязнь и немного смущения. Валентин выходит в холл проводить его — то ли из вежливости, то ли из желания проконтролировать, чтобы пацан напоследок ничего не натворил. Артём присаживается на одно колено, шнурует кроссовки, поглядывает на дверь кухни. Кажется, хочет ещё раз заикнуться о ране и о командировке. Только вот Валентин с ним об этом разговаривать не собирается. Задания он себе не выбирает. А офицеров, владеющих авиформой на высшем уровне — чтобы могли в птичьем облике подобраться скрытно, разведать, уйти беспрепятственно, чтобы не потеряли в обратном превращении одежду и оружие — меньше пяти процентов. На несколько секунд Валентина накрывает опять: шорох камыша, влажный ветер с воды, перекличка сдавленных, напряжённых голосов — и пронзительный резкий вскрик в траве рядом, и стрёкот автомата. Какая-то мелкая пичуга среагировала на движение, которое он, полковник, упустил. Едва успел увернуться — болью вспороло крыло. «Куда палишь, идиот?!» «Оборотень! — трясущаяся рука, перемазанные землёй пальцы. — Я те говорю, там оборотень!» И времени рассуждать уже нет: короткий взмах — сигнал, превращение прямо в воздухе — и он прыгает дезертиру на спину, заламывая ему руки, вдавливая в грязь, наставляет автомат на подельников. Валентин коротко выдыхает, отгоняя воспоминание. Юле об этом знать незачем. И этот её приятель, если он не окончательно лишён чувства самосохранения, должен понимать, что трепать языком не стоит. Откуда он только мог догадаться. В новостях был совсем короткий сюжет, о Валентине — ни слова. В сеть, насколько он знал, тоже ничего не просочилось. Может, парень вообще брякнул наугад, чтобы Валентина позлить, а он напрасно поддался? Артём медленно встаёт, опираясь ладонью о тумбочку. Морщится, выдыхает сквозь зубы. — До свидания, Валентин Юрич. Спасибо за чай. — Это к Юле, — роняет Валентин. — До свидания. Дверь за парнем закрывается с тихим стуком, Валентин тянет на себя задвижку. Стоит ещё недолго, раздумывая, и возвращается на кухню. Юля, устроившись с ногами на стуле, хрустит печеньем. Поднимает голову, смотрит задумчиво, будто что-то хочет сказать, но потом просто кивает на вазочку: — Пап, будешь? Это Тёма принёс. Валентин мотает головой. Очень хочется спросить, не заикался ли Артём ещё как-то про его командировку, но брякнуть такое — значит точно себя выдать. Хорошо, если Юля ничего не заподозрила уже теперь. — А он спрашивал, какое ты любишь, — усмехается она. — Захвачу, говорит, вам поклевать. — Ну и ел бы сам, — Валентин дёргает здоровым плечом, тянет руку к окну — и останавливается. — Как, ты говоришь? — поворачивается к Юле, щедро макающей печенье в тарелочку с повидлом. — Поклевать? — Ну да… Пап, ты что, думаешь, он действительно, — она привстаёт, —незарегистрированный? — Сейчас, погоди. Он возвращается в холл, открывает дверь. Если что, можно вылететь наружу, осмотреть двор и окрестности с высоты. Но далеко лететь не приходится, Ткачёв обнаруживается прямо на лестничной площадке. Сидит на ступеньках, кособоко привалившись к перилам, прижимает ладонь к рёбрам. Пальцы вертят незажжённую сигарету. — Артём, — зовёт Валентин, голос отдаётся эхом. Парень вздрагивает, оборачивается, упираясь ладонью в ступеньку. Напряжённо растягивает рот, скалясь: — Чё надо, Валентин Юрич? Видите — ушёл уже. Отдохну чуток и смотаюсь из ваших хором окончательно, не переживайте. — Артём, — повторяет Валентин, подходит ближе. И опускается прямо рядом с ним, не заботясь о холоде, обдающем сквозь штаны, вытягивает ноги. Видит, как зрачки у парня расширяется в удивлении, и негромко спрашивает: — Ты там был, да? Кадык парня вздрагивает. Пальцы комкают штанину на коленке. Валентин, не дожидаясь ответа, медленно протягивает руку к мастерке Артёма, дотрагивается до застёжки молнии, смотрит вопросительно, и Артём ведёт бровями: пофиг, дескать. Валентин осторожно тянет застёжку вниз. Выдыхает: в вырезе футболки и ниже рукава краснеют корки рубцов. — Сильно тебе попало? Артём смотрит куда-то в сторону, в лестничный просвет, шевелит губами словно нехотя: — Ничего. На нас же быстро заживает, сами знаете. — Всё-таки ткач? — Валентин чуть-чуть улыбается, и уголки обветренных губ вздрагивают в ответной улыбке. — Ну а хули… то есть — а как вы думали? Я, типа, с тринадцати лет превращаюсь. — Солидный стаж, — Валентин усмехается. — За мной-то зачем полез? Подставился зачем? И давно ты, вообще, со мной вот так в командировки летаешь? Артём ведёт плечами, прикрывает глаза. На лбу под спутанными светлыми прядками отчётливо видны капли пота. — Если скажу, вы ж не поверите, — фыркает. — В смысле — зачем. А летаю — когда удаётся. Вас же с вашей блядской секретностью хер найдёшь. — Артём, — Валентин хмурится, — язык. — Ну извините, — парень мотает головой. — И да, насчёт Юльки — тоже извините. Я ей растрёпывать не собирался. — Вот и не надо, — с нажимом произносит Валентин. — Это наше с ней дело, разберёмся. — Да вы уж разберётесь, тут, блядь, без базара, — широкий рот кривится. — Так и будете под пули подставляться, а ей — врать? — Артём… — Валентин Юрич, — парень рывком придвигается ближе, упирается плечом Валентину в грудь. — Ну хватит. Пожалуйста. Сделайте что-нибудь. Её ж прибьёт нахрен, размажет, если вы там сдохнете. И… и меня заодно. Я ж прикрывать-то, на самом деле, не умею, — голос садится, вздрагивает, Артём нервно дёргает плечами. — Крылья у меня не того… не доросли. Он выгибает шею, оборачиваясь, смотрит в упор. Моргает. Валентин протягивает руку, кончиками пальцев сквозь мастерку касается местечка между лопатками, откуда, по идее, начинали бы расти крылья, если бы их можно было бы увидеть в человеческой форме. Артём не вздрагивает, не отдёргивается — кажется, дыхание задерживает. — Всё у тебя в порядке с крыльями, — тихо говорит Валентин, ведёт рукой вдоль спины к пояснице. — Не надо себя недооценивать, Тём. Парень тихонько выдыхает, за рукой подаётся едва заметно. Валентин на пару секунд задерживает ладонь, а потом легко, пружинисто приподнимается, поддерживает его за пояс, помогая встать. — Пошли. У нас отлежишься, съешь что-нибудь нормальное, а то, я смотрю, на подножном корму отощал. У врача-то хоть был? — Так ведь, это, — Артём отводит взгляд, отряхивает коленку, — там же сразу поймут, что ранило меня в авиформе. А я не регистрировался, под статью влетать неохота. Валентин неодобрительно хмыкает. Развелось же бунтарей — без году неделя. Кто мешает документ получить и летать себе спокойно? — Ладно, — он решительно наклоняет голову, — сам посмотрю. Антисептиком хоть додумался обработать? Под пристальным взглядом Артём краснеет от висков до шеи, и Валентин морщится. — Так недолго и заражение крови заработать. Протягивает руку, дотрагивается до его лба. Тёплый, влажный, но жара вроде нет. Валентин делает шаг вниз на ступеньку, легонько подталкивает Артёма: — Пойдём, чего застыл. — А… это, — Артём запинается, — насчёт командировок. Вы чё-нибудь всё-таки решите? Валентин отвечает не сразу. — Не от каждой командировки можно отказаться, Артём. Но лезть на рожон я и не стараюсь. — Понятно. Пальцы Артёма хрустят. — Вот тебе бы стоило подумать, прежде чем рисковать жизнью. Это не твоя работа, и я… Артём мотает головой — зло, резко: — Нет. Замолчите, блин, Валентин Юрич, заткнитесь, ради бога, я просто… Зачем-то же у меня выросли эти блядские крылья! Он с силой шмыгает носом, ладонь, перепачканная в пыли, сжимается в кулак. Валентин смотрит на него и не знает, что ему сказать, сжавшемуся, нахохлившемуся, будто тот самый ткачик, маленькая, храбрая птица, которую трудно отличить от воробья. Неужели ты и впрямь решил, что крылья даны тебе, чтобы ты меня собой закрывал? Мальчишка. Глупый. Валентин с силой сглатывает, проталкивая в горло распирающий ком. — Пошли, — в третий раз повторяет. — Спину чинить надо — и крыло. Иначе, когда полетим вместе, темпа не выдержишь. Тёмины глаза распахиваются широко — синие-синие, искрящиеся. В них чистый восторг. «Полетим? Вместе?!» Не заставляя больше себя уговаривать, сбегает по ступенькам, направляется к двери квартиры Валентина. Валентин усмехается, рассматривает худую мальчишескую спину, ловя себя на неуместном желании выставить крыло — заслоняя, защищая от всего на свете.