О чем ты думаешь?

Острый кинжал в чужих руках хищно сверкнул своим лезвием. Джетт шагнул назад. Деревянная стена встряхнула его, перевернула все внутренности, которые тут же сжались. Сердце скакнуло в горло, едва не порвав артерии. Как же страшно. Взгляд метнулся по комнате, по ужасно тесной комнате, наполненной удушающим запахом дыма, хвои и сгнивших листьев. Джетт вспомнил, и от этих воспоминаний хотелось кричать, царапая горло. Ловкая рука подцепляет край рубахи спереди, медленно тянет вверх. Это длится ровно шесть ударов сердца Джетта, который послушно прикусывает зубами этот самый край. Живот и грудь обдает холодом, а лицо горит. Удивительно живое ощущение. Чужие руки ложатся на бедра, чуть сжимают, комкая ткань штанов. Джетт закрывает глаза, чтобы он, не дай Барс, не увидел стыдливых слез. Бабочки внутри царапают ребра, когда чужие ледяные пальцы совсем невесомо проводят по сердцу, перерезав его напополам. Джетту неприятно, он не хочет, чтобы это продолжалось, но его никто не спрашивает. Джетт вздохнул. Бабочки давно сдохли и сгорели, а их прах Джетт рассеял над своими желаниями. Они с Вегардом разглядывали друг друга. О чем он думал? Когда собирался сказать о том, что он его отец? После того, как оставил очередной укус под ключицей? Или царапину на спине? — О чем задумался, малыш? — Голос прозвучал невесомо, как утреннее прикосновение ветра. Сердце колотилось, как ненормальное, но Джетт приказал себе успокоиться. Все в порядке, он уже не тот маленький мальчик, а внизу его ждет парень с приятным дополнением к дару исцеления — чувствовать боль. Все будет в порядке. Они с Вегардом просто поговорят, а затем никогда не увидят глаз друг друга. «Как ты мог делать со мной нечто подобное, зная, что ты мой родной отец?» — хотел спросить Джетт, но слезы заполнили горло. Горячие слезы, полные горечи и отвращения. Джетт никогда не плакал на людях, даже Магда не видела этого, называя Джетта маленьким солнышком, которое дарит свет, отдаёт все самое лучшее. Воспоминания о матери выбили дверь, сдерживающую все гнилые эмоции Джетта, которые он так старательно скрывал годами. — Ты уже знаешь, да? — услышал он голос Вегарда, и зло мотнул головой. Дышать было трудно, и Джетт, не сдержавшись, проронил смешок: надо же, как быстро расклеился. — Да, знаю. Удивительно, правда? Мой родной отец пользовался мной, как гулящей д-девицей, вот это… — голос сорвался. Набрав побольше воздуха, дрожащим голосом выпалил, делая медленные шаги: — Вот мне интересно, о чем же ты думал, когда я просил остановиться? Теперь они близко, Джетт нависал, упорно ожидая ответа, понимая, что ответ будет или ложью, или чем-то туманным. Как всегда. Сердце пару раз качнуло кровь, а потом приказало ему положить руку Вегарду на щеку. Ладонь легла удобно, и Вегард замер. Возможно, он ожидал удара или крика. Джетт приблизился к его лицу: — Пожалуйста, скажи. Вегард закрыл глаза, его брови дернулись — Ты был похож на Магду в такие моменты. — Джетт одернул руку, подался назад. Казалось, что она теперь заражена какой-то омерзительной болезнью. — Эти волосы, расметавшиеся по подушкам… — Заткнись, — коротко бросил Джетт. — Я ничего не мог с собой… — Хочешь сказать, что у тебя не было выбора? — Не крик, не обвинение. Просто вопрос уставшего человека. Джетт направился к выходу. — Выбор есть всегда, отец, но у тебя было желание обладать. Своим же сыном. Вегард ничего не сказал, не попробовал остановить. «Поговорили, » — вяло подумал Джетт, спускаясь по лестнице. Эдвард, игравший в гляделки с Джастином, встрепенулся, едва его заметив, и уже было направился к нему, но замер. Тогда Джетт, не сбавляя ходу, схватил его за рукав и потащил к выходу. Когда они вышли из деревни, Джетт ткнулся изумленному Эдварду в грудь и заплакал. Заплакал навзрыд, неумело. Это больше напоминало скулеж раненого лисенка, никому не нужного. Он не позволял себе этого десять лет, не проронил ни единой слезинки, как бы больно не было душе, как бы сильно сердце не желало пробить грудную клетку, и тут он не выдержал. Комкал ткань камзола на спине Эдварда и плакал. — Там что-то произошло? — шепотом спросил Эдвард, неумело обнимая Джетта и прижимая его к себе. Потерянный жест человека, который не умеет успокаивать и обращаться с плачущими. Джетт отчасти его понимал. — Может, ты хочешь поговорить об этом? Джетт замотал головой, приказал себе прекратить, и так уже распался на части, но ничего не получалось. — Так, все. — Джетт шагнул назад, на секунду с силой прижал ладони к полностью мокрому лицу, резко утерся рукавом. Голова трещала. На Эдварда он не мог смотреть. — Идем. Как можно быстрее, ни минуты здесь больше не выдержу. Меня тошнит. Последнее он сказал с вновь натянутой на лицо улыбкой. Эдвард покачал головой: — Зачем ты так? Я же вижу, что тебе больно. — Мой отец оказался ублюдком, Эд. — Джетт улыбнулся еще шире. После плача это оказалось чем-то незнакомым. Неужели он действительно так растягивал губы, обнажая влажные зубы? Это так странно. — Ничего необычного. Эдвард прищурился. Не верил. Но, тем не менее, пошел вперед. — Ладно. Просто знай, что я — старший принц и первый наследник на престол. И одним своим королевским указом могу могу сделать твою жизнь чуточку легче. — Спасибо, — коротко рассмеялся Джетт, показывая, что он в порядке. По пути в Самайю, откуда они выехали уже на попутной повозке, Джетт обнаружил в кармане сухую розу. Бледно-розовую, жалкую. Уже в замке попросил Генри её сжечь. Никаких больше слез.