Научно

Психология тоже наука. Со своими законами, исследованиями и гипотезами, требующими подтверждения. Асагири и Ишигами одного поля ягоды, являясь полными противоположностями друг друга. То, что чувствует Сенку, тоже наука: смесь химии и психологии. А противиться чему-то научному не по правилам его жизни. Учёный бесповоротно влюбился в менталиста, который людей читает, как открытую книгу. Ген прекрасен на сто миллионов процентов, незаменим и важен для царства науки. Несмотря на то, что он утверждает о своей бесполезности, когда разговор переходит на его личность. Ген любит улыбаться, но это уже скорее привычка, которая скрывает истинные переживания. Его улыбки время от времени облачают истинное наслаждение или эмоциональное удовлетворение, но большинство из них идут непроизвольно, как дополнение к образу. Менталист своё дело знает хорошо, даже ложную улыбку показывает правильно, отчего отличить от настоящей почти невозможно, но Сенку старается вспороть каждую такую маску, чтобы обличить правду — делиться ни с кем этими открытиями не собирается, это личное достижение, которое он будет выращивать и пестовать до совершенства. Ген пахнет цветами, и это никак не связано с романтическим уклоном в мышлении. Это тянется за ним шлейфом, как длинная мантия. Сенку знает точно: болтолог пахнет цветами потому, что тот любит их в своих рукавах таскать; аромат этот иногда ученому мерещится, всплывает, словно на яву, стоит подумать о менталисте. В такие моменты он отмахивается, излюбленным движением почесывая ухо, стараясь прогнать смятение из мыслей. А в голове у него холодный расчёт и лязг чего-то металлического — шестерёнки, усердно работающие в сложном механизме. Асагири понимает, что даже в голове у человека, которого наука всецело очаровала, в механизме, где никаких неточностей быть не должно, человеческого даже больше, чем у остальных. Ишигами в себе также много чего скрывает; либо не желает, чтобы это как-то мешало работе, либо чтобы остальные не разделяли с ним переживания, ибо паника лидера может вызвать цепную реакцию среди группы и тогда, увы, прощай, собранность и оптимизм. Какой бы отрицательной личностью с первого взгляда Ген ни показался, Сенку уже не видит в нём угрозы. Скорее, угроза есть, но состоит она в страхе потерять болтолога из-за обстоятельств, которые предугадать будет сложно. Асагири знает, а потому не боится доверить свою жизнь целиком и полностью. Сенку ни в коем случае не железный, хоть механизм в голове работает исправно. Когда из импровизированной пластинки прозвучал голос Бьякуи, у менталиста что-то в груди кольнуло: все, кто был вызволен из камня, могли надеяться на то, что дорогие им люди все ещё могут быть живы, а Ишигами в смерти своего отца на все сто миллионов процентов уверен. Это не может быть не больно, даже если и прошло больше трех тысяч лет и изменить что-то точно невозможно. Да и ответственность, которая лежит на его плечах, не может на него не давить. Уж слишком она тяжела. Менталист в следующий раз видит непоколебимого учёного у каких-то бумажек на складе камней Хрома, среди разбросанных на полу чертежей, а рядом там же сидит и сам гений, понурив голову, незадумываясь. Асагири обнимает его: правой рукой за плечо, левой под ребра. Ощущение всецелой защищённости охватывает Сенку быстро, он расслабляется, напряжение осыпается на пол невидимыми цепями, но тяжесть из груди никуда не уходит. И ощущается это словно физически, а не морально. — Тебе грустно, Сенку-чан? — тихо спрашивает менталист, уложив свой подбородок ему на плечо. Учёный склонен переживать все ситуации, вызывающие эмоциональное неудовлетворение и страдание, внутри себя, подавляя их как что-то незначительное, чтобы не мешались, а потому открыться кому-то — нонсенс. Сенку хочет ответить развёрнуто. Его грусть — реакция мозга на неблагоприятные события, происходящие в жизни, влияние тригерров, заставляющих чувствовать себя так отвратно. А поскольку человек существо социальное, то ему свойственно проявлять и присваивать себе некоторые внешние проявления тех или иных эмоций на лице, как, например, опущеные брови и напряжённые нижние веки. Хотя, это заложено скорее эволюцией, нежели через общественное обучение. Это естественно, думает Ишигами, это научно и ничего с этим не поделаешь. Он дышит достаточно тяжело, часто глубоко вздыхая. — Немного, — почти неслышным шёпотом отвечает парень, накрывая ладонь менталиста на собственном боку своей. У Сенку холодные руки, Асагири нервозно прикусывает губу. Сенку смотрит на чертежи бесцельно, даже не стараясь сосредоточиться, лишь бы себя чем-то занять, игнорируя усталость, которая готова валить с ног. Признаком физиологического проявления печали является парализующее действие на мышцы произвольного движения, появляется чувство усталости. В то же время как мышцы расслабляются, сосуды сжимаются и ткани обескровливаются. Человек начинает ощущать постоянное чувство холода и озноб. Следовательно, лёгкие освобождаются от крови. И в таком положении тело Сенку ощущает недостаток воздуха, тяжесть в груди, а потому и предпринимаются попытки облегчить состояние глубокими вздохами. — Всё в порядке. Голос учёного слабый и беззвучный. Асагири хорошо понимает людей, хорошо понимает и такого человека, как Сенку, а потому и не предпринимает попыток разговора, который может стать навязчиво-неприятным. Молчать и быть рядом решение оптимальное, нужное. Если захочет выговориться — будет рядом, выслушает; захочет молчать — принимайте в безмолвной тишине. Ген вздыхает, закрывая глаза, опалив кожу на шее гения тёплым воздухом из легких. Менталист на первое место для Ишигами и не надеется: тот всецело поглощен наукой, да и сам словно этой самой науки олицетворение. Но любить его не то чтобы сложно, скорее иногда затруднительно, ибо, кажется, смотря на менталиста, Сенку видит лишь представителя вида человека разумного, из-за которого у него вырабатывается избыток серотонина, и он, увлеченный отголосками инстинктов, внутри тает от каждого прикосновения, которое ему болтолог дарит. — Ген, — привлекает внимание учёный, сгребая бумаги в одну стопку. Менталист открывает глаза, пытаясь выявить причину тихого отклика, заинтересованно поворачиваясь; лоб его тут же встречает губы Сенку, который повернул голову. — Я тебя люблю Асагири — человек приспособленный к подражанию эмоций, которых не испытывает, способный показывать на своём лице абсолютные холодность и собранность, когда это понадобится, спрятав за сотней дверей истину, сейчас чувствует жжение на щеках и кончиках ушей. Покраснел, подобно школьнику, стоило Ишигами произнести одну лишь фразу. Отворачивает лицо в основание шеи учёного. — Как это ненаучно звучит, — беззлобно усмехается Ген, уткнувшись губами в заднюю часть шеи Сенку. Этот юный гений человек интересный, невероятный и необычный; восхищаться им труда не составляет, а особенно если быть уверенным, что никаких эгоистичных целей он не преследует. Стремление стать главой деревни было обусловлено тем, что появится больше рабочих рук и возможностей для восстановления человечества. Не для того, чтобы быть выше всех и чувствовать власть, а для той цели, которую он себе вбил настолько глубоко, что не уберешь любыми методами. И после всего этого, тот всё ещё не видит причин, почему некоторые смотрят на него столь восторженно. Сенку чистой воды безумец, думает Ген и опускает вторую руку на талию учёного, крепче обнимая, причём безумен настолько, что очаровывает эти его стремление и храбрость. Почему храбрость? Не каждый способен взять на себя ответственность воскресить семь миллиардов человек, да и не каждый вообще способен даже попытаться. Не преследуя целей всеобщего внимания или материального обогащения: всё, что ему нужно, — доказать самому себе, доказать всем, что наука способна, что способен и он, возвращая привычную зону комфорта. — Всё вполне даже научно, — протестующе отрезал Сенку, перенимая настроение болтолога, как свое родное. Присутствие кое-кого, кто заставляет переключиться с тяжёлых и болезненных тем на что-то нейтральное, с уклоном в положительное, перерастающее в ванильно-счастливое, что на вкус ощущается как сладкая вата, оказалось Сенку необходимым. Ему всегда казалось, что говорить очевидное — бесполезная трата времени, но слышать бесспорные утверждения насчёт психологической привязанности Гену, по-видимому, приятно, ибо тот, услышав заветные слова любви, всегда реагирует почти идентично, не скрывая восторга. Асагири смеётся, причём смех этот настолько мягкий, что он действует на Ишигами как самое мощное успокоительное, отчего даже забавно. — Хочешь усомниться? Что ж, я могу объяснить тебе, почему человеческая привязанность к другому и любовь подразумевает в себе ряд сильных и положительных психических состояний, от самой эйфории и до самого простого эмоционального удовлетворения, что напрямую связано с вырабатывающимися в клетках желёз внутренней секреции гормонах. — Я тебе верю, — блаженно тянет Ген, обнимая ещё крепче, хотя, казалось бы, крепче уже некуда. Сенку сделал рваный вдох, стоило менталисту коснуться губами мочки его уха. Ветер на улице почти неслышно завывает в дождливой ночи, огни трех свечей колышутся от незначительного сквозняка, который проникает через какую-то мелкую щель — Ишигами замечает и решает, что нужно будет заделать её смолой, когда будет время. Мысли быстро возвращаются в русло сладкой неги, когда менталист меняет своё положение и позу, оставив поцелуй на уголке губ. Дразнит же, это очевидно. — Гормоны, секреция или как её там, да? Прозвучало очень романтично, я даже всё понял. Непроизвольно у Сенку расцветает улыбка, которую он не старается скрыть. Ген поддразнивает, оставляя очередной поцелуй близ контура губ — приятно настолько, что появляется ощущение тех самых бабочек в животе. А это ведь сужаются кровеносные сосуды, дабы направить максимум кислорода в мышцы. Учёный не решает проверить свою выдержку, отдавшись ситуации и отдаваясь Гену, проявляя какую-никакую инициативу. Приняв удобное положение лицом к лицу, Сенку, придерживая лицо болтолога за подбородок, прижимается губами к губам.