Возьми меня за руку

Существовала в незапамятные времена легенда, миф — о гениях, этаких существах, что руководят чувствительными людскими душами и талантами, вознося дар одного на недосягаемые высоты, а иного — топя во тьме удушающей самокритики и самоуничижения. Светлые гении. Тёмные гении. Да чёрт с ними, с гениями. Всё это, говоря на теперешний манер, хайп живущих эзотерикой и бубнами чудилок, далёких от соображений среднестатистического человека. Которому, к слову, совершенно всё равно на «гениальное» влияние того, во что не веришь. Ибо некогда. Жизнь для таких сосредоточенных не терпит промедления, лишних шагов и даже редкого поворота головы. Мир проносится мимо, отражаясь в тонированных стёклах машин, одновременно реальный — и абстрактный. В него не хочется всматриваться. Один неосторожный, заворожённый взгляд — и время, драгоценный, дорогостоящий ресурс, — ускользает меж пальцев, как песок, как вода — из лопнувшей клепсидры. Юная Лан Цяньцю имела великолепную репутацию не только в старшей школе. Рано осиротевшую, её, наследницу семейного бизнеса, научились уважать те, кто воспринимал ребёнка не иначе, как досадное препятствие. Прилежно изучающая науки и ведение дел, девушка существовала лишь в одном мире — том, который скрупулёзно выстроила сама. Подчинив мстительному упрямству и жажде справедливости всю свою жизнь, она упрямо, не опуская головы, шла к единственной цели: найти и взять долг с человека, лишившего её, добродушную, замкнутую и немного наивную А-Цю, любимицу отца и опору матери, всего. Всего! Да, чёрт возьми... Обдолбанная мразь, не знающая и не понимающая ничего в этой большой и светлой жизни... За несколько секунд удовлетворения для своего разжиженного мозга незнакомец заплатил двумя жизнями. *** — Госпожа Лан, мы готовы ехать, — Водитель открыл перед девушкой дверцу автомобиля, сделав приглашающий жест. Цяньцю покидала корпус интенсивной терапии огромного медицинского комплекса опустошённой. Невидящим взглядом она скользила по ярким цветущим клумбам и ухоженным деревьям разбитого вокруг парка. Где-то там, за этими неприступными для сожалений и жалости стенами осталось всё, что она считала самым дорогим в жизни. Где-то там, в стерильных безликих палатах оборвался ровный писк, оповещающий о завершении борьбы за жизнь. *** Надавив ладонями на раскрытые бёдра, она прывисто прижалась губами к нежным, бледным, как лепестки раскрывшегося цветка, складочкам кожи. Стыд, чужой стыд и смущение ударяли в голову пульсирующим горячим током крови, но и этого казалось мало. Игнорируя пихающиеся куда попало ладони, болезненно-ощутимые ссадинки от ногтей, А-Жун продолжала давить на бёдра своей добычи, слизывая тёплым ловким языком липкий, терпкий ответ желанного тела. Из-под полуприкрытых век, из-под густых ресниц, она наблюдала за усиливающейся дрожью пойманного тела, борющегося уже не со своим насильником — с самим собой. Согретый во рту металлический шарик пирсинга гладко и влажно раскрыл клитор, чуть надавливая на нежную кожу, скользя снизу вверх, ища ту самую чувствительную точку. Кончик языка смаковал обильную смазку, изредка проталкивая её в рот, чтобы осязать вкус дольше. Даже не прислушиваясь к приглушённым полотенцем стонам, она точно знала — удалось. Повлажневшие ладошки А-Цю больше не били, а пальчики не не ранили своими аккуратными ноготками. Обе дрожащие руки юной госпожи смешивали рассыпавшиеся из неряшливого пучка тяжёлые волосы в отчаянном порыве, соединённые в запястьях пластиковой стяжкой. Собственное тело сдавало, грозило подвести. Длинные, тонкие, с выраженными суставами, пальцы сжимали тёплую плоть, впиваясь в эту мягкую полноту, сминая её в такт толчкам языка. Какое-то время желание обладания будет подавлять предательскую слабость. Сожаление имело цвет, вкус и запах. Когда А-Жун позволила чуть ослабить хватку, грубоватые подушечки пальцев, очертив выступающую косточку, лениво перебрались с бедра к более нежному участку, присоединяясь к языку. В плечо ударилась округлая коленка, изгиб стопы скользнул по нижней грани рёбер, поджатые пальчики толкнули воздух за спиной в поисках опоры. Дышалось жарко и трудно. Всё обоняние подчинялось запаху желанного тела. Терзая податливую слизистую языком, она прижималась губами крепче, надавливала зубами, прикусывая припухшие от бесцеремонной ласки лепестки кожи.