Клыки и когти

Волк в тюзе — Гамлет в драме. Именно на этой простой фразе он построил свою жизнь. Ему чуть за двадцать было, когда родители погибли при бомбежке, театр закрыли, а его, несмышленышем выставили на улицу. Там его и подобрал Просвирин. Выходил, поднял на ноги, дал крышу над головой. Беспросветно жестокий мир вновь заиграл для него светлыми красками. Тогда глупому мальчишке и в голову не приходило, что за все рано или поздно придется платить. А заплатить пришлось. Егор Просвирин, он же Клещ — немецкая шавка, предавшая родину, ради теплого местечка, оказался совсем не тем благодетелем, которого в нем видел юноша. Дав несчастному парню возможность выжить, подлец поставил его перед фактом — теперь он будет принадлежать ему. Во всех смыслах. Тогда на сцене впервые появился Артист. Особый экземпляр, как называл его сам Клещ. Молодой стрелок, блестяще выполняющий одно поручение за другим, при этом, не задавая лишних вопросов, не смея перечить своему господину. Он был уникальным. И он всегда знал это. Не просто так ведь из всех своих шестерок, Просвирин всецело доверял только ему. Рассказывал о своих целях лишь ему, и делил ложе только с ним. «Не повезло же родиться с таким симпатичным лицом», — всегда думал юноша, глядя на себя в зеркало. Материнские черты в нем преобладали, делали и без того утонченного парня женственным. Острые скулы, пронзительно голубые глаза, бледная, контрастирующая на фоне темных волос, фарфоровая кожа. Артист действительно был до безумия красив. Может потому Клещ и выбрал тогда именно его? Красивая кукла, идеальное оружие. Он ведь сразу знал, что другие отморозки захотят овладеть его исключительным прислужником, потому и решил тогда сделать это первым. Показать всем остальным, что он его, что такой как он, может принадлежать только ему и никому более… Впрочем, сейчас все это уже не имело никакого значения, ни прошлое, ни Клещ, чье остывающее тело они оставили где-то там, на полуразрушенном заводе. Все их планы с грохотом провалились, стоило чуть оступиться, позволив врагу взять инициативу в свои руки. Просвирин погиб, словив грудью пулю, а ему, Артисту, пришлось позорно бежать, вместе со Зверем. Зверем, перед которым он сейчас в который раз сидел на коленях. Кличка не врала, Сергей Шумейко, а если быть точнее — Кирилл Покровский, очередной предатель родины, был настоящим чудовищем. Извергом, для которого человеческие жизни были ничем иным, кроме как расходным материалом. В отличие от Просвирина, что искал для себя выгоды, Покровский перешел на сторону Третьего рейха по идейным соображениям. Из-за своего больного склада ума, что такие простые люди, как Артист, или Журавлёв, не смогут понять никогда. — Чего замер, виртуоз? — Надменно усмехнулся мужчина, вырывая юношу из оцепенения, приподняв носом кожаного сапога чужой подбородок. Оборотень в погонах сидел в кресле напротив мнущегося у него в ногах брюнета, вальяжно закинув ногу на ногу. В глазах его словно горело пламя, адские огни того и гляди перепрыгнули бы с радужки медовых глаз на деревянную мебель вокруг. От этого пристального взгляда становилось некомфортно. Он заставлял подрагивать, съеживаться изнутри, все органы чувств будто бы в один голос кричали: «опасность!» — Артист, — превозмогая себя, поправил его парень. Это далось ему нелегко, все его естество будто всеми возможными способами пыталось как можно быстрее сдаться перед этим человеком. Подчиниться добровольно, получить минимальный ущерб. — Да хоть художник, — рассмеялся Шумейко. — Раздевайся, Артист. От этих слов сердце пропускает удар. Легкая дрожь проходит по хребту от затылка до самых ног. Юноша нервно сглатывает, инстинктивно сжимает и разжимает взмокшие от пота ладони. Зверь же, словно любуясь его смятением, склоняется ближе, нависает, подобно хищнику, не желая упускать ни мгновения. Смотря на него снизу вверх, Артисту хочется плюнуть в его самодовольную рожу. Это происходило не в первый, и даже не во второй раз, но юношу все также бросало то в жар, то в холод от нарастающего между ними напряжения. У него уже не было сил сопротивляться, он знал, что все его попытки изначально обречены на провал. При всей своей былой уникальности, он всегда попадал в цепкую хватку чьих-то когтей. Он здесь один, обезоруженный, с простреленной бочиной, сидит на коленях перед чертовым Зверем, и, в который раз сейчас будет им изнасилован. Не на такой исход он рассчитывал, уходя тогда с Покровским после их унизительного поражения. Просвирин был мертв, а сам он ранен. Ему просто некуда было идти. Самое примечательное, что Сатана и не звал его с собой, не предлагал даже — Артист сам все решил, и сам последовал за ним. Значит ли это, что он сам неосознанно загнал себя в ловушку? Голова шла кругом, стараясь абстрагироваться от прожигающего насквозь хищного взгляда, брюнет медленно поднимает чуть подрагивающие руки к вороту, начинает расстегивать рубашку. Улыбка Шумейко кажется как никогда похожей на звериный оскал. Пуговица за пуговицей, сначала он расправляется с верхом, отбрасывая вещи в сторону, затем замирает, не в силах расстегнуть ремень на брюках. В комнате повисает гнетущая тишина. Зверь молча продолжает сверлить его взглядом, словно охотник, выжидающий свою добычу. Сам Артист же, тяжело дышит, устремив взгляд тусклых, потерянных глаз куда-то в пол. В первый раз это произошло незадолго после их побега. Шумейко предложил залечь на дно, выждать удобного момента, чтобы покинуть город без лишнего шума. Сам нашел квартиру, сам привел туда раненного Артиста, и в тот же вечер грубо взял его прямо на полу. Возможно, не будь у стрелка свежего ранения, он смог бы отбиться, вырваться, и всадить подонку пулю в лоб, но в тот раз удача явно была не на его стороне. Как и во все последующие… Раз за разом Зверь подчинял его своей воле, загонял в тупик, и как бы тот не противился, как бы сильно не брыкался, стараясь освободиться, мужчина все равно в разы превосходил его в физической силе. Парню хотелось выть от безысходности каждый раз, когда его валили на пол, больно заламывая руки за спиной. Хотелось исчезнуть, провалиться сквозь землю, когда чужие ладони настойчиво лезли под ткань его рубахи. Все это было похоже на дурной сон, омерзительный кошмар, которому не было ни начала, ни конца. Попав под власть Сатаны, Артисту не оставалось ничего, кроме как подчиниться… Отбросить свою гордость, в надежде, что так, рано или поздно, удача ему улыбнется, и он сможет спастись. Но время шло, а шансов на спасение так и не появилось. Даже покинув город, Зверь не отпускал Артиста, гадко напоминал о том, что сделал, и сделает с ним еще не раз. Он всегда держал его рядом, всегда контролировал, чтобы тому в руки не попало оружие. Уйти тогда с ним, было ошибкой. Самой губительной, из всех возможных. Обычно капканы ставят на зверей, но в этом случае, капкан был поставлен Зверем. — Вставай, — властным тоном произносит мужчина, разбивая повисшую между ними тишину на сотни острых осколков. Артист вздрагивает, когда он встает на ноги и, не дожидаясь пока юноша поднимется, хватает его за руку, заставляя встать силой. С уст актера срывается обрывистый вздох, когда того грубо толкают вперед, заставляя упереться спиной в стол. Он вновь цепенеет от осознания происходящего, когда Шумейко подходит к нему ближе, почти вплотную, прикасается к голой груди. Шершавые пальцы скользят по гладкой коже торса, оглаживают рельефную мускулатуру, останавливаются на месте почти зажившего ранения. Мужчина медленно оттягивает бинты, с интересом смотрит на криво зарубцовывающуюся рану. — Быстро, — хмыкает он, — как на собаке… Самым омерзительным для Артиста, пожалуй, было то, что это он же, Зверь, ему это ранение и перебинтовывал. Несколько раз в неделю. Сначала подло изобьет и обесчестит, а затем помогает зализывать раны. К горлу подкатила тошнота. Его буквально выворачивало наизнанку от мыслей об этом. Внезапная вспышка боли вырывает из забытья — Шумейко резко, словно когтями, впивается прямо в место ранения, заставляя брюнета вскрикнуть. Услышав вопль парня, мужчина расплывается в довольной улыбке. Он не спешит останавливаться, смакуя момент, сильнее впивается ногтями в недавно зажившую кожу, пытается содрать ее живьем. Артист скулит и дергается в попытках отпрянуть, но мужчина цепко зажимает его у стола, не дает ни единой возможности на спасение. Садист не останавливается даже когда видит проступившую из-под белых бинтов кровь. Казалось, будто это приводило его в трепет. Конечно, кровь и чужие крики — что еще могло возбуждать бывшего немецкого полицая? Он продолжал впиваться в нежную плоть до тех пор, пока взвизги юноши ему не наскучили, а затем, резко отдернув руку, потянулся к чужому лицу. Вскользь огладил пальцами высокие скулы, прикоснулся к рассеченной после прошлого раза брови. Тогда Зверь с силой отшвырнул его в сторону, и юноша неудачно ударился об угол тумбы. А ведь мужчина предупреждал его о том, что сопротивлением он сделает себе только хуже. — А ты действительно «особый экземпляр», — зло усмехается над ним Сатана. — Мало того, что стреляешь метко, — он на мгновение меняется в лице, вспоминает, как сам едва не стал жертвой выстрела парня, — так еще и на лицо симпатичный вышел… С каждым произнесенным словом, мужчина приближается все ближе, а Артист все сильнее жалеет о том, что не попал тогда ему в голову. Чужие слова режут слух своей колкостью, заставляют все внутри переворачиваться от неприязни к этому человеку. — Теперь понятно чего Клещ о тебе так пекся, — горячее дыхание обжигает щеку. — Жаль только, что не блондин… Расстояние между их лицами сокращается до нескольких сантиметров. Майор какое-то время смотрит неотрывно, всматривается в лицо юноши, словно стараясь разглядеть каждую малейшую деталь — каждый шрам, каждую родинку — а затем подается вперед, впивается в губы молодого стрелка, заставляя того обмякнуть в цепкой хватке. Артист замирает, не в силах совладать с собой. Ему хочется оттолкнуть мужчину, отпрянуть, сбежать отсюда как можно дальше, но он так и продолжает стоять неподвижно, боясь даже вздох лишний сделать. И так было каждый раз. Каждый раз актер цепенел, млел, как козленок, перед серым волком, когда Шумейко был так близко. Артист никогда не был трусом, но стоило мужчине лишь войти в комнату, где он держал его взаперти, как все внутри сжималось от животного ужаса перед этим человеком. Пожалуй, в этом и было главное отличие между Клещом и Зверем. В отличие от последнего, Просвирин видел в молодом актере, что он нашел на сырой улице поздним осенним вечером, в первую очередь предмет восхищения. Он буквально боготворил его, восторгался его талантом, упивался красотой юного тела. Шумейко, же, казалось, овладел им тогда скорее из желания подчинить, отобрать, присвоить себе чужое, нежели из каких-либо чувственных соображений. Поцелуй Зверя больше напоминает попытку откусить ему губы. Покровский с жадностью впивается клыками в нежную плоть, едва ли не прокусывает ее насквозь. Он настойчиво проникает вглубь рта актера, проводит языком по щекам и небу. Парень мычит что-то бессвязное ему в губы, легонько, на большее он просто морально не способен, хлопает мужчину по груди, в надежде оттолкнуть, но тот игнорирует все попытки остановить его. Они оба понимают, что это бесполезно. Одной рукой майор зарывается в шелковистые волосы, другой, проскользив по шее, проходится по голой спине парня. Нащупывает пару старых шрамов. Он уже наизусть знает их расположение. Наконец, когда поцелуй прервался, Шумейко отступил, продолжая с интересом наблюдать за потерянным юношей. Его то и дело потряхивало от напряжения, в то время как Зверь казался совершенно спокойным. Более того, он был доволен, происходящее явно доставляло ему немалое удовольствие. — Стой смирно, — спокойно произносит мужчина, принявшись расстёгивать пуговицы на собственной рубашке. Секунда за секундой проходили в полной тишине, время тянулось так медленно, что Артисту хотелось взвыть от безысходности. Вот Шумейко откидывает в сторону белую тряпку, вот потягивается, закидывая руку за спину. Артист не до конца понимает что происходит, в его голове сейчас творится настоящий хаос, ему остается лишь молча повиноваться, в надежде, что тогда все обойдется малой кровью. Принять участь быть изнасилованным, подыграть, чтобы мучитель быстрее остыл… Ведь его именно это возбуждало, верно? — Смотри, — внезапно обращается к нему мужчина, чуть развернувшись, показывая спину. И брови юноши тотчас же неосознанно ползут вверх от удивления. На спине Покровского он видит нечто дикое, и невероятно живописное. Сотни черных, как смоль, линий, огромным непрерывным вихрем формируют на коже орнамент — рисунок чудовищного зверя, грозно оскалившего свои клыки. Ни то волк, ни то медведь, набитый во всю спину, словно впивался когтями в кожу мужчины, так и говоря — мы одно целое. Он знал о существовании этой татуировки, но до этого ему еще не выпадало «удачи» увидеть ее во всей красе. Во все прошлые разы он сопротивлялся, заставлял Зверя избить его до полусмерти, а когда был в сознании — старался лишний раз не смотреть на своего мучителя, однако сейчас, смирившись со своей участью, он словно дал Покровскому повод подпустить себя ближе. — Зверь, — вполголоса произносит юноша, с интересом разглядывая спину мужчины. Неосознанно ему хочется протянуть руку, прикоснуться к рисунку на чужой коже, но в ту же секунду, его как током бьет. О чем он вообще думает? Шумейко улыбается уголками губ, подходит ближе. Кладет руку на пряжку чужого ремня, отчего стрелок невольно вздрагивает. И без того напуганным парнем овладевает настоящий мандраж. Ему хочется дернуться, вырваться из чужой хватки, но тогда Зверь, в разы превосходящий его в физической силе, вновь изобьет его. Ударит в живот, заставив согнуться пополам от боли. Артист принимает попытку отвернуться, не желая смотреть Зверю в глаза, но мужчина резко хватает его за волосы, цепко впивается в кожу головы, силой заставляя поднять на него голову. Заглянуть в хищно сверкающие карие глаза. — На колени, — приказывает Покровский, кратким взглядом указывая на пол. И Артист подчиняется, с грохотом падает на паркет, разбивая в кровь колени. Ему не больно, страх безнадежно глушит все остальные чувства, кровь шумом отдается в висках. Он тяжело сглатывает, когда Шумейко расстегивает ширинку своих брюк, достает из штанов уже возбужденный член. Опыта в подобных ласках у Артиста было немного, Клещ редко требовал от него чего-то кроме классики. Возможно, не хотел портить презентабельности красивого лица, а возможно в целом был не фанатом… В любом случае, Зверь не был Клещом. Его не волновали ни согласие парня, ни перспектива сохранить его смазливое лицо целым. В прошлые разы он имел его в глотку против воли, избив до бессознательности, любуясь на разбитые нос и губу. На этот раз юноше выпала возможность сделать своему мучителю приятно добровольно. Насколько это вообще могло быть таковым, учитывая его нынешнее положение. Какое-то время промедлив, Артист нерешительно приблизился к паху мужчины, обхватил половой орган изящной рукой. Медленно, словно на пробу, провел языком по всей длине. Фаллос отреагировал, немного дернувшись. Проклиная все на свете, парень расслабил горло, и заглотил достоинство Зверя настолько, насколько ему позволял его рвотный рефлекс. Шумейко с интересом наблюдал за ним сверху, выжидал, не вмешивался в процесс, отдавая всю инициативу в руки парня. Всего пара секунд, чтобы привыкнуть к ощущениям, и он уже начинает делать ритмичные движения, пропуская член то глубже, то почти полностью выпуская его изо рта. Но так продолжается недолго, в какой-то момент актер сбавляет темп, — ему не хватает воздуха, — движения становятся более размеренными, пресными. Зверя такой расклад не устраивает. Ему хочется грубо схватить мальчишку за волосы, притянуть ближе, насадить по самые яйца, заставить давиться и задыхаться, но он этого не делает. Вместо этого мужчина терпеливо наблюдает, выясняет, на что вообще способен его новый приятель. Не все же время ему его силой брать. Увидя тень недовольства на лице Покровского, Артист бледнеет, нелепо пытается исправить ситуацию, судорожно берет глубже, давится, отстраняется, чтобы откашляться. Он тут же хочет продолжить ласки, но майор сам его останавливает — кладет руку на плечо, просит подняться. Сердце вновь пропускает удар. Одним движением Зверь разворачивает юношу к себе спиной, резко укладывает на стол, болезненно придавливая локтем к деревянной столешнице. Внутри будто что-то обрывается, все тело сковывает страхом. Артист обрывисто дышит, его неимоверно трясет. Он чувствует, как чужие руки оглаживают его спину, грубовато надавливают на поясницу, заставляя рефлексивно выгнуться. Чувствует, как расстегивается ремень на его брюках, как их медленно спускают вниз вместе с нижним бельем. «Чертов слабак», — с отвращением думает о себе брюнет, впиваясь в уже прокушенную Зверем губу и ощущая привкус меди во рту. — «Какая разница, как метко ты стреляешь, если, в конце концов, тебя все равно имеют, как паршивую девку?». Парень жмурится, когда ощущает тепло чужого тела позади, чуть вздрагивает, когда чужое колено разводит ему ноги. Все вокруг вмиг становится похожим на чужую фантазию. Самую больную и гадкую. Брюнет сдавленно вскрикивает, когда Зверь вводит в него палец, медленно двигается внутри, подготавливая к большему. Ему ничего не стоило бы, грубо взять его прямо на этом столе, игнорируя все вскрики и мольбы, как и во все прошлые разы, но сегодняшний должен был стать особенным. В этот раз Зверю хотелось, чтобы его новая игрушка осознавала происходящее как никогда живо. И дело было совсем не в заботе, вовсе нет, просто в этот раз Покровскому хотелось увидеть новых эмоций на прекрасном лице юноши. Он актер, как-никак. Так пусть же покажет, на что способен. Именно с этими мыслями майор заставляет брюнета повернуться к себе лицом. Парень смущён и растерян, нервно кусает потрескавшиеся губы, старается смотреть куда угодно, но не на Зверя, нависшего прямо над ним. — Я хочу, чтобы ты смотрел на меня, — хрипло произносит мужчина, хватая юношу за волосы. — Я доходчиво объясняю? Ответа он не дожидается — входит в тугую задницу парня, заставляя захрипеть от резко нахлынувшей волны боли. Дыхание тут же сбивается, все вокруг начинает плыть, словно они оба в нетрезвом состоянии. Покровский не дает ему привыкнуть, наваливается всем телом, вжимая в столешницу, начинает размеренно двигаться внутри. Впивается клыками и когтями в бледную кожу, оставляет алые отметины — метки принадлежности. Артисту только и остается, что извиваться под ним, и глухо хрипеть, — голос предательски срывается, стоит ему лишь предпринять попытку закричать, — закрывая себе рот собственными ладонями, пока чужие беспорядочно шарят по его телу. Опять. Это случилось опять. Ровно как и тогда, с Клещом, как и днем раньше, его взяли силой, подчинили своей воле, закрыли рот руками. Его же руками. От осознания происходящего, словно разряды тока по венам проходятся, собственные мысли отдают болью в голове, заставляя скулить уже не от физической, а от моральной боли. Неужели в этом его участь? Всегда быть под кем-то. Безвольная кукла, пешка в игре больших авторитетов. Все происходит словно вне времени и пространства, все ощущается слишком остро, слишком ирреально. Юноша чувствует как с каждым толчком, внутри него разгорается настоящий пожар, мерзкий и всепоглощающий. Точно такой же, какой он видел в глазах Зверя, когда тот наблюдал за ним. Тогда он боялся, что пламя перекинется на мебель, но, похоже, это пламя изначально могло перекинуться лишь на него. С губ актера непроизвольно срывается хриплый стон, когда движения ускоряются, а Зверь, притянув его к себе за плечи, кусает за шею. И он ненавидит себя за это, ненавидит себя за то, что позволил себе застонать. Щеки краснеют, а глаза наливаются кровью. Ему хочется просто исчезнуть. Покровский, тем временем, оторвавшись от хрупкой шеи, оставив на месте укуса кровоподтек, шарил руками по его торсу, царапал, оставляя то белые, то алые полосы на коже. Он медленно спускается ниже, к паху, заставляя и без того рваное дыхание на миг оборваться от одного лишь касания. Артист дернулся, рефлексивно поддавшись вперед, когда Зверь обхватил горячей ладонью его член. Сначала медленно, дразня, рука прошлась по всей длине, замерев у основания, а затем резко сжалась, вновь заставляя юношу позорно застонать. Тупая, ноющая боль возбуждения нарастающими волнами охватывала молодое тело, заставляла, задыхаясь, впиваться руками в разбросанные по столу бумаги. Ускоряя темп движений, Шумейко свободной рукой вцепился в волосы парня, резко дергая того на себя, заставляя примкнуть ближе. Склонившись над стрелком, майор обдал горячим дыханием раскрасневшуюся кожу, припал влажными губами к шее, поднялся выше, к подбородку, затем потянулся, укусил за ухо. Юноша протяжно захрипел, еще сильнее сжимая листы под собой. С каждым движением, их тела словно сливались во что-то единое, разгоряченное, и необычайно мерзкое. Артист чувствовал, что еще немного, и он не выдержит, в то время как Покровский, кажется, даже не выдохся, продолжая ускоряться, проникая все глубже с каждым разом. Еще пара нехитрых движений рукой, и по телу юноши проходит разряд, до омерзения жгучее ощущение внутри доходит до пика, заставляя запрокинуть голову назад, изогнувшись дугой. Артист, зажавший себе рот обеими руками, изливается Зверю прямо в руку, теряясь в забытье. Кровь в голове пульсирует столь громко, что заглушает все звуки вокруг. Тяжелое дыхание превращается в обрывистые попытки поймать ртом воздух. Зверь тянется к его залитому краской лицу, припадает к столь желанным губам. На этот раз поцелуй кажется не таким диким, мужчина лишь рвано проходится по коже парня, не углубляя поцелуя, а затем отстраняется, упирается лбом в лоб юноши, вглядывается в одурманенные глаза напротив. Темп толчков ускорялся с каждой секундой, мужчина явно близок к разрядке. Полностью оправдывая свою кличку, Зверь терзал тело молодого актера, впивался в самые чувствительные места, заставлял юношу хрипеть, извиваясь под ним. Чем ближе мужчина был к пику, тем более настойчивыми были его попытки растормошить обмякшее тело юноши. Он больно дергал брюнета за волосы, впивался в шею, кусал ключицы. Ускоряясь до предела, мужчина с утробным рыком впивается когтями в хрупкую шею парня, заставляя побледнеть от нехватки воздуха. Майор кончает прямо внутрь, обжигая юношу изнутри. Зверь не сразу ослабляет хватку, еще какое-то время удерживает Артиста в своих руках, не покидая его тела. Однако вскоре он таки отпускает парня, не без труда поднимается, скользит взглядом еще не потухших глаз по исцарапанным бокам стрелка. Оценивает проделанную работу. — Ты мой, — одними губами шепчет он, и Артист прекрасно слышит его. — Только мой. Что-то внутри ломается после этих слов. Стараясь отдышаться, опираясь на чуть подрагивающие руки, юноша приподнимается, чтобы посмотреть на Зверя. В глазах мужчины читается умиротворенность. Огни медленно гаснут, брюнет готов поклясться, что еще немного, и Шумейко, как и в прошлые разы, предложит ему перебинтовать рану. И самое страшное, что Артист не откажется. И не уйдет от него, даже если выпадет такая возможность. Время шло, а жизнь не менялась. Клещ, Зверь, каким бы гениальным ресурсом он не был, по итогу все равно оказывался под кем-то. Кем-то, безусловно, важным, и жестоким. Так было всегда. Он всегда был чьим-то. Сначала Просвирина, теперь Покровского. Он с самого начала играл роль уникального, особого экземпляра. Так почему бы ему не продолжить? Стоит ли противиться, если это неминуемо? — Твой, — сорванным голосом холодно отвечает ему брюнет, не отводя глаз от устрашающей татуировки зверя во всю спину.