***
Кажется, у Романа едет крыша. Боль, пульсирующая и ноющая, раздражает в плече, и парень шипит, но не ослабляет хватку на чужих плечах. Питер сам спровоцировал, сам напал, сам обозлился. Сам натравил хорватов на Андреаса, сам соврал Дэстини; сам, всё сам. Сам виноват в том, что прижат к стене, в полуживом состоянии с ножом в животе. Питер сам виноват, что умирает. Что за спиной кирпичная стена, что на горле рука, что кровь течёт по шее вниз и из раны в животе. Сам во всём виноват — сотворил всё собственными руками. Сам сковал себя в эти путы, сам отдал себя в лапы смерти. Кажется, у Романа едет крыша. Желание, разрывающее и слишком сильное, заставляет смотреть на него дольше. Пока не убивать — посмотреть, помучить, поиздеваться. Потому что ненависть, гнев, ярость, досада — всё плескается внутри. Всё это прожигает дыру в груди, а сверху эмоции шлифуются болью в плече и горячим сильным телом Питера. Кажется, у Романа едет крыша. Он ведёт губами по щеке, нежная кожа касается щетины, но Роману всё равно. Он пока что не думает его убивать — пусть помучается от ножа; да и ему хватило ответа на свой вопрос как ты узнал? И он пока вдоволь хочет поиграть с этим смертным жалким телом — телом, что никогда не было его, но всегда было рядом. И часто обнажённым. Никогда им не доводилось быть так близко — так интимно и предательски прощально. Роман помнит, как наблюдал оборот Питера впервые, помнит его голого после обращения обратно в человека, помнит голого возле себя по другую сторону кровати — между ними Миранда. И чёртов Йохан был прав. — Давно хотел это сделать, — ведёт губами по краю уха и интимно шепчет. Так тихо, что чувствует, как у парня встают волосы на загривке дыбом. Может, он даже хочет обратиться, пускай и с ранением. В плохую луну — Андреас погиб зря, получается, раз этот психованный идиот не усвоил урок. — Убить или поцеловать? Роман ухмыляется этой язвительности, что колет, этой догадливости, вылезающей совершенно не к месту. Словно мысль прочитал. Словно почувствовал это желание кожей. А может сложил «два плюс два», потому что парень слишком сильно жмётся к Питеру, словно одной рукой не может удержать нож. Странная реакция на пистолет, кровотечение и нож, с которым Питер напал — чтобы сердце вырезать. Так, видимо, Энни не только трепло, так ещё и самая что ни на есть грязная шлюха, отдавшая этому драному псу информацию, как убить упыря, позволив себя трахнуть. Кажется, у Романа едет крыша. Какой-то бред в голове вертится, ярость хлещет сильнее, почти как и кровь из плеча, как и кровь из живота. Роман подчёрпывает её пальцами, текущую из раны Питера, и проводит ими по губам парня — заставляет подчиниться. Питер ранен и не может сопротивляться. Питер в ловушке и не может пошевелиться. Питер озлоблен, ослеплён и ранен, а у Романа сил в несколько раз больше, он возбуждён и не менее озлоблен. И всё равно Питер старается вырваться. Но Роман его целует — губы в крови той шлюхи касаются чужих сухих губ, перепачканных в крови Годфри. Никакой нежности, никакого промедления. Целует-кусает, сжимает шею сильнее, вжимает в стену, прижимает к себе — прокусывает своими острыми клыками нижнюю губу, и кровь теперь троих смешивается. Кровь везде — на губах, во рту, стекает по подбородку, капает на руки и грудь, расползается по одежде обоих в области талии. Красные капли впитываются в ткань и пачкают кожу, а Питер пытается укусить Романа в ответ, но не целовать при этом не получается. Роман улыбается, Роман слегка сильнее прокусывает кожу, Роман проникает языком в чужой рот, Роман оставляет на чужом языке полосы яда. Пьёт кровь, захлёбывается и у него получается почти оторвать нижнюю губу Питера. Кажется, у Романа едет крыша. Питер слабеет в руках, и Роману не сложно подхватить его и прижать к кирпичу. Губами проводит кровавые следы на щеках, руками убирает волосы с лица и наконец касается его кисти. У парня глаза желтеют, горлом он издаёт рык утробный и низкий — животный; а рёбра становятся острыми, словно наточенные лезвия. — Всё, мне надоело, — Роман бьёт его затылком об стену, и рык, вибрирующий и ласкающий ухо, пропадает. Он заставляет парня спрятать своего зверя куда подальше — ему же лучше — и смотрит в последний — прощальный — раз. — Ты был хорошим и преданным другом, — Питер начинает пытаться выбраться, — я так надеялся, что Миранда умрёт, чтобы потом остаться только с тобой и Надей. Его рот расширяется, и во взгляде Питера читается ужас, а губы тихо шепчут Энни была права — ты монстр. И Роман его кусает, слушает последний вздох боли, пускает яд, упивается теплом крови, крови, той самой, которая три года проливалась зря — не для него. Кровь Питера особенно прекрасна — тёмная, бордовая и в меру солёная — такая идеальная, как и та кровь четвёртой группы и первого резус фактора. Наверно, даже ещё лучше. Кажется, у Романа едет крыша. Питер скатывается по стенке вниз, с хлещущей из шеи кровью, когда парень отходит от него. И то, что у Романа каменный стояк не смогло предотвратить даже бледно-мертвенное лицо его друга. Может и правда монстр, может извращенец, может педик. Но стояк уходит от одного прикосновения к себе и к окровавленной шее Питера. Наслаждение в чистом виде.***