Sudden Desire

— Сергей Дмитриевич, вы в порядке? Серёжа резко вздрагивает, будто его окатили холодной водой, но кивает заботливой юристке, сидящей рядом. Он закусывает губу, натягивает на лицо фальшивую и дрожащую улыбку, крепче сжимает бёдра и шумно выдыхает, старательно игнорируя обеспокоенные взгляды. — Всё в порядке, — голос предательски дрогнул на полуслове, — нездоровится, — шепчет он девушке на ухо. Та понимающе кивает, и Сергей облегченно вздыхает. Чёрт. Если хоть кто-то узнает, что прямо сейчас внутри него массивная железная пробка, так сильно давящая прямо на простату, Разумовский умрёт от стыда и желания провалиться сквозь землю. Он поднимает голову и тут же сталкивается глазами с Олегом, пристально следящим за ним, и невольно поёживается, тут же жалея об этом. Прохладное железо внутри него тут же качнулось и вошло ещё глубже, отчего Сергея бросило в дрожь, он коротко простонал и тут же испуганно поднёс ладонь ко рту, зажимая его. Короткая ухмылка на губах Волкова бесила до чёртиков, не будь эта встреча безумно важной, он бы тут же выгнал всех из конференц-зала, схватил его за грудки и, хорошенько наорав и поворчав, встал бы перед ним на коленях, умоляя прекратить эту пытку. Серёжа сходит с ума от смеси ощущений: пылкий стыд, злость на Олега с его выдумками, жар и сладкое мучительное удовольствие внутри. Он делает судорожный вздох, кладёт подбородок на кисти рук, кивает сидящему напротив инвестору, «да, да, да, это взаимовыгодное сотрудничество, Борис Петрович, спасибо за веру во «Вместе», мы ценим это». Журналисты за стеклянными дверями и со стеклянными глазами и вспыхивающими камерами заставляют невольно поёжиться. «Главное — не выдать себя» — проносится у Разумовского в голове, когда он закусывает губу и закидывает ногу на ногу. Он наклоняет голову вниз, вдыхая уже выдохшийся запах парфюма на вороте широкой рубашки. Ему почти больно от ноющего возбуждения, от которого прямо сейчас он никак не может избавиться. Казалось, что каждый в этом помещении знает, что с ним происходит. Сергей жмурится, представляя скандальные заголовки, слухи и домыслы прессы и общественности, всё это одновременно и ужасает, и заводит сильнее. Он поднимает голову и встречается взглядами с красноволосой журналисткой, он видит в её глазах понимание. И насмешку. А потом он замечает, как Олег на него смотрит. Его голубые глаза кажутся сейчас тёмно-серыми, глубокими и мрачными, он смотрит жадно и нервно, весь вытянутый, как струна, которая вот-вот дрогнет и лопнет, Серёжа нервно сглатывает, и его адамово яблоко дёргается. — Сергей?... Разумовский резко вскидывает голову. — А?... Извините, я не расслышал, вы можете повторить? Девушка вежливо улыбается и повторяет: — Вопрос касательно нового обновления «Вместе», правильно ли мы понимаем, что благодаря новому типу шифрования каждый пользователь социальной сети остаётся полностью анонимным? — Да, абсолютно верно, — он запинается, но сохраняет внешнюю невозмутимость. — Не боитесь ли вы санкций против вас от государства? — спрашивает журналистка. Серёжа не отводит взгляда от Олега, который заинтересованно смотрел на него. «Ты издеваешься надо мной?» — хочется крикнуть, но Сергей сдерживает себя.  — Нет, — коротко улыбается Разумовский, — свобода — превыше всего. Это официальный ответ на заявление пресс-секретаря президента. Девушка коротко благодарит его, очередная вспышка камеры, и Серёжа жмурится, вцепившись в краешек стола. Он не соглашался на это. Он просто не смог сказать Олегу «нет», но сейчас он понимает, что это была плохая идея. И так слишком нервно, и так слишком тревожно, а тут ещё и чёртов Волков со своими глупыми фантазиями. Сергей все время поглядывает на часы. — Ненавижу тебя, — злобно цедит Серёжа, заталкивая Олега в лифт.  Волков флегматично и нарочито спокойно пожимает плечами, даже не дёрнув бровью. Сергей шумно фыркает, одним жестом убирает с лица мешавшие пряди волос, а потом просто подбегает к нему, утыкаясь лицом ему в плечо. От него пахнет терпким Дольче, подаренным самим Сергеем, он растворяется в этом запахе, в этой любви. Чужие руки опускаются на бёдра, слегка сжимая, отчего дыхание спирает, кисти рук оказываются в широких карманах. Серёжа крепко жмурится, резко тянет его на себя и касается его губ своими, кусая нижнюю и оттягивая зубами, заталкивает язык в его рот, будто не целуя, а мстя за сегодняшний день. Волков никак не пытается помешать ему в этом: он грубо хватает его за волосы, вплетая в них свои пальцы, не давая отстраниться, целует, больно кусаясь в ответ. Разумовский кладёт руки ему на плечи, пытаясь удержаться, тычется носом ему в бороду, кусает за подбородок, тут же сцеловывая красный след от укуса. — Издеваешься надо мной, — тяжело дыша, шепчет Серёжа, но Олег его тут же затыкает очередным поцелуем. Серёжа не может сдержать протяжного гортанного стона, когда Олег спускается ниже, опаляя шею горячим дыханием и целуя место под кадыком. Двери распахиваются, и Олег выталкивает его из лифта, крепко держа за руку. — Олег, я больше не могу, — почти скулит Сергей, хватаясь пальцами за его плечи. Волков осторожно придерживает его за талию, касается носом шеи и оставляет на коже сухой поцелуй. — Плохо просишь, — глухо произносит Олег, и от этого тона Разумовский готов разреветься. Он ненавидит, когда Олег заставляет его умолять, вымаливать разрешение кончить или хотя бы прикоснуться к себе, но прямо сейчас он послушно падает на колени и поднимает взгляд, встречаясь с холодными голубыми глазами, на секунду выпадая из реальности, но тут же возвращаясь, когда чужие горячие пальцы касаются его щеки, сначала мягко проводя по линии скул, а затем Олег хватает его ладонью за подбородок. Серёжа тихо охает от этого властного жеста, что-то есть в этом такое собственническое, отчего перехватывает дыхание и появляется странное и никак не объяснимое желание подчиниться, побыть его услужливым пёсиком, чтобы заслужить даже не сколько долгожданную разрядку, сколько какую-то похвалу, обратную реакцию. Особенно важно, чтобы его хотели, чтобы его обожали, видит бог, Олег готов дать ему это. Сергей хватается трясущимися руками за пряжку ремня, чертыхается, когда у него не получается расстегнуть его, дёргается, когда горячие пальцы касаются его холодных ладоней и помогают. Серёжа стягивает брюки одним быстрым жестом, и от жаркой нежности спирает дыхание, когда он видит этот ласковый и любящий взгляд, которым его одаривает Олег. Сколько лет они уже вместе, а всё никак он не может привыкнуть к тому, как ему повезло. — Ты в моей рубашке, — восторженно шепчет Волков. Эта широкая хлопковая рубашка вся пропахла его запахом, безразмерная и гротескно широкая на худощавом Серёже, она согревала и дарила особое чувство присутствия, прикосновения кожи к коже. Он носил ее каждый раз, когда выходил в свет, чтобы подчеркнуть, кому он здесь принадлежит. Сергей ничего не отвечает, он мягко обхватывает влажными губами головку и жмурится от удовольствия, когда Олег коротко стонет, запускает ладони ему в волосы, крепко сжимая и оттягивая, но у Сергея на него свои планы, поэтому он отстраняется, и головка с лёгким хлопком покидает его рот — Серёжа оставляет короткий поцелуй на коже, поднимает игривый взгляд на Волкова, который тут же становится покорным. Ужасно хочется поддразнить, довести его до такого же состояния, до которого он довёл его сегодня там, в конференц-зале, полном журналистами и влиятельнейших людей Петербурга, Разумовский отчетливо понимает, что кто-то да заметил, как он дрожал и тихо стонал в ладонь, пытаясь удобнее усесться с пробкой в заднице, но каждый раз лишь усугубляя положение. — Тебя это завело, да? — словно прочитав его мысли, с ухмылкой спрашивает Олег, — завело, что все они видели тебя таким уязвимым и возбужденным? Как у тебя стоит из-за этой пробки? Ты думаешь, что никто не догадался? Что никто не заметил? Ох, Серёжа уверен, что он выдал себя так или иначе, но всегда можно списать его странное поведение на социофобию. Он ловит головку губами, слегка оцарапывая её зубами, а затем втягивает в жаркий влажный рот, проводя по ней широкими мазками языком, заглатывает глубже, пуская в горло и тут же отстраняясь, откашливаясь. Олег шепчет мягкое: «осторожно», убирает с его лица мешающие рыжие пряди за ухо, и Сергей соврёт, если скажет, что этот обыденный жест не вызвал в нём щемящей нежности, он хочет сказать «эй, я люблю тебя, ты знаешь?», но вместо этого насаживается головой на член, смачивая длину слюной. Он издаёт ужасный хриплый стон, руки в его волосах усиливают хватку, отчего становится даже немного больно, но это нормально: ворох сильных ощущений, почти болезненное возбуждение, заполненность и приятная тяжесть внутри, которая ощущается сладкой пыткой, боль помогают ему отвлечься, сосредоточиться на том, кому он здесь доставляет удовольствие в первую очередь. Он делает все, чтобы заставить Олега сходить с ума от этого удовольствия, и он знает, что только он способен дать ему это. Серёжа принимает так глубоко, как только может, что начинает задыхаться, а на его глазах невольно появляются слёзы. Тёплые пальцы размазывают влагу по его лицу, горячие соленые слёзы на холодной коже ощущаются огнём, и что-то внутри спирает от давящей нежности. — Тише, тише, — произносит Олег, слегка улыбаясь кончиками губ. Сергей лишь сдавленно мычит. Олег всегда был таким: грубоватым, местами даже суровым, потому что Разумовскому это всегда было нужно, лишенный родительского контроля с детства, он находил утешение и радость в строгости своего сначала друга, а затем любимого, но Волков никогда не переходил границы. Он не был гладким, но был острым как нож, и Сергей был влюблён в каждую соблазнительную черту, которая оказалась настоящим произведением искусства. Олег никогда не был жестоким, но всегда был куда сильнее него, всегда склеивал его, как разбитую фарфоровую куклу. — Не торопись, осторожнее. Серёжа отстранился и кивнул, слизывая ниточку слюны, возбуждение пульсировало внизу живота и било в висках, ужасно хочется потрогать себя, хотя бы сжать ладонью пах, но он знает, что сейчас его задача выпросить, вымолить и, если надо, то выреветь разрешение. Сегодня он играет не по своим правилам. Насадившись горлом на член, он гортанно стонет, посылая по всей длине вибрацию, по подбородку стекала слюна, и до боли хочется отстраниться, сделать грудной вдох, убрать с лица смазку, слюну и горячие слёзы, но нельзя-нельзя-нельзя. Обволакивающее тёплое горло, дрогнувшее адамово яблоко, и эта та картина, которую Олег хочет запечатлеть. Потерянный в ощущениях, в чужом безумии, он принимает всё это, позволяет Серёже заглатывать до основания, крепко зажмурившись, в уголках его глаз скапливались слёзы, которые он смаргивал, эта картина такая сладкая и такая до боли знакомая, он знает его такого ещё с подросткового возраста: слабого, уязвимого, возбуждённого, когда чего-то очень-очень хочется, но не знаешь, чего именно, целуешь всюду, докуда добраться можешь, царапаешь спину, оглаживаешь дрожащими пальцами все те места, на которых другие оставили свои шрамы. И только Олег его таким видит, только он знает всю его подноготную, и только он любит каждый жест в нем, каждый взгляд, каждое слово жадно ловит, любит его всего уже целую жизнь. Серёжа громко всхлипывает, отстраняется, чтобы набрать воздуха в легкие, а затем сразу жадно берёт в рот, пуская член в горло, и в этот момент Олег понимает: с него достаточно. Он мягко, почти ласково оттягивает его за волосы, но Серёжа вцепляется ногтями ему в бёдра, глубже насаживаясь головой. Олег сдавленно стонет, и их взгляды встречаются: мутные от возбуждения глаза Волкова и светлые голубые, влажные от слёз, послушные и покорные глаза Серёжи. Он всегда так смотрел на него — с обожанием, восторгом, покорностью, так, будто готов умереть за него прямо сейчас с безумной улыбкой. Олег всегда боялся этого, боялся, что без него его Серёжа просто не сможет жить, сойдёт с ума, свихнётся, не сможет без него сделать и вдоха, и никакие дорогие психологи и психиатры ему не помогут. — Жадина, — с ласковым укором говорит Олег, и Серёжа что-то мычит в ответ, — ты же хочешь, ну? Серёжа мотает головой, всасывает член, потом отстраняется, тяжело дыша. На его губах пузырится слюна и смазка. — Хочу, чтобы тебе хорошо было, — хрипло произносит он, кладя головку себе на язык. От этой картины у Олега невольно захватывает дыхание: растрёпанный, весь в смазке и слюне, в его широкой рубашке, он выглядит использованным, порочным, но взгляд его голубых глаз такой чистый, невинный и совершенно послушный, что создаёт внутреннее противоречие. Сергея до чёртиков заводит мысль о том, что прямо сейчас его просто пользуют для своего удовольствия, вертят им, как хотят, показывают, кто здесь главный. Возможность быть послушным, хорошим и удобным для Олега возбуждает куда сильнее, чем самые дикие фантазии, которые приходили ему в голову, и даже уже почти болезненная эрекция не кажется мукой. Иногда он думает: как это было бы, если бы Олег просто повалил его на кровать, прижав к поверхности и не дав пошевелиться, зажал ему рот и просто взял его, не спрашивая разрешение, или связал его, обездвижил, присвоил, как вещь, нацепил на него ошейник с выгравированным именем и поводок, или же взял его при всех, не обращая внимание ни на камеры, ни на шокированные взгляды людей. — Мне с тобой всегда хорошо, — честно говорит Олег, тепло улыбаясь, — ну же, кто у нас сегодня главный? «Ты» — думает про себя Сергей, — «ты всегда главный, всегда был и будешь». — Поднимись, — Серёжа послушно поднимается с затёкших колен, Олег почти любовно-нежно берет его за руку, проводит другой рукой по рыжим волосам, и Сергей жмурится, подставляясь под ласку. Как пёсик, ей богу. Хоть Олег и знает, кто из них послушный пёс на самом деле, кто из-за одного движения руки готов выгрызть кому-то глотку, уничтожить каждого, кто встаёт на серёжином пути. — Измучился весь, — шепчет Олег, касаясь носом его шеи. Серёжа ничего не отвечает, лишь позволяет Олегу мягко повалить себя на кровать, положить ладони на свои бёдра и сжать до тихого стона снизу, раздеть, стянуть узкие брюки, которые так ужасно сдавливали ноющий член, но рубашку Волков оставляет. — Мне нравится, когда ты в моей одежде, — со слабой улыбкой говорит Волков на удивлённый взгляд Разумовского, — ты мой, да? Серёжа послушно кивает головой и протяжно скулит, снимая пиджак с его плеч трясущимися руками, притягивая за шею к себе и целуя, уже мягко, податливо. Хочется кричать и плакать, но он продолжает судорожно трогать руками его шею и грудь, обхватывает ногами его бёдра, но Олег кладёт горячие ладони ему на бледные бёдра и разводит его ноги в стороны. Массивная железная пробка в заднице вызывающе поблескивает, и Серёжа не сдерживается и вскрикивает, прогибаясь в спине, когда Олег надавливает на неё пальцами. — Вытащи, ну! — всхлипывает Сергей, вцепившись пальцами в простыни, — пожалуйста, Олежа, умоляю! Волков лишь коротко хмыкает, но послушно цепляет ее пальцами и мучительно-медленно вытаскивает её, заменяя пальцем. — Хочешь, вылижу тебя? — с усмешкой произносит Олег, склонив голову на плечо. Сергею бы смутиться, но он так давно его знает, так давно любит его и так давно делит с ним одну постель, что только кивает, позволяя Олегу согнуть его ноги и раздвинуть их. Его жаркое дыхание опаляет кожу, и Серёжа сдавленно стонет, когда его язык оказывается между ягодиц. Он дует на отверстие, проводит языком и лижет, и эти ощущения срывают голову: горячий влажный язык проходится по сжимающемуся входу, заставляя Серёжу мычать в ладонь, а когда Олег вводит в него сразу два пальца, он не сдерживается и гортанно стонет, вскидывая бёдра. Мягкие пальцы оглаживают его изнутри, входя до основания, язык проходится по промежности, а затем по подрагивающей мошонке. — Серёж, — хрипло шепчет Олег, отстраняясь, чтобы огладить ладонями его бёдра и оставить на внутренней стороне поцелуй. Вся его кожа красная от прикосновения к ней щетины. Волков отстраняется, целует его в лоб, заодно убирая взмокшую чёлку и игриво шлепает его по бедру. — Меняемся, — насмешливо произносит Олег, — вставай. Сегодня ты сверху сядешь на меня, хорошо? Серёжа недовольно сипит, но послушно приподнимается, позволяя Олегу лечь на свое место и притянуть его к себе для короткого поцелуя. Он залезает на него сверху, делает глубокий вдох и берет в руки его член, направляя в себя его головку. Его губы растягиваются в идеальную «О», когда он осторожно садится, погружая в себя член глубже. — Боже, — шумно вздыхает Серёжа, — Олег, твою мать. Олег лишь коротко смеётся, проводит ладонью по его узким бёдрам, и Сергей видит в его взгляде безграничное обожание, восторг, будто он трахает как минимум Венеру Милосскую. — Люблю тебя, — с ласковой улыбкой произносит Олег, и в этот момент Серёжа разрушается окончательно. Громко и протяжно застонав, он начинает насаживаться до основания, запрокидывая голову, бормочет лишь «Олег, Олег, Ол-е-ег, твою мать, Олег», а потом он перестаёт дышать, когда Олег берет его за руку и переплетает их пальцы. — Черт, — произносит Волков, взяв его за бёдра, и под громкое серёжино ойканье, переворачивает их и подминает его под себя. — Что ты?... — но Олег затыкает его очередным кусачим поцелуем и вбивается в него резкими толчками, оставляя на коже фиолетовые следы от пальцев. Он кусает тонкую кожу на шее, всасывает её, чтобы наверняка оставить следы везде, чтобы спрятать их у Серёжи никак не получилось, чтобы все видели, кому он принадлежит, что он чей-то. — Оле-е-ег, — хнычет Сергей, когда он кладёт свою ладонь ему на член, продолжая вбивать его в кровать. Серёжа уже чувствует, что готов кончить прямо сейчас, но вовремя даёт понять это Волкову, который поспешно убирает руку с его члена и выходит из него, чтобы войти снова, но мучительно-медленно. Мокрые от пота, тяжело дышащие, они жарко целуются, пытаясь выплеснуть в этом все те месяцы, проведённые в разлуке, всё то одиночество, призраком преследующее их. — Я люблю тебя, — говорит Олег, и Сергей с громким всхлипом кончает между их бёдрами. Волков переворачивает его на живот, кусает за загривок, продолжая толкаться до тех пор, пока не кончает внутрь. Он падает рядом с Серёжей, обессиленным и смертельно уставшим, обнимает его со спины, крепко прижимая к себе. Разумовский окончательно расслабляется в его мягких объятьях. — Больше не делай так, — тихо шепчет Серёжа, едва шевеля губами. Олег закрывает глаза и оставляет короткий поцелуй на его макушке. — Как скажешь, — произносит он, — не понравилось? — Понравилось, — честно говорит Сергей, удобнее устраивая голову на его плече, — но мне стыдно. И меня трясёт. — Тяжело? — Они смотрят. Мне не нравится, когда всё это, — он неопределенным жестом указывает на руки Олега на нем, — выходит за пределы нашего, ну... ты знаешь. — Нашей постели? — понимающе произносит Олег, утыкаясь носом ему в шею, вдыхая аромат их общего парфюма. Серёжа лишь кивает. — Больше так не будем, — обещает Олег, и Серёжа закрывает глаза, прижимается к нему ближе и засыпает. Глядя на Сергея, Олег вдруг отчетливо понимает: он бы умер за него. *** — Ну что? — весело спрашивает Игорь, приобнимая Юлю за плечи. Девушка утыкается носом ему в шею и зажмуривает глаза. В его объятьях ей так спокойно, и тут же из головы вылетают все мысли о работе, лайках, просмотрах... — Да ничего, — сонным мягким голосом отвечает Юля, и они встречаются взглядами, сколько бы лет они не встречались, а сердце продолжает сладко сжиматься, когда Игорь смотрит на неё, — ничего нового не узнала. Зря сходила, можно сказать. Гром фыркает и качает головой. — Лучше бы осталась со мной. Пчёлкиной совсем не хочется с ним соглашаться, хотя скрепя сердце она понимает, что он в этом прав — она просто потеряла время, вместо того, чтобы провести его с любимым человеком, но чувство гордости и ее внутреннее упрямство не позволяют ей просто молча кивнуть. — Опять «Брата 2» пересматривать? Мне хватило и одного раза, чтобы понять, под кого ты косишь, Гром. Игорь шутливо боднул ее носом, и Юля рассмеялась, отпихнув его от себя. — Как тебе Разумовский? — интересуется Гром. — Я представляла его иначе, — хмыкнула Юля. В голове пронеслись воспоминания, в которых предстал дёрганный владелец «Vmeste», тяжело дышащий и трясущийся, нервно закусывающий нижнюю губу и постоянно оглядывающийся на начальника отдела охраны. Юля пристально наблюдала за всей этой фантасмагорией, и каждая догадка, приходившая ей в голову, казалась страннее предыдущей. Невольно у неё даже начали закрадываться подозрения, что он под чем-то или ещё что похуже, но она быстро отмела все эти мысли, когда Разумовский подскочил с места, как ужаленный, подбежал к Волкову, хватая его за руку и уводя оттуда. Юля коротко хмыкнула. Да, это становилось всё интереснее и интереснее. Она всегда подозревала в Разумовском... что-то такое, да и ей было трудно представить, глядя на главу охраны, чтобы взрослый мужчина мог так возиться с эмоционально нестабильным другом детства. Может быть, Пчёлкина по своей природе (или же ее довела до этого нелегкая работа независимым журналистом) слишком цинична, чтобы понять столь тонкие материи, как человеческие отношения, но уж слишком однозначными были эти прикосновения на публике: она с легкостью считывала то, как часто Разумовский касается пальцами чужой ладони, выискивает его взглядом в толпе и тут же успокаивается, когда находит, мягко улыбается и получает такую же нежную улыбку в ответ. Ох, не то чтобы саму Юлю сильно интересовала природа их отношений, но слухи давненько ходят, и очень хочется узнать правду, докопаться до чего-то даже сквозь тонны грязного белья. Девушка содрогается, попытавшись отогнать мысли об истинной причине такого неадекватного поведения Сергея, увы, у неё есть несколько предположений, но в приличном обществе подобным не делятся. Тут же в голове всплывают скандальные заголовки газет, обличающие Разумовского и его телохранителя (Юля с иронией отмечает, что Волков слишком прямо понял значение этого слова) в близких отношениях, всячески эксплуатируя доброе имя гения и филантропа в своих корыстных целях. Сама же Юля не видит в этом ничего необычного: в конце концов, Разумовский создаёт впечатление побитого щеночка, которому нужно быть под чьим-то влиянием, кого-то более эмоционально устойчивого и менее разбитого. — Я думала, что он как все эти юные предприниматели, которые уверены в себе и все такое, — протягивает она, устраивая удобнее голову на его груди. — А он? — Он, — Юля задумывается, — нервный какой-то. Ладно, проехали. Что мне, теперь и дома работу обсуждать? Ну уж нет, врубай там своего «Брата». Игорь коротко смеётся и целует девушку в макушку. Всё-таки, эта женщина делает его действительно счастливым, он так сильно любит её, что из бабочек в его животе можно было заполнить любой зоопарк на этой земле. Черт, он бы умер за неё.