В этом мире смерти нет

      У психиатрической лечебницы есть свои плюсы. Да, минусов полно: кормят здесь паршиво, спину в смирительной рубашке трудно почесать, и, в целом, отношение к тебе несколько бестактное; но, всё же, это окупают интересная компания и много, очень много времени, чтобы подумать. О многом.       Сергей Разумовский считал себя одарённым, что свой гениальный разум нужно тренировать и держать в тонусе. Как бы по-другому он смог разработать и создать настолько продвинутую социальную сеть и, в целом, организовать компанию-гиганта? Нет, лучше об этом не вспоминать, теперь совет директоров всё решает, а его детище скоро развалят и пустят по миру недалекие умы. Ничего… ничего, он ещё восстанет как феникс из пепла. И не из таких передряг выпутывался.       «… Я всегда буду рядом, Серый. Всегда, приятель».       Сергей еле слышно взвыл, отчаянно тряся рыжей шевелюрой. Санитар неодобрительно глянул на него, едва отвернув голову от компактного телевизора. Разумовский часто задышал сквозь сжатые зубы, призывая себя к спокойствию. Дрянь, что за напасть? Ему нужно бежать отсюда, пока воспоминания окончательно не вскрылись гнойником. Олег, Олег, как же ты мог обещать то, что не в силах был исполнить?       Люди ненадёжные. Друзья — это лишь прикормленные собаки у твоих ног. Но стоит дать слабину — и вся преданная свора бросится на твою шею, вгрызаясь в артерии и кости. На себя… только на себя в этой жизни можно было надеяться! Нет ни Бога, ни кармы. Всё лишь в руках твоих.       «Олег не из таких! — яростно вступился сам перед собой Сергей. — Был. Был не из таких».       Сергей повернул голову к сетчатому окну: снаружи, на грузных брюхах облаков, мутным глазом просвечивало солнце. Мелькали такими же серыми росчерками чайки, разнося по округе свой плаксивый клич. Унылая погода. Как мало было солнца в его жизни.       Но та осень была солнечной. … — Эй, сопляк! — его швырнули к стенке, преграждая пути отступления. — Чмо рыжее, улизнуть захотел, дятел?       Сергей, прижимая ранец к груди, переводил испуганный взгляд от одного лица к другому. Лучи осеннего солнца били из окна им в спину, превращая их фигуры в мрачный гротеск. Мерзкие подростки; давно не дети, чтобы иметь повод для необоснованной злости и жестокости. «Бравые комсомольцы» — это на публике, это пока учителя не видят. Свора гиен, которым нужна слабая жертва. — Язык в жопе?! — почти лысый парень схватил его за грудки. — Сейчас пара нырков в сортир башкой — и быстро сговорчивее станешь!       «Давай, — зашептал знакомый голос. Такой близкий, но слабый. — Мы так уже делали, это не сложно. Одним ублюдком больше, одним меньше. Ты же знаешь, они любят курить в сарайчике. Как удачно: всего лишь заржавевшая щеколда, неаккуратно потушенный окурок… всё так легко». — А ну, отстаньте от него!       Хулиганы обернулись. Знакомое лицо: вечно хмурый, лохматый как воробьёнок парнишка из одного детдома с Сергеем. Олег. Да, кажется, Олег… фамилия ещё такая, говорящая. Нет, Сергей не помнит. Он ни с кем не общается, тем более с ним. Почему Олег вступился за него? — И что ты нам сделаешь? — мелкий, но коренастый парень угрожающе топнул навстречу. — А, мелочь?       Олег молча буравил его взглядом, крепко сжимая кулаки. Сергея отпустили, троица окружила заступника. — Я вас не боюсь, — сквозь зубы произнёс Олег, поднимая кулаки.       Хулиганам и не нужен был страх. Им нужна была груша для битья. — Спасибо.       Олег поморщился, отпрянув от кома мокрой туалетной бумаги. Сверив Сергея взглядом сверху-вниз, всё же позволил прижать противную субстанцию к разбитой губе. — Не за что, — нехотя бросил тот. — Козлы.       Разумовский понимающе кивнул, сдунув капли воды. Он до потери пульса и до ссадин будет сегодня мыться в душе. «Козлы» — это оскорбление для благородных жвачных, а этих парней даже скотом назвать слишком лестно. — Не приближайся, — защитник поморщил нос. — Бачком воняешь. — На меня хотя бы не плюнули, — Сергей позволил себе ироничную улыбку. — Привык к кличке «водолаз». — А ты — «плевательница».       Какое-то мгновение они смотрели друг на друга. Зло, как будто сейчас самый удачный момент для драки. Чтобы хоть на ком-то отыграться за унижения. Но они рассмеялись, искренне и громко. Так могут смеяться люди, у которых есть своя шутка, которую никто кроме них никогда не поймёт. Разумовский подумал, что день теперь не такой плохой. Жаль, что вряд ли они даже заговорят на следующий. Может, удостоят друг друга приветственными кивками до самого выпуска.       Как же Сергей ошибался.       С того дня Олег сам попросился сесть с ним за одну парту. На переменах подходил к нему, пытаясь вывести на диалог. Сергей поначалу боялся и дичился. Волков (Разумовский быстро выучил его фамилию, учителя довольно часто того дёргали) с терпением солдата, осаждающего крепость, день за днём завоёвывал его доверие. И сам открывался перед ним. Их дружба начиналась неловко, топорно. Сложно было представить, что у них общего может быть. Воинственный и хулиганистый Олег и тихий, покладистый Сергей. Точки соприкосновения находились сами собой, достоинства одного сглаживали недостатки другого. Голос в голове Разумовского становился тише и тише, пока не умолк. Это было как озарение, когда сидя бок о бок и слушая дельные замечания с похвалой о рисунке в тетрадке из уст Олега, Сергей понял: у него есть друг. Настоящий. — Серый, — Олег с восхищением смотрел на следы от самолёта в небе. — Я в армию иду.       Сергей выронил свою тетрадь, с ужасом оборачиваясь. — Что? — В пехоту, — он улыбнулся, чуть дёрнув концы алого пионерского галстука. — На страже нашей Родины буду!       Сердце Разумовского билось в груди так громко, что ему казалось — слышно на весь парк. — Зачем? — слабо выдохнул он. — Это моя цель, — Волков непонимающе склонил голову. — Моя судьба. Ты же знал это.       Сергей покивал: знал. Но так надеялся, верил! Что медкомиссию не пройдёт, струсит в конце концов! Вместе в институт пойдут, Разумовский бы легко его протащил. — Я с тобой, — рыжий вскочил, решительно взглянув в глаза друга. — С ума сошёл? — Олег нравоучительно покачал пальцем. — Нечего тебе в армии делать. Там из тебя дурака сделают. — А из тебя? — он сложил руки на груди, сощурившись. — Из дурака дурака не слепишь, — Волков развёл руки.       Разумовский пнул его в голень. Решительно развернувшись, направился к выходу из парка. — Эй! — Олег, шипя, потёр ушибленное место. — Эй, куда ты! — он побежал следом за широко шагавшим другом. — Чего ты разозлился так? Серый, ладно тебе! Всего на четыре года.       «Четыре года!» — с ужасом произнёс цифру у себя в голове юноша. Да пускай катится ко всем чертям лес подметать! Воин. «Дурак» — вот точно сказал! Безмозглый, упрямый… его. Его дурак. — Давай мороженое куплю, а? — Волков чуть обогнал его, идя спиной вперёд, и сложил руки за спиной. — Пломбир с шоколадной крошкой, твой любимый? — Деньги экономь, — Сергей слегка стукнул его кулаком по груди. — В армии уважение сигаретами завоёвывают.       Олег засмеялся, щурясь. Он всегда так искренне смеялся, широко открывая рот и слегка запрокидывая голову. Смех всегда был такой заразительный, а вкупе с его красивыми чертами делало парня желанным для девчонок. Куда там вечно мрачному, немного потерянному Сергею; ещё и волосы цвета ржавчины. Ему девчонки и не сдались, только почему так мучительно сжималось сердце, когда Олег отвечал на кокетливые заигрывания? Завидовал? Наверное, да. Скорее всего, просто завидовал. Ему такая харизма природой не дана. Да, если Олег не будет слишком высовываться — и без сигарет завоюет расположение сослуживцев.       А Сергею придётся пройти Ад. Школа — страшное место, здесь кипят гормоны, классы напоминают стаи животных со своей примитивной иерархией. Но в институте люди могут тебя и без физического насилия растолочь в пыль. Как же он будет без Волкова? Без ободряющей улыбки, брошенной невзначай, крепкой руки на плече, внимательного взгляда и открытого сердца к нему? Хоть Сергей ненавидел школу с её мерзкими преподавателями, инертным директором и клоакой, именовавшей себя «одноклассники», но там был Олег. Наполнявший его жизнь красками и счастливыми воспоминаниями. — Я не хочу, чтобы ты уходил… — прошептал Разумовский. — А? — Волков засмотрелся куда-то в сторону и совершенно ничего не разобрал. — Говорю: видеться будем? — Да каждую увольнительную! — Олег наконец-то развернулся лицом к дороге. — Часть в городе, не переживай! Будем видеться. Ты и не заметишь, как время пролетит.       Сергею оставалось лишь слепо ему верить. Как и всегда.       Сергей сам не понимал, как дошло до того. Вот они сидели в баре, пили в три горла с его сослуживцами, отмечая дембеля. Грохотала музыка, здание трясло от криков измученных дисциплиной и муштрой ребят. «Заочно за твой красный диплом!» — громче всех кричал Олег, обнимая друга за плечи и щедро плеснув ему на штаны коньяком из своего бокала. «Мда, — пьяно хохоча, подметил Сергей, выбираясь из-за стола. — Меткости тебя и правда в армии научили!». Он просто пошёл в туалет. Просто хотел высушить позорное пятно.       Зашёл Олег. Ни слова, ни жеста. Он схватил его за плечи и, развернув к себе лицом, вцепился поцелуем. Разумовский даже протрезвел. Но не оттолкнул его, а крепче вцепился в широкие плечи.       Узкая кабинка, до удушения близко друг к другу. Целовались, как оголодавшие: спешно, неловко, порой промахиваясь и влажно скользя по коже. Руки Олега огрубевшие, горячие, так деликатно держали его. От нежности касаний срывало дыхание, наслаждение молотом било в голову. Сергей задыхался от страсти, от близости. Вжимаясь лбом в родное плечо, цеплялся зубами в грубую ткань куртки, чтобы не закричать в голос. Волков мягко, но властно сжимал меж пальцев его волосы, грея дыханием чувствительные уши. Шептал, как припадочный, что-то совершенно дикое, запредельное. Нежное. Разумовский хотел, мечтал, чтобы это никогда не прекращалось. Но как резко началось, так же как по щелчку пальцев закончилось, оставшись лишь позорным пятном на чужих брюках и смутным осадком на душе. Олег ничего не сказал. Сергей не пытался заговорить. Они так и разошлись, не пытаясь что-то прояснить, понять. Словно так и надо. Будто должно остаться пьяным привкусом на губах, затуманенным воспоминанием. Дурной пьяной выходкой. Утром мучимый похмельем Сергей, свернувшись калачиком на койке, будет пытаться найти в своём сердце смелость.       Олег удостоит его лишь сообщением: «Срочная мобилизация. Я вернусь и поговорим. Вживую, не по телефону».       Только он не вернулся.       У Волкова никого не было. Некому было звонить, некому было прочитать страшное «Погиб». Никто не должен был плакать о нём. Сергей не плакал. Мёртвые не плачут. Даже если мёртвые — в душе.       Удивительно, на что способна человеческая психика. Разумовский просто принял это, как пилюлю.       Сначала Олег приходил к нему во снах. Забавно так: они уже великовозрастные сидят на маленьких школьных стульчиках, собирают модель «ЯК-4» и говорят-говорят-говорят, пока осеннее солнце плавит клей, пластик. Начинает плавиться и Волков. Улыбается, говорит, пока губы не начинают сползать ниже и ниже. Сергей любил этот сон, пока он не превращался в кошмар. Он начал видеть лицо друга. В прохожих, в сотрудниках, в милицейских. Он словно игрался с ним, ловкий аферист с изяществом фокусника исчезал из-под носа Сергея, оставляя с неловким и испуганным взглядом подставного человека. Смеялся в перезвоне церковного колокола, шептал в треске телефонных проводов.       Когда он врезал какому-то в край обнаглевшему бандиту, Разумовский ему всё простил. Прощал все его выходки. Что заключил сделку с оружейной компанией. Ведь он был тут. Рядом. Даже делил с ним диван в кабинете. Только руки почему-то у него не были такими тёплыми, а кожа была слишком мягкой для рук военного.       Но они были друг у друга. В этом прекрасном мире.       В этом мире смерти нет.       Сергей ощутил прикосновение ладони. Сморгнув тяжёлые капли с глаз, повёл плечом. Когда руки скованы смирительной рубашкой, сложно кого-то оттолкнуть от себя. — Рубинштейн, оставьте меня, — Разумовский не удостоил психолога и взглядом. — Я не в настроении для бесед. — Что Вы, больной, — голос у Вениамина звучал странно. — Мне кажется, Вам как никогда нужна помощь.       Сергей нахмурился. Неужели сознание снова играет злую шутку? Да, психологические отклонения же как фишки — невозможно остановиться на одной! — Знаете, Сергей, — мужчина, мягко ступая, оказался перед его лицом.       Ботинки. Ботинки другие. Неужели этот педант наконец-то разорился на новые? — Нам вот именно сейчас нужно поговорить, — Рубинштейн опустился на одно колено перед ним.       Глаза. Искрящиеся, хоть и полуприкрытые. Лицо с этой ленивой ухмылкой, хоть и прячется под густой бородой. «Что за место, — Разумовский устало отклонился, пытаясь выйти из неудобной позы «лотоса». — На лекарствах экономят. Совершенно не помогают». — Ну, Серый, — Олег широко улыбнулся, — дел ты наворотил.       «Бред, — Сергей расслабленно вытянул ноги, спокойно лицезрея свою галлюцинацию. — Да быть не может, — он сощурился, закрыл глаза. — Второй раз на это не куплюсь», — прикусил до боли язык. — Ты можешь дальше тут пантомиму изображать сколько влезет, — Олег деловито глянул на часы. — Но через минуту тут слабо, но ощутимо жахнет. Через две — я разрежу, — он кивнул на карман халата, который что-то отягощало, — твою модненькую рубашку. Через три ты, сверкая голым торсом, побежишь по прямой, до первого поста: там, на скамье, увидишь сумку — в ней противогаз. Через четыре я запущу газ. Через пять мы окажемся на свободе, добежим до катера и рванём отсюда.       Сергей подумал, что это довольно крутой план. Для галлюцинации. Интересное будет кино, жаль попкорна нет.       Когда от взрыва заложило уши, времени на весёлые раздумья уже не было. Впереди его ждала свобода и очень, очень много слов. Теперь Волков от своего обещания не отвертится. Сергей ему всё выскажет, когда они будут в безопасности, ещё и наваляет по первое число.       Когда они оказались на катере, лечебница жалким пятном осталась позади, адреналин начал сходить на нет. Олег открыл рот, чтобы рассказать увлекательную историю. Или отчитать рецидивиста и шизофреника. Или, может, просто пытался отдышаться, но у Разумовского в голове словно щёлкнуло.       Губы Олега всё же были не эфемерные, а ощутимо сухие и горячие. Слишком хорошо для галлюцинации. Слишком живое дыхание. Может, разум и так разыграть свои грязные шутки может? Разумовский не хотел думать, выплёвывать эту пилюлю.       Ведь сейчас он вновь ощутил себя живым.