Проблемы извращённого характера

Когда-то давным-давно жизнь в Раю и правда была прекрасной. Блаженной. Полной любви и тепла. Но это всё было миллиарды лет назад, даже больше, не то чтобы Люцифер пытался сосчитать. С того времени прошло, казалось бы, уже несколько вечностей, в корне изменивших его самого и весь мир. Воспоминания о прошлом теперь всегда были болезненными образами в голове Дьявола, мечтавшего о том, чтобы бессмертным небесным существам была доступна такая человеческая слабость, как способность забывать. Но нет, каждая деталь и мелочь, произошедшая с ним, навсегда оставалась в мозгу.    Но это обычно не беспокоило его сильно больше. Чувства пусть и не притупились со временем, но были яростно подавлены новыми и, о, эти новые ощущения напрочь отбивали возможность тосковать по разбитой семье и разрушенному дому. К сожалению, далеко не в хорошем смысле, но тем не менее Люцифер считал, что лучше уж страдать от тех вещей, которые не относятся к его родственникам. Напрямую, по крайней мере.    Итак, он действительно бежал от прошлого, чему мог мешать иногда только Аминадиэль. Но драки с братом такие редкие на фоне искажённого времени в Аду, такие больные и неприятные, что легко спрятаться от собственного щемящего сердца за злостью. Люцифер действительно абсолютно не мог понять, почему мама не делала того же, почему она так хотела вернуть всё таким же, как оно было. Разве могла она, Богиня всего сущего, не понимать, что как раньше уже никогда не будет? Что это невозможно абсолютно? Почему она так желала вернуться к тем, кто ни разу не заглянул проверить её в Аду? Да, это могло быть приказом отца, но если бы кто-нибудь действительно заботился, то нашёл бы хоть минуту на это. Папа, очевидно, не слишком следил за перемещениями своих ангелов, позволяя Уриилу летать здесь и угрожать убить человека. Убить. Убить человека!    Мотивы матери почти всегда казались Люциферу странными, неправдоподобными и подозрительными. Он так хотел знать, что же всё-таки у неё в голове. Он пожалеет о том, что в конце концов узнает это.                               ****    Богиня помнила, когда почувствовала это в первый раз. Она знала, что не должна. Самаэль был её сыном. Она долго пыталась игнорировать эти ужасные чувства, неправильные и мерзкие. Запихивать их глубоко в себя было так болезненно, так сложно, но никто ничего не заметил. Женщина не могла обратиться к кому-то за помощью - кроме неё во всём мире только Бог и их невинные маленькие дети. Она знает, что муж назовёт её больным отвратительным созданием, если она даже заикнётся перед ним о своей проблеме. Но чем дольше Богиня мучилась, тем больше понимала, что... В сущности, это она решает, что здесь правильно, что здесь нормально, а что омерзительно и неестественно. Она создавала это место тоже, она имеет право писать законы.    Эта мысль была восхитительной. Богиня много раз прокручивала её у себя в голове, всё больше и больше отпуская страх самой себя и своих чувств. Её правила. Её правила не запрещали что-то... Такое. Она же не собиралась причинять какой-либо вред ребёнку! Ну, изначально не собиралась, но позже это стало единственным выходом, который видела Богиня в своей ситуации. Так как же всё началось и о чём вообще речь?    Самаэль был тогда ещё совсем маленьким ангелочком. Взросление небесных существ в значительной степени отличается от взросления людей, но если всё же попытаться перевести его возраст на человеческие цифры, то тогда ему было около двенадцати лет. Сильно вьющиеся чёрные локоны обрамляли несколько бледное лицо, карие глаза, в которых порой мерцал божественный свет, когда мальчика переполняли эмоции. Он был таким невероятно милым и очаровательным. Возможно, он был самым ярким из ангелов, самым жизнерадостным и открытым, что пел для своих родных придумываемые на ходу песни и много общался с каждым членом семьи, живо интересуясь всеми их мыслями и интересами. Это не было так уж удивительно, Самаэль был Светоносным - принёсшим в мир пламя и звёзды, а свет неизбежно притягивал внимание. И её притянуло... Слишком сильно. Тогда был уже вечер. В доме постепенно всё затихало. Уставшие после активного дня дети засыпали крепко и видели волшебные сны, ведь тогда их ещё ничего не могло беспокоить. Муж Богини тоже уже посапывал в их комнате, только двое не спало. Слишком возбуждённый после проделанного сложного трюка в полёте Самаэль не мог достаточно успокоиться, чтобы его сморило, а Богиня провела сегодня время слишком скучно, чтобы вымотаться и хотеть спать. Они приглушённо разговаривали на кухне, стараясь никого не разбудить, маленький ангел ёрзал на стуле, то вставал с него и ходил по комнате, то снова садился, пока наконец вдруг не плюхнулся на колени матери и не обнял её, немного сбрасывая взбудараженность. Он провёл так несомненно минут, уткнувшись лицом ей в живот, а потом пожелал спокойной ночи и провалился в сон прямо так. Богиня оторопела. Она не шевелилась, затаив слегка сбившееся дыхание и завороженно смотря на сына, такого расслабленного и доверчивого... Женщина сглотнула, рукой осторожно проведя по спине ребёнка, пальцы прошлись по выпирающим позвонкам, ладонь дёрнулась и опустилась. Тело сжало от непонятного напряжения, было одновременно так замечательный и так неудобно, неловко и стыдно. Ей казалось, что Самаэль слишком близко, но также и что слишком далеко. Запутавшись в эмоциях, Богиня нервно закусила губу, поднимая руку над головой сына с желанием зарыться в волосы, но не решалась сделать это. Нервы были натянуты, словно струны идиотской арфы, которую её муж недавно придумал и создал, поставив в их спальне. Ей совсем не нравилась арфа и то, где она стоит, но ему было плевать. Это, на самом деле, касалось не только арфы. Это много чего касалось, но размышления склеились в один вязкий комок, катившийся по сознанию неразборчивыми предлржениями, отголосками мыслей. Всё слиплось, всё было каким-то жарким и скользким и тогда Богиня поняла, когда сердце так ёкнуло в груди от простого неосознанного движения дремавшего ребёнка, что это начало грандиозных проблем для всей их семьи. И хотя это правда пугало, она не сказала бы, что заботилась об этом слишком сильно. Главное было в другом и, о Боже, это другое обязано быть чем-то потрясающим...