Забота

Хан не нуждается ни в разрешении, ни в согласии, ни в каких прочих социальных условностях, когда выбирает свою линию поведения с партнером. Боунс не знает, пытается сверхчеловек, ограниченный соглашением о помиловании, что-то компенсировать или это естественное его состояние, но избежать заботы Сингха попросту невозможно. Аугмент контролирует его режим дня, не позволяет пропускать ни приемы пищи, ни тренировки, к которым, будем откровенны, мало кого потянет после стандартной смены непосредственно в мед.отсеке, еще нескольких часов за документацией и пары-тройки проверенных статей младших сотрудников службы. Леонард вот точно не в числе добровольцев, он бы лучше пропустил стаканчик виски, позволив голове опустеть, погрузившись в состояние намокшей ваты, но кто бы его спросил. Они ругаются, он злится, Сингх с благожелательной миной отбивает каждое его слово двумя своими и вытаскивает в зал. — Если вы решите пренебрегать физическими нагрузками, то на Землю вернется мешок с костями, а не доктор МакКой. Я вам этого не позволю. Этот больной ублюдок с идеальным телом, прокачанным мозгом и наточенным языком вызывает у Боунса дрожь под коленками, и желание вышвырнуть его случайно в не закрытый люк, прямо в космос. Хан танцует на грани галантных манер и звериной натуры, вынуждая держаться в напряжении. От этой его манеры на седеющем затылке доктора встают дыбом коротко остриженные волосы, а в паху поджимается, пока на язык рвутся яростные ругательства. Он не нуждается в контроле, он не нуждается в опеке, он — самодостаточный, взрослый мужчина, которому под полтинник и он уж точно в состоянии прожить без опеки одного неудавшегося революционера. Хан плевал на то с высокой колокольни. Он встает на пару часов раньше врача, не нуждаясь в том же количестве отдыха, и, пока человек досыпает, готовит завтрак, встречает его пробуждение короткой лаской, и скрашивает утро сначала сексуально-растрепанным видом, а после не менее сексуальным — идеально собранным. Леонард редко улавливает момент перемены, потому, что он обычный смертный и не собирается тратить по пробуждению свое внимание на то, чтобы следить за любовником. Тот просто есть перед его глазами всегда: восхитительно горячий, совершенный и принадлежащий ему, даже когда они разругаются вдрызг до вмятин на переборках и сорванного горла. И, вообще-то, на судне Боунс все еще выше него по званию, и уж точно внушительнее для экипажа, но черт бы побрал нелюдя, с появлением которого практически все претензии и недовольства в сторону МакКоя сходят к минимуму. Сингх никогда не лезет в громкие разборки и не отслеживает кто, и что сказал про СМО корабля во множественных сплетнях — хотя Леонард готов поклясться в том, что это не так и все происки сверхразума — просто он очень доходчиво затыкает тех, кто попадается ему под руку. Иногда хватает взгляда. Этого давящего, презрительного взгляда существа, всем своим расслабленным видом демонстрирующего, что способно вытащить хребет через не подобающее отверстие и сделать из него уютную вешалку для транспортаторной. Когда же Хан снисходит до беседы с жалким отребьем, ограниченным узким мышлением и завистью, его аргументы вонзаются лениво шпажками в чужое самомнение, растаптывая то до состояния мокрого места. Боунс не нуждается ни в чем подобном и он говорил об этом сотню раз, но с каждым очередным эпизодом он чувствует сытое урчание собственной, жадной до восхваления натуры, а именно к умеренному восхвалению сводит свои поучающие отповеди Сингх. Совершенно искренне чувство, которое Леонард рассматривает в темных глазах каждый раз, когда аугмент любуется им, а делает тот это регулярно. Со схожей регулярностью Хан преподносит ему подарки. От разной мелочи, вроде удобного стилуса или настоящего, естественно контрабандного, шоколада, удобных не-синтезированных вещей и массажа, до свежих фруктов и сложных блюд, над кодами для которых бьется порой месяцами, выжимая все возможное из бортовых репликаторов. Леонард в тихом восторге жует нечто, со стороны похожее на переспевшие сливы, но на вкус являющееся самым настоящим персиком. О том какими молитвами и прыжками над репликатором вместе со Скотти тому стоит сотворить апельсин он не задумывается. Просто чистит тот, наслаждаясь густым ароматом, сидя в кольце словно вылепленных скульптором рук, делит на крупные дольки и съедает те неспешно, облизывая пальцы от сока. Он хвалит Сингха, восхищается им и практически физически ощущает волны довольства, исходящие от того в тот момент. После подобных поднесений аугмент еще несколько дней ходит, как очень довольный кот, даже в словесных пикировках со Споком принимая временное поражение, как что-то незначительное. И можно было бы восхищаться, наслаждаться и отдаваться, во всех смыслах, потому, что в сексе Хан тоже подобен сошедшему к смертным божеству, ну или около того, если бы Сингх обладал достаточным количеством такта, и не лез дальше. У аугмента совершенно собственное представление о возможных границах и такая же манера общения с командованием Флота. Да, у них в «заложниках» все еще его экипаж, и есть соглашение, по которому их готовы вывести из анабиоза, пока тот сотрудничает с Федерацией, но это совершенно не останавливает Сингха пойти к адмиралу, когда важные клинические исследования, которые ведет Леонард, решают закрыть по причине «малой результативности». Никто не рассказывает ему, как это произошло и даже Джим отказывается выдавать детали, чертов предатель, и Боунс срывает опять глотку пока орет на вернувшегося Сингха, который выглядит так, словно ничего выдающегося не произошло, потому, что уверен, что аугмент заявил что-то вроде «Вы возвращаете программу к действию или я подниму своих людей сам и устрою вам веселье. Вы знаете, что я способен это сделать, и вы ничем мне не помешаете.». МакКоя практически трясет, потому, что он нихрена не знает, как объяснить этому сверхумному идиоту, что не нуждается в подобных выходках, что это не закончится ничем хорошим, что он не собирается нести ответственность, если с его людьми что-нибудь случится из-за этого. И, что он не хочет, чтобы Сингха вернули в кандалы, под конвой, как он прибыл впервые на борт. Хан продолжает наглухо игнорировать все его крики и самое большее, что случается в моменты таких стычек это ссоры, за которыми следуют дни тягостного напряжения, а за тем бурное примирение, в процессе которого Сингх пытается не то сожрать его, не то утопить в ласке, от которой ломит кости и наворачиваются на глаза слезы. Аугмент игнорирует все его недовольство, пока не подбирается к самому краю — к грани, выйдя за которую нельзя будет вернуться ни к уютным пробуждениям, ни к восхищению друг другом, ни к заботе и страсти. За этой гранью лежат только боль от потери, горечь разочарования и настигший страх одиночества. А грань эта — отказ от модификаций, первой из которых служит попытка Сингха предложить доктору сыворотку на основе своей крови. Леонард отвергает даже саму мысль об этом, запрещая ему думать, запрещая пытаться и заявляя на берегу, что будет считать предательством любую попытку ввести ту ему без предупреждения, и это тот день, когда Хан впервые вгоняет его в состояние ужаса. Оказывается, прежде аугмент ни разу не демонстрировал ему эту свою сторону. Оказывается, он может сжимать его так, что никакие просьбы отпустить не помогут, а кожа покроется черными разводами, которые будут сходить неделями. Оказывается, в стальном взгляде может жить самый настоящий, человеческий страх потерять и в эпицентре этого чувства он — обычный, далекий от идеала, старый доктор все еще порой сомневающийся в том, что мужчина рядом с ним ему не снится. Не снится. Они разъезжаются по разным концам корабля и не разговаривают. Сингх просит сестру Чапел позаботиться о следах на его теле и молча доносит до капитана потребность обратить внимание на старого друга. Леонард уходит с головой в работу, мысли, виски и, кажется, становится близок к тому беспросветному мраку, в который его когда-то сумел ввергнуть только развод. Они живут словно и не знают друг друга, пока Боунс стоит часами в операционной, спорит с Джимом, Остроухим гоблином, и вспоминает, что нужно хоть немного заботиться о себе, в то время, пока Хан забирает себе дополнительную нагрузку в лабораториях, и идет в первых рядах едва ли не каждого десанта. Тем более, если дело пахнет жаренным. Леонард совершенно не нуждается ни в чьей опеке, но когда в увольнительной, в баре ему дорогу преграждает не очень приятного вида гуманоид, на плечо которого укладывается знакомая рука он испытывает облегчение. Хан дипломатичен, как буровая установка и Боунс в душе не чает, что он там накряхтел гуманоиду на языке того, но они идут выпить еще по бокалу и заканчивают ночь хорошо. Очень хорошо, так что на утро не возникает никаких глупых вопросов. Последнее в чем нуждается Леонард это чья-либо опека и, в особенности, опека от вызывающего мурашки сверхсущества, но когда жизнь входит в привычное русло и Хан окружает его обыкновенной заботой, похожей на смертельный захват, внутри становится спокойнее. Тревожное, звенящее чувство, тянущееся из сосущей черноты, никуда не пропадающей из его души, притихает, делается практически незаметным и кошмары, что во сне, что наяву отступают. Можно признать, что этой покровительственной заботой он наслаждается.