Я встретил тебя однажды и не понял твое имя, ведь лиц у тебя миллион...

      Это был очередной отвратительный день для Драко Малфоя, только такие и ждали его после поражения Темного Лорда. Он сам даже не понимал, что делает в пыльном и местами разрушенном замке, но раз отец сказал, что аристократам надобно закончить образование несмотря на отношение к ним простолюдинов, то так и будет. Не сбежит же он к маглам, как это часто делают трепетные дамы в первую же минуту после «неправильных» слов папенек и маменек? Хотя желание сделать именно так зудело под кожей тысячей огненных муравьев, заставляя снова и снова расчесывать место, где все еще красуется уродливый шрам от метки, до крови и ран, которые он не лечил зельями, да и вообще как-либо — из принципа. Насмешки старшекурсников и их родных были как одно горькое напоминание: историю пишут победители. И точно не слизеринцам теперь спокойно ходить по коридорам, пусть многие яростные защитники света и выросли из прямых стычек. Шепотки. Вот что, а они — единственное, что никогда не покинет «неправильную сторону», преследуя до последних дней жизни.         Стук каблуков по камням пола был неприятен иногда даже больше, чем самоуверенные лица, глядящие на семикурсника как на забавную зверюшку в клетке, но в заброшенном коридоре он звучал по-своему приятно, оттеняясь глубоким эхом, которое отскакивало диким зверем о древние стены и пряталось где-то далеко, в высоких потолках. Заброшенных помещений после войны стало и больше и меньше одновременно, как бы странно это не звучало. Им стали уделять все больше внимания, реставрируя и недавно обрушенные кабинеты и стоящие такими в течение десятилетий. Все меньше оставалось укромных уголков, спрятанных от глаз новой директрисы, и это не столько злило, сколько пугало невозможностью остаться наедине со своей же болью, напрягало нервы в оголенные провода и растило грязный горький комок тревоги в груди. Однажды кто-то увидит слабость холодного слизеринского принца, и что тогда? Хотя его репутация была уже, скорее, как труса из семьи таких же жалких бесхребетных крыс, но подобного рода комплименты звучали чаще за спиной.         Но сейчас совсем не думалось ни о чем, в школьной сумке пряталась под учебниками совершенно обычная и приятно тяжелая магловская бутылочка водки, которой представитель одной из самых волшебных фамилий решил заглушить ноющую в районе сердца боль, которая, наверное, была с ним всю сознательную жизнь, но по-особенному раскрутила его внутренности в свое осиное гнездо в год, когда вернулся Все-прекрасно-знают-Кто-но-не-хотят-говорить. Последний поворот был успешно пройден, и вот знакомая ниша без портретов, а рядом неприметная дверь. Стоило руке потянуться к заветному лакированному куску дерева, внутри все перевернулось от псевдо-счастливой мысли о том, что все на пару часов станет хорошо, недовольный писклявый голос о том, что всю жизнь плохое будет преследовать, заткнется и даст по-наивному помечтать о светлом будущем, прямо как в далеком детстве.         Однако привычное заполненное пылью помещение встретило его совсем не таким, каким юноша оставлял его в прошлый раз. Как минимум отличалось оно присутствием еще одного человека — прямо на грязном полу сидела Луна Лавгуд спиной ко входу, и в волосах ее отражались яркие всполохи летающих вокруг волшебных светлячков-фонариков. Ему хотелось закричать от наполняющей каждую клеточку тела ярости, но вместо этого Малфой почему-то с тихим хлопком закрыл дверь, отчего девушка слегка вздрогнула, но не повернулась, и присмотрелся к ней: та очень сосредоточенно делала что-то на листе пергамента перед ней, и только специфический аромат, наполнивший закрытое помещение, давал смутное понимание и абсурд всей ситуации.         — Что, полоумная, травой балуешься? Почему одна? Даже барсуки отказались торчать с такой, как ты? — едко спрашивает, заполняя воздух вокруг теперь ядом своего плохого настроения, на что невольная собеседница спокойно обернулась, и теперь взгляду действительно открылась небольшая расписанная жестяная коробочка с довольно интересным содержимым и листами тонкого пергамента, а за ухом, спрятавшись наполовину в волосах, виднелся аккуратный косяк.         — Что, Драко, опять топишь свое посттравматическое расстройство алкоголем? И твои друзья-убийцы отказались? Или ты боишься, что они увидят твою ранимую часть? — своим неизменным нежным голосом она ранила больнее, чем палочка врагов с проклятиями, заставляя глухо зарычать, что значило для них совершенно разное: слабость и злость, а напротив — правду, которую не выйдет скрыть за напускной самоуверенностью.         — Не волнуйся, ты не один такой. У меня тоже… болит. Очень болит, но пока я имею право на маленькую слабость и веру в больные мечты, я продолжаю смеяться. — она грациозно поднялась на ноги, и только сейчас стало заметно, что она была совершенно босой. Шлепая голыми пятками и оставляя следы на полу, она подошла даже ближе, чем подпускал к себе всех замкнутый с недавних пор принц подземелий. С удивлением он понял, что внутри него нет возмущения, есть только любопытство — что же эта интересная девушка сможет сделать такого, что не предугадает он? Захочет дотронуться, уйдет, выгонит? Но она только посмотрела в глаза пристально, будто читая душу, а затем протянула свое недавнее творение ему, отчего ее немного спутанные волосы шелохнулись будто от ветра, а светлячки исчезли, делая атмосферу вокруг как будто немного более волшебной и особенной.   — Не хочешь разделить со мной чуточку страданий? Тебе плохо, мне плохо. А там снаружи люди. Они ранят друг друга, не боятся разделять друг друга словами сильнее, чем любым другим способам, ищут друг в друге все самое плохое. Как думаешь, если весну вдруг отменят, они заметят? — снова пристальный взгляд глаза в глаза. бледные дрожащие пальцы как будто завороженно хватают предложенную вещь, и такого молчаливого согласия хватает обоим.         Тихо звенит бутылка дешевой водки о пол, затем рядом приземляются два похожих, но очень разных человека: раненые, но по-разному, сломанные, но не полностью. Первые полчаса в полной тишине, которая, однако, в отличие от прошлых одиноких посиделок не давила на мозг, слышалось лишь как жидкость через узкое стеклянное горлышко звонко проходит в горло, обжигая внутренности холодным пьянящим огнем, да методичный шорох пергамента — свой косяк ученица Рейвенкло отдала такому же гостю Кабинета Боли, как она его называла, так что стоило скрутить новый. Ее тонкие пальцы действовали четко и плавно, не напрягаясь, и от этого ему становилось не по себе — сколько же чужой боли он успешно игнорировал, закрывшись в своей?         Первым тишину оборвал нерешительным шепотом, будто боясь спугнуть момент, Драко: «Знаешь, ты такая другая. Говоришь о людях так отстраненно, и действительно, больше похоже, что ты совсем не похожа на них. Ты соткана маем, растворяешь реальность во взрывах своих рисунков, я видел их краем глаза на совместных уроках.» — он по-пьяному смущенно отвернулся, на что Лавгуд мягко-солнечно улыбнулась, огнем от палочки прикуривая и немного насмешливо смотря на то, как нервно дергались руки Драко.         — Не тереби, рассыплется, должен будешь. Давай помогу, ага, вот так. — она выпустила изо рта сладковато-горькое облачко дыма, наблюдая за тем, как начинает курить парень напротив: он весь напрягается, сжимаясь до максимума, но не кашляя от неприятного жжения в горле — не престало ему выглядеть так жалко перед дамой, пусть и такой простой, как три сикля. Затем, немного помолчав, она продолжила чужую мысль:         — Мы с тобой оба дети весны, только ты — холодный апрель, который скрывает за совершенно зимними снегопадами свои нежные бутоны и капели. Все просто, когда говоришь об этом вслух, да? — она легким движением притянула к себе руку блондина, а тот был не в силах отстраниться, дым будто замедлял, особенно в смеси с алкоголем, а еще почему-то просто не хотелось. Было ощущение правильности, как бы неправильно это ни звучало. Бледные девичьи губы коснулись тонкого аристократического запястья, покрытого голубыми венками, будто изучая пульс, совсем невесомо целуя и спокойно, как будто не было мимолетной нежности, отпуская, однако хозяин ладони не убирает ее, в возмущении ругаясь за наглость, а проводит указательным пальцем по скуле, начиная с уголка губ и останавливаясь у виска. Нежность кожи убивала маленькими молниями, проникающими в самое сердце, заставляло его биться в каком-то особенном ритме.         — Болеть вдвоем куда продуктивнее, чем в одиночку, не находишь? — они тихо смеются, немного придвигаясь друг к другу и соприкасаясь углами тел, не романтично, но успокаивающе-мягко, как это и было нужно им обоим, чтобы дикий зверек войны, развернувшийся на душе, растаял, дав передышку и возможность насладиться столь приятной компанией.         Время застыло для двоих пьяных по-разному людей, и только владелец карты Мародеров безучастно провел взглядом по этой части замка для каких-то своих целей, не зацепившись за расположенные близко-близко имена, которые никогда не должны были встретиться в подобном месте.