***
Они встретились случайно — маленькая изящная мышка и неказистый крыс, возвышающийся над остальными сельчанами. Шёл праздник Первого Цветения, и юные мыши, украсив шерсть весенними цветами, ходили от дома к дому, благословляя их жителей. Силас не принимал участия в празднике — он, отдуваясь, трудился в поле, таская на плечах соху. Ему, огромному и такому сильному, это было несложно. Амма и другие старейшины сидели в теньке возле поля и перебирали семена, отбирая наиболее сильные. Несмотря на то, что снег ещё не везде оттаял, солнце палило нещадно. Пот тёк по шерсти, заставляя Силаса ёжиться, когда солнце на пару минут уходило за тучку, и на его смену тотчас вылетал ещё по-весеннему прохладный ветерок. Горло пересохло, но крыс не останавливался, намереваясь закончить участок до вечера. Внезапно он услышал рядом шаги. Они не принадлежали амме, как и запах — лёгкий, молодой и такой дурманящий. Силас обернулся через плечо и увидел ЕЁ. Голубые глаза, похожие на нежное цветение васильков в траве, смотрели на него безо всякой вражды. Сказать по правде, Силас к тому времени настолько привык к недоверию в свой адрес, что простой и любопытный взгляд напряг его больше, чем следовало. Остановившись, он настороженно посмотрел на мышку, не понимая, чего ей было нужно. Мышка же, завладев его вниманием, широко улыбнулась. — Ты, наверное, зажарился тут, — произнесла она голосом, нежным, как трель лесных птиц. Силас против воли задержал дыхание — ему показалось, что это сама богиня весны стояла перед ним, не побрезговав подойти к крысе через поле перепаханной грязи. А потом… А потом она, всё также улыбаясь, протянула ему кувшин. В нём было обычное молоко, разбавленное лесным мёдом. Целебный, живой, освежающий напиток. Силас мог бы искать подвох, но чутьё подсказывало ему — нет здесь никакого подвоха. Его просто пожалели, отнеслись как к соплеменнику, а не врагу, который мог всех погубить. Как он узнал позже, эта мышка была дальней родственницей аммы, её внучатой троюродной или четвероюродной племянницей. Казалось, седьмая вода на киселе, но только не для мышей, не для этих крохотулек, для которых семья была самой настоящей драгоценностью. Силас был выращен мышами, и для него семья тоже была очень дорога. Он любил амму и был совсем не против полюбить и её родственницу — тем более, не получая неприязни в ответ. Мышку звали Сола — «яркая»: в честь солнца, которое, казалось, проникло в её сердце, сделав его необычайно добрым даже для мыши. Ей нравилось гулять с Силасом, а Силасу нравилось гулять с ней. Вскоре они стали неразлучны. Как солнце и луна, такие непохожие, но вечно бредущие друг за другом по бескрайнему небосводу. Мыши в деревне смеялись — «Что ты в нём нашла, солнышко?» — а Сола, отмахиваясь от их злых слов, снова и снова прижималась к Силасу, не обращая внимания ни на что. И когда однажды Силас, решившись, подарил ей свадебную кольбу, она лишь улыбнулась тепло и счастливо… И приняла подарок.***
Тило не убежал далеко. Не успел Силас по настоящему понять, что потерял, как мыш вернулся — взъерошенный, виноватый и нет одновременно. Он чуть склонил набок ушастую голову, наблюдая за поникшей крысой, и Силас отвернулся. — Фигурки, — прошептал он, невидящим взглядом глядя на покинутую вестовиками клетку, — мои лутки… Я не помогу тебе, пока ты не отдашь их мне. Дыхание Тило послышалось совсем рядом. Видимо, не так уж сильно он его напугал. — Чьи они? — требовательно поинтересовался мыш, дёрнув его за край плаща. Силас вздохнул. — Они мои, честно, — как можно более убедительно произнёс он. — Это всё, что тебе нужно знать.***
Сола заглянула ему через плечо, свесившись с развёрнутого меж стволов гамака. — Мне кажется, в жизни я не настолько красива, насколько красива эта лутка, — тихо произнесла она, лаская дыханием узкое ухо мужа. Силас повернул голову и нежно прикоснулся к её щеке носом. — Ты красива в любом воплощении, солнышко, — нежно ответил он. Сола прикрыла глаза, наслаждаясь его прикосновениями. — Ты тоже, веточка, — прошептала она, незаметно перетекши в его объятия. Законченная лутка упала в траву, но супруги едва ли обратили на это внимание: Силас, прижав к себе любимую мышку, усадил её себе на колени, и они принялись целоваться — почти целомудренно, будто бы это был их первый поцелуй. Но это, конечно же, уже было не так. Три года прошло с их встречи. Три года, полных любви, нежности и взаимоуважения. Бухтящие мыши больше не волновали их — похоронив старую амму и почтив её память пышным семейным сбором, Силас и Сола добровольно вышли из мышиного общества. Однажды, оставив на могиле любимой аммы букетик свежесобранных маргариток, они просто ушли — и никто их больше не видел. Вдали от мышиных поселений, в прекрасной солнечной роще, Силас выстроил дом, и супруги начали новую, тихую и беззаботную жизнь, в которой им не приходилось выслушивать ничьих упрёков.***
Тило очевидно смутился. Силас не знал, о чём теперь подумал запутавшийся мыш, но его не особо это волновало. Всё, что ему сейчас было нужно — две маленькие белые фигурки, такие разные, но созданные с любовью, которые Тило, помедлив, всё же достал из своей сумки. Обычно мыши делали одну лутку — вторая предназначалась уже для детей. Но у Солы и Силаса не могло их быть, поэтому крыс, подумав, сделал ещё одну каменную Солу — мышка поставила её над камином, говоря, что ничего красивей не видела. — Эм… ладно. Вот, — Тило неловко протянул лутки Силасу, и крыс осторожно забрал их, боясь уронить и, не приведи бог, сломать. — Ты знаешь, что эти фигурки означают, — тихо произнёс он, спрятав лутки под плащ, холодный камень тотчас опалил кожу сквозь редеющую шерсть. — Тебе не следовало их брать. К чести Тило, выглядел он немногим лучше Силаса. Покаянно склонив уши, он всё же выдавил: — Ты можешь мне доверять…***
— Ты можешь мне доверять… — Мордочка Солы, влажная от слёз, выражала одну лишь любовь. Силас всё-таки смог пробраться к ней, через часы унижений, когда он буквально валялся в лапах баронов, прося о милости. Счастливая жизнь в тихом солнечном краю оказалась недолгой — ни одно правительство никогда не отпускало тех, кто мог быть полезным рабом системы. Красная Лапа была сильной крысиной армией — но даже её обходили доведённые до отчаяния Сыны Аспера. Озверев от удачных действий партизанской мышиной команды, крысы сновали по всей Пангее, хватая всех, кто имел неосторожность попасться им под лапы. Однажды, патрулируя дорогу, они схватили Солу. Добрая мышка, увидев раненого партизана, просто не могла бросить его умирать в траве. Аккуратно очистив рану от грязи кончиком шали, она принялась оказывать первую помощь — как умела, но даже это было лучше, чем ничего. Крысы вынырнули из-за деревьев так неожиданно, что Сола не успела отреагировать. Оторванные от общества, Силас и Сола просто не знали последних новостей из городов. И это стало роковой ошибкой. Барон был явно удивлён. Вцепившись в горло Силаса когтистой лапой, он недоуменно глядел в полные мольбы голубые глаза. — Ты хочешь, что бы я, — он поднял брови, и его когти сильнее сомкнулись на горле крыса, — чтобы я… пощадил мышь?! — Да, сэр! Прошу вас! — Силас смело возвращал его взгляд, и противоестественный страх поднимался в сердце барона. Происходило то, чего он не понимал, и это его безумно пугало. Ещё ни разу крыса не рисковала своей шкурой ради мыши. Он обещал отпустить Солу. Елейным голосом, от которого Силасу хотелось блевануть, он предложил сделку — служба за жизнь маленькой изменницы. Силас хотел возмутиться — никакая Сола не изменница, она вообще никак не связана с Сопротивлением! — но что-то подсказывало ему молчать. Он согласился, и под подозрительным взглядом стражи встретился с любимой. Всё, что он просил — чтобы она не спорила со своими похитителями. Не провоцировала их гнусные души. А он из кожи вылезет, чтобы спасти своё солнышко! — Да, — прошептал он, сжав напоследок её маленькую ладошку. — Я доверяю тебе, как себе.***
Он вздохнул. Барон обманул — что и следовало ожидать: кто же доверяется крысе? Силаса отправили далеко на север, а Солу — на виселицу: разговор с изменниками в крысиной Пангее был короток. На севере было мало солнца и тепла. А когда вестовик всё же добрался до своего адресата, преодолев мороз и снежную метель, Силас понял, что его солнца больше не было нигде. Разве что на дне бутылки, полной пьянящего брюходёра… Но пойло давало лишь временную эйфорию. Тило пристально смотрел на него, ожидая объяснений. Беда в том, что Силас пока не был готов их дать. — Посмотрим, — почти ровно сказал он. — Время всё покажет.