Глупый мальчишка

— Хён, я принёс тебе кофе! — Чанёль оборачивается на звонкий голос, который журчит подобно ручейку, и усмехается. Глупый мальчишка. Любимый мальчишка. — Проходи, Сехун. Спасибо большое, можно было этого не делать. — Ты так боишься угостить меня как-нибудь кофе, хён? — пухлая нижняя губа выпячивается, а щёчки надуваются. — Ладно, ладно, так уж и быть, за мной должок, — сдаётся старший и возвращается к своей работе, которая возвышается исполином во всей мастерской. Это его дипломная работа. Детище. Идея, над которой он работал последние два года. В комнате ощутимо прохладно, пахнет красками, глиной. Поодаль от статуи виднеется модель из гипса — первоначальный вариант работы. На деревянной полке рядом лежат инструменты, некоторые из них валяются у ног. Сейчас Ёль с точностью ювелира оттачивает каждую деталь, грань, линию, добавляя изящества. Он играется со светом и тенью, он подчиняет себе мрамор, и Сехун не может не восхищаться тем, как сильные руки отбивают молоток по напильнику, и белая материя поддаётся, а мышцы под покровом кожи напрягаются, очерчивая каждый сантиметр, подобно статуе, которая оживает под этими же руками. Работа скульптора требует много силы и сосредоточенности. Пак Чанёль рождён им быть. На нём сейчас джинсовый комбинезон, левая лямка едва держится на мускулистом предплечье, пот струится вдоль упругой шеи. Сехун уверен, что его хён мягкий, горячий, и кожа у него такая же — бархатная. Лицо сосредоточено, Чанёль весь в работе, а Сехуну хочется провести по переносице пальцем, а потом по всей спинке носа пролететь как сноубордист по снежному склону и остановиться на тёплых губах. Сехун проходит вглубь мастерской и ставит обжигающий ладони бумажный стаканчик с кофе из Starbucks на верхнюю ступеньку стремянки. На упаковке гордо красуется «лучший архитектор будущего Пак Чанёль». — Хён, выпей, пока не остыл, — в отличие от большинства Чанёль обожал горячий латте с цитрусовым сиропом и пенкой, и младший знает это с самого первого дня их знакомства. — Хорошо, Сехун, сейчас, мне нужно закончить ещё одну деталь. Чанёль работает голыми руками. Он твёрдо уверен, что так почувствует любую шероховатость, любой недочёт. Ему нравится ощущать холодный камень под подушечками пальцев. От этого его собственные ладони холодные. В мысли закрадываются руки младшего, и Чанёль думает, что у него никогда не получится отразить их красоту. Эти точёные линии, словно высекал их самый лучший скульптор, тонкие пальцы, увитая венами кожа, но мягкая, бархатная, холодная. Сехун до дрожи в пальцах красивый. Чанёль делает ещё один штрих и откладывает инструмент. Он скептически оглядывает проделанный труд и что-то глубоко внутри всё равно остается недовольным. Как-то Сехун ему сказал: — Ты никогда не сможешь создать шедевр… — на что Чанёль зашёлся гоготом, — нет, Чанёль-хён, дай договорить! Я имею в виду, что ты никогда не сможешь быть доволен своей работой. Разве это не есть в сущности каждого, кто творит? Писатель недоволен написанным абзацем, а иногда и всей работой, повар — созданным рецептом и приготовленным блюдом, художник — написанной картиной… И… Это нормально. Но в глазах тех, кому созданное нравится, оно будет выглядеть шедевром. Я восхищаюсь твоим талантом, хён. И как бы ты ни говорил мне искать свой стиль, я всё равно вдохновляюсь тобой. Глубоко в сердце становится тепло. Глупый мальчишка. Чанёль оборачивается и смотрит, как Сехун грациозно сидит на пыльном табурете, и так выпрямив спину и демонстрируя донельзя идеальную осанку. В воздухе витает мраморная пыль, подобно снегу оседая на коже, волосах, одежде. Сквозь подоконники, уместившиеся в самом верху комнаты, пробиваются лучи солнца и разделяют лицо Сехуна, сосредоточенного на чтении учебника по истории архитектуры, на две полосы. Солнце заливает левую часть лица, широкие плечи, скрытые под тканью белой рубашки. Сехун щурится, приставив ладонь козырьком. Ровный лоб, широкий разлёт бровей, раскинувшихся подобно вороным крыльям орла, красивый нос с горбинкой, который ничем не уступает греческим статуям, неровные, но пухлые, очаровательные губы, острая линия подбородока. Большие, тёмные глаза, скрытые под веером пушистых ресниц, которые тенью падают на нежную, фарфоровую кожу… Чанёль очарован, так почему же он каждый раз бежит? Он делает шаг вперед, а потом ещё — и закрывает Сехуна от слепящего солнца. Руки зудят — настолько старшему хочется прикоснуться к нему, но они измазаны пылью, и Чанёль ни за что не притронется к чистой и нежной коже Хуна такими руками. Не сейчас. Чанёль наслаждается теплотой тела, хоть и признаваться себе в этом не спешит. Как же хочется прижаться и пройтись губами по пульсирующей венке на шее... — Чанёль-хён? — Сехун поднимает взгляд и удивлённо вскидывает брови. — Ты закончил? — в шоколадных глазах солнце искрит янтарём, который вязкой патокой опутывает Чанёля и затягивает в омут. — Да, — отвечает старший и утихает, но глаз не сводит. — Сехун-и, ты не против сходить на свидание?.. — Чанёль старается утихомирить взволнованное сердце насколько это возможно, но взгляд не отводит, и голос, хвала да Винчи, не дрожит. — Хён… — Сехун резко встает и замирает перед Ёлем. — Я думал, ты никогда не решишься, — тихо шепчет младший и смущённо, очаровательно улыбается. — Глупый мальчишка, — вторит тихим голосом Чанёль и невесомо целует нежные, розовые губы.