Собачья верность

      Григорий Бельский человеком был роду незнатного, но планы честолюбивые в сердце вынашивал, ненавистью черной к боярам дородным пылая и желая нисвержения их неминуемого, ибо винил мужик простой хозяев своих во всех бедах да несчастьях, что довелось испытать ему на пути жизненном. Жаждал он злата и каменьев драгих в закромах иметь, трапезничать с подноса серебряного, лучшие шелка на пирах носить да чин себе выхлопотать, дабы отомстить тем самым за положение свое низкое, что даже служба у ног государевых изменить не могла, ибо видели люди служивые в нем себе не ровню, а холопа дворового, что положение себе укреплял головы без пощады и жалости с плеч срубая царю неугодным, и даже царевич младой почета не питал к Гришке безродному, за словом не следя, как к нему обращался. Не ценил никто трудов пса верного; вон, Федька, вертихвост проклятый, как быстро поднялся, кравчим став! Мил он был царю, не мог тот без него ни разгулу, ни буйству предаваться, не ведая даже, что иные глаза смотрят на мужа грозного с преданностью щенячьей, иные руки в крови по локоть утопают, волю государеву исполняя. Было в том обожании нечто, сродни рабскому почитанию слуги господина своего, кнут чей по спинам людским прохаживался, а его, верного до погибели самой, длань беспощадная стороной обходила, из грязи вытащила да пред другими возвысила. На все был готов Малюта Скуратов ради царя своего, преданность слепая гнездо себе свила в глубине сердца черного, и ненавидел опричник каждого, кого особливее его государь русский выделял, почетом да лаской награждая. Долго кручинился Григорий, аки пес вкруг мужа грозного крутясь, стараясь незаменимым стать да единственным любимцем средь прочих, но многие годы прошли прежде чем устранить удалось соперников лукавых, и тогда лишь в Бельском да службе его находил царь свое утешение, приблизив убийцу кровожадного к себе да почестями наградив. Уж более не ходит никто в хоромы царские ночами, в летнике задом вертя; уж не ведет никто с ним бесед ночных, о переговорах тайных договариваясь с послами. Лишь он, холоп верный, у ног государских сидит, в очи его тяжелые заглядывает, желание новое угадать силясь. — Чего жаждет сердце государя моего? Все исполню! Всю чернь неверную изведу своими руками, ты лишь знак дай! Усмехается грустно царь, ладонь на макушку рыжую кладет и волос грубый меж перстов пропускает. Но не те то были кудри, не шелк цвета вороного, что к устам поднести хотелось да аромат дивный полной грудью вдохнуть, а потому кривится муж грозный да лик свой от раба покорного воли его отворачивает. — Что тревожит тебя, надежа царь? Всех найду, ты лишь имя мне назови! — Нет силы такой, что от кручины меня избавить бы могла. Нет силы, что измену на Руси извести бы сумела. Все предали меня, лишь ты один верен остался… — До самой смерти верен буду! Чем доказать тебе слово мое? Что хочешь сделаю! Кладет в запале словоохотливости руку Скуратов на бедро царское да так и замирает, с запозданием осознав дерзость свою, но не гневится государь, нет зла в очах его, и откидывается он на спинку трона своего свободно, наблюдая из-под бровей соболиных за каждым движением холопа преданного. Помнит муж грозный ласки, что дарил ему молодец красный, некогда к длани его приближенный, и горечью наполняется сердце думами тяжелыми полное, отчего вновь отворачивает царь голову, воспоминания из головы силясь изгнать. — Я тебе верой и правдой служу, не усомнись ты во мне! Хочешь боярина какого за бороду к очами твоим приведу да под ноги тебе кину? Аль прихоть какую прикажешь исполнить? — Не осилишь ты прихоть ту, что жажду я. Мажет ладонью по бороде рыжей государь грозный, представляя пред очами лицо гладкое, с кожей шелковистой, и понимает Малюта, чего требует царь русский, хотя и озвучить не старается. — Отчего ж не осилю? — Хрипло басит Скуратов, на колени пред господином своим вставая. — Любое дело сотворю, лишь приказ отдай. Смеется сдавленно государь, очи свои прикрывая. Глуп был раб его, хотя и предан безмерно, но не был он тем, кого жаждало вновь сердце узреть, по кому тело изголодалось пуще, чем по девке блудливой, на забавы охочей. Быстро охладевал владыка земли русской к женам своим, а тот, чей стан гибкий в ночи он прижимал, незаменим был и не мог Бельский, как ни силился, с ним тягаться. Но вспыхнуло вдруг нечто бесовское в очах царских, мелькнул огонек азартный, и впервые в жизни не по себе стало псу его верному, будто бы даже боязно. — Жаждешь прихоть мою исполнить? Баяшь, будто готов на все? А коли услад требует государь твой, что делать будешь? Замешкался на мгновение Малюта, аки щенок за холку отрепленный скукожился весь, но стоило царю руку его с бедра своего скидывать начать, как встрепенулся весь раб его, в очи грозные преданно заглядывая, и решил он твердо любую волю хозяина своего исполнять, заменив ему не только советника убиенного, но и полюбовника младого. Ведет он ладонями обеими по бедрам мужским, что уж слегка в стороны развел царь русский, полы кафтана каменьями блестящего задирает выше да к чреслам руки тянет, орудуя неумело, неловко с непривычки, ибо не ласкал он никогда особливо даже жены своей, а уж мужа тем паче. Тех кого брал Малюта, брал он с яростью неистовой, но вряд ли благость свою явит ему государь, коли сорвет он с него портки да действовать грубо станет. Целует он ноги чужие, лицом меж них зарываясь, и вдыхает он грудью полной запах мускусный, что от мужа грозного исходил, стараясь успокоить дрожь в теле своем да сил себе придать. Оглаживает Малюта бедра крепкие с внутренней стороны, медленно под кромку штанов пальцами заползая, да приспускает он их маленько, оголяя член крупный, толстый, да до ласки охочий. Касается он перстами кожи нежной, по венке каждой аккуратно ведет, не любовно, но боязливо, пальцем большим головку очерчивая по кругу, отчего твердеет естество чужое, кровью от страсти наливаясь. Обхватывает член Малюта ладонью, по стволу ведет, кольцо пальцев сжимая легонько, и вздрагивает всем телом царь, слегка двинув бедрами навстречу руке ласкающей. Когда опускается длань государева на макушку рыжую, ниже ее притягивая, нет нужды глаголить, что требуется делать далее. Открывает покорно рот Скуратов, губами возбуждение чужое окружая, и медленно глубже вбирает, до самого основания в себя принимая. Двигать головой начинает холоп верный неторопливо, к ощущениям диковинным привыкая, и чувствовал он себя низко, сводило челюсть от неудобства, но не смел роптать Григорий, уста смыкая плотнее вокруг члена напряженного и до самой глотки пропуская, покуда стенки горла не сжались резко, да не пришлось отступиться слегка. Но вошел уж в раж государь грозный, ниже клонит голову рыжую, бедрами навстречу ведет, и уж входит он меж уст чужих резко, напористо, заставляя раба своего покорно усладе своей потакать. Помогает себе рукой Малюта, следом за движениями рта движет ею, лишь раз естество изо рта выпустив, дабы очертить языком головку влажную да вновь в себя принять. До самого горла принимает Скуратов царя, сам уж ничего не делая, когда тот вбивается грубо в плен горячий, очи от наслаждения прикрыв. Изливается государь меж уст Бельскому, с рыком звериным, наслаждения полным, и рухает пред владыкой своим опричник наземь, лишь о локти опираясь от внезапно нахлынувшей немощи физической. — Вижу, не только голову с плеч рубить ты горазд. — Скалится довольно царь, одежу богатую на себе оправляя. — Хорош. Треснули губы Малюты в уголках, во рту привкус семени чужого на языке горит, но кивает он молча, вновь на колени опускаясь, и голову покорно склоняет. — Приходи-ка ты опосля вечерни в палаты мои. Потолковать я с тобой желаю. Вновь кивает пес верный, так и удаляясь из зала все поклоны отбивая, и горят его глаза довольством, что никто отныне не будет у ног государевых сидеть, окромя него, раба по-собачьи преданного.