Барбатос, укрой и защити

      Под сводами храма царит полумрак. Горьковато пахнет одуванчиками, сладко – сесилиями; Аэлите кажется, что этот запах приносит с собой резкий, промозглый ветер с Утеса Звездолова. Дуновение касается ее щеки, играется с прядью волос, выбившейся из-под чепца, лижет бьющуюся под кожей венку и бесследно пропадает.       – Барбатос, укрой и защити народ Мондштада, служащий тебе верой и правдой, спаси от невзгод, сохрани от бед и ненастий. Я, твоя верная жрица, молю тебя о помощи, заклинаю… – поет Аэлита. Она закрывает глаза, не прекращая читать молитву; слова привычно срываются с ее губ, и гулкое эхо разносит их по храму.       Из-за долгого стояния на коленях ноги немного ноют. Это знакомая боль, уже неотделимая от Аэлиты, – когда нужно, она может простоять на коленях и день, и два, и три: все ради своего господина. Ни одна жрица, служащая Барбатосу, не может позволить себе выказывать неудовольствие – уважение к храму, месту, которому они принадлежат, вбито им в подкорку головного мозга. Аэлита служит своему Архонту душой и телом – тем страннее осознавать, что их бог проповедует свободу.       Когда молитва заканчивается, Аэлита еще некоторое время стоит на коленях, не открывая глаз, затем – осторожно поднимает голову, будто в случае спешки ее может кто-то наказать, и смотрит на статую Архонта перед собой. Барбатос слышит ее молитвы, она знает об этом – каждое слово доносится до его ушей, оседает на губах пеплом людских надежд и проникает в глубины божественного сердца, а в результате рождается надежда. Архонт свободы никогда не оставлял их, и Аэлите это прекрасно известно, что бы ни говорили злые языки.       Барбатос всегда с ними – в их сердцах, душах, умах, и вера делает его связь с людьми сильнее день ото дня.       – Сестра Аэлита? – тихо спрашивает кто-то у нее над ухом, и Аэлита, погруженная в свои мысли, вздрагивает. Запах сесилий становится сильнее, к ним примешивается тонкий аромат свежей травы и острый аромат воздуха во время бушующей грозы. Ей даже не нужно оборачиваться, чтобы знать, кто к ней пришел – ответ всегда будет один.       Она окидывает статую Барбатоса быстрым взглядом и поднимается с колен слегка дерганым движением. Ноги подводят ее в последний момент, и Аэлита почти падает обратно, но сильные руки ловко обхватывают ее за талию и помогают восстановить баланс. Даже сквозь жреческую робу она чувствует жар ладоней на своей спине – он пропадает в тот же момент, как только вторженец в личное пространство делает шаг назад и заводит руки за спину.       – Я вас искал, покоя не знал, – невинно говорит Венти, держа дистанцию. Аэлита выжидающе склоняет голову и сдержанно улыбается, а после складывает руки на животе, переплетая пальцы. Ветер ласково касается ее щеки и целует шею, заставляя слегка поежиться. Венти широко распахивает и без того большие глаза и наиграно застенчиво спрашивает: – Достопочтенная сестра Аэлита, покончено ль было с вечерней молитвой?       Аэлита видит – во взгляде, полном пронзительной бирюзы, нет ни капли смущения, хотя бледные щеки расцвечивает румянец, а тонкие губы растянуты в неловкой улыбке. Одно лишь присутствие Венти наполняет своды храма жизнью – аура, которую он даже не думает скрывать, деликатно окутывает пространство вокруг него, сразу давая понять его божественную природу.       Аэлита не понимает: почему другие не видят того же, что и она? Не может же быть ей одной дозволено видеть истинную сущность легконогого, сладкоголосого барда, извечного посетителя всех таверн и пабов Монда?       Слова застревают в горле, так и не успев сорваться с губ подобострастным «мой лорд». Аэлита не стремится свалиться в обморок, не спешит в ту же секунду восславлять своего Архонта и падать ему в ноги; она знает – Барба– Венти этого не любит. Ради того, чтобы порадовать его, Аэлита готова поступиться всеми принципами, которые вбивали в нее с рождения, – ее господин с ней, он рядом, она может услышать его голос, взглянуть ему в лицо, коснуться горячей – человеческой – кожи.       – Вечерняя молитва завершилась, Венти, – вежливо подтверждает Аэлита. Ветер обласкивает подол ее робы и нахально забирается под юбки; к запаху сесилий, грозы и травы примешивается терпкий аромат спелых яблок, верный признак нетерпения. Тогда Аэлита добавляет: – Вы что-то хотели?       Венти издает короткий смешок и расплывается в детской улыбке, покачивается с носка на пятку, а затем буквально из воздуха достает лиру и любовно проводит по струнам пальцами. Его глаза искрятся беззаботностью – он сопровождает каждое свое слово чарующей мелодией, которую поет ластящийся к нежным рукам инструмент.       – Леди Аэлита, свет моих очей, цель сего визита – встретить вас скорей, – мурлычет Венти. Его голос – глубокий, касающийся струн душ – будто бы накладывает на Аэлиту какое-то заклинание. Она никогда не была способна ему сопротивляться. – Будьте так любезны, дайте мне ответ: вам ли интересно время для бесед?       – Конечно, Венти, – безбоязненно кивает Аэлита. Бирюзовые глаза вспыхивают радостью, и Венти счастливо прижмуривается, едва ли прекращая играть на лире: он действительно неподдельно рад ее ответу. – Я вся ваша.       Она вкладывает в последние свои слова куда больше смысла, чем кто бы то ни было может себе представить, и знает, что Венти понимает это. Он подходит ближе, ласково укутывает ее в свою могущественную, необъятную ауру и осторожно – будто Аэлита может разбиться от любого прикосновения – берет за руку. Горьковатый запах сесилий забивается в ноздри, заполняет легкие и вытесняет из них живительный кислород – и Аэлита окончательно покоряется. Не то чтобы она, конечно, сильно сопротивлялась.       Венти выводит ее за пределы храма – заходящее солнце смешивает краски на небосводе: глубокая синева поглощает закатно-рыжие облака голодным зверем, и солнце стыдливо прячется за горизонтом, будто расписываясь в своей слабости. Спина Венти узкая, плечи – изящные; плащ развевается по воздуху, потому что он передвигается с такой скоростью, будто боится куда-то опоздать.       Аэлита знает, что иногда он путается в образе легкомысленного мальчишки, который собственноручно сотворил и старается поддерживать, и тогда его поведение выбивается из рамок. Тем не менее, все вокруг делают вид, что так и должно быть, – даже когда вечно смешливый странствующий бард, не имеющий за душой ни единой звонкой монеты, вдруг начинает вести себя как умудренный жизнью старик, познавший мир во всей его красе и уродстве.       Если Барбатос – Архонт свободы, почему он скрывает свою сущность от других людей, верящих в него, почитающих его, готовых перед ним преклоняться? Чем Аэлита заслужила эту милость – знать больше, быть ближе, чем все остальные?       Ее дело – восхвалять божество Мондштада денно и нощно, положить свою жизнь на алтарь, возведенный в его честь, и молиться, чтобы ее слова достигли божественного сердца.       Однако Барбатос почему-то берет и откликается на ее зов – зов, не требующий ответа, не ставящий перед ним никаких условий и ограничений. Ее глас, полный беззвучной мольбы, достигает своего адресата, и тогда божество предстает перед ней во всей красе.       Весь Монд любит Венти – он яркий, жизнерадостный, источающий веселье, он любит яблоки и пахнет свободой. С ним всегда путешествует лира, его вечная спутница, и Аэлита готова поклясться, что ни разу в жизни не слышала столь пронзительных, трогающих за душу песен. Для всех Венти близко и далеко одновременно – кажется, что его можно коснуться рукой; на деле же он находится дальше звезд на небе. Прекрасный. Недосягаемый. Божественный.       Но не для Аэлиты. Ее Венти всегда рядом, он держит ее за руку, переплетает с ней пальцы и улыбается так ярко, что Аэлита забывает, как дышать. Он целует ее, пока никто не видит, сочиняет баллады в ее честь и находит в любом уголке Монда – это кажется даже немного странным и пугающим. Жрицам Барбатоса не запрещено вступать в отношения, однако Аэлита ощущает себя странно. Можно ли назвать отношениями связь жрица-Архонт? Как Аэлита должна расценивать благосклонность бога в человеческом теле, которому она поклоняется?       Архонт – нечто недосягаемое, далекое, как яркие звезды на небе, как ослепительное солнце, как таинственная луна. Но он здесь, рядом с Аэлитой, простой смертной, не достойной даже дышать рядом с ним, и она никак не может понять, правильно ли поступает.       Ее вера велит посвятить всю свою жизнь служению единственному божеству, но Барбатосу не нужна ее жизнь. Он ошарашивает ее этим заявлением прямо в лоб и ни капли не стыдится. «Мне нужна ты», – добавляет Барбатос будто невзначай, и Аэлите кажется, словно путь, тщательно выстроенный с момента ее рождения, надсадно трещит по швам.       Венти слишком много – он играючи вытесняет из жизни Аэлиты всех людей, мало-мальски важных для нее, и заполняет освободившееся пространство собой. Аэлита молчит, хотя все видит – если такова свобода в понимании Архонта, значит, она готова принять ее. Венти не принуждает ее, Аэлита сама идет к нему навстречу, сама простирает руки в объятиях, сама дарит первую улыбку…       Другие жрицы не любят ее – в частности из-за нескрываемой связи с Венти. Какое-то время в храме бродит слух, будто Аэлиту собираются лишить статуса жрицы; она не хочет покидать храм, в котором выросла, которому посвятила себя. Это место – ее единственный дом, и, покинув его, Аэлита навсегда лишится частички души.       Она случайно затрагивает эту тему в разговоре с Венти, а после расплачивается за свои слова – Абелла, недолюбливавшая Аэлиту больше всех и активно способствовавшая ее скрытой травле, спешно покидает храм, лишенная статуса жрицы, а остальные монахини, даже всепрощающая Барбара, боятся даже глядеть в ее сторону. Аэлита замечает Абеллу краем глаза, когда та проходит через главные ворота, и она кажется ей запуганной, почти полумертвой от ужаса. Венти улыбается совсем невинно, но его глаза горят темным, злым огнем. Аэлита ничего не говорит и решает держать язык за зубами.       Венти никогда не мажет, он божественно точен – это она узнает, когда труп Абеллы находят в Вольфендоме с воткнутой промеж глаз стрелой; по земле вокруг ее тела перья стелятся белоснежным покрывалом, окропленным кровью. В храме вокруг Аэлиты образуется зона отчуждения – никто больше не хочет связываться с ней.       Оно и к лучшему, думает Аэлита, невзначай разглядывая чересчур довольную улыбку Венти. Если у нее не будет никого, за кого ей следовало бы беспокоиться, ее Архонт не станет никому вредить.       Однако вскоре она узнает, что с виду мягкие маховые перья с легкостью могут перерезать глотки – незадачливый стражник случайно толкнул Аэлиту плечом, – а в искусности управления анемо Венти нет равных: из-за множества мельчайших порезов компания пьяниц, приставшая как-то к Аэлите, стала похожа на куски мяса.       Тогда Аэлита понимает – отдалиться от людей будет самым разумным решением. Если Барбатосу так важна ее неприкосновенность, если он хочет, чтобы она постоянно была рядом с ним, пускай – Аэлита подчинится его воле и исполнит любое желание: ради этого она была рождена.       Пока Венти улыбается ей, пока держит в кольце объятий, пока смотрит мудрыми бирюзовыми глазами и галантно целует кончики ее пальцев, Аэлита готова сделать для него все, чего он желает.       Ветер на Утесе Звездолова холоден и безжалостен, особенно ночью, но он не трогает Аэлиту – обступает стороной, игриво треплет подол робы и норовит сорвать с головы чепец. Пальцы Венти почти горячие – их жар ощущается даже через плотную ткань жреческого одеяния, пока они скользят от поясницы выше, к лопаткам и плечам. Венти укладывает Аэлиту на расстеленный плащ и нависает сверху; бирюзовые глаза голодно светятся в полумраке, и выражение его лица совсем далеко от привычного беззаботного.       Небо над головой мерцает бесконечным звездным покрывалом – россыпь белоснежных искр смазывается перед глазами Аэлиты, когда Венти припадает губами к ее груди. В его горле рождается приглушенное рычание, которое Аэлита смело сцеловывает, и сменяется негромким смехом, отдающимся на языке яблочной кислинкой. Она выгибается в его объятиях дугой, жмется всем телом и не стесняется кричать в голос – никто не узнает, как ей хорошо, как ей сладко, когда Венти оказывается между ее ног и опаляет горячим дыханием самое сокровенное.       Никто не поймет, каково это – отдаваться под покровом ночи Барбатосу, Архонту свободы, который возжелал одну из своих жриц в вечное услужение. Никто не услышит, как с припухших губ соскальзывает непрерывное «моя-моя-моя-моя» одновременно с тем, как изящные пальцы потирают чувствительный комочек нервов, помогая дойти до пика.       Никто не узнает.       Никто.       – Барбатос, укрой и защити народ Мондштада, служащий тебе верой и правдой, спаси от невзгод, сохрани от бед и ненастий. Я, твоя верная жрица, молю тебя о помощи, заклинаю… – бездумно шепчет Аэлита, водя пальцами по влажной разгоряченной коже.       Глубокое ночное небо смеется над ней и не хочет отвечать на мольбы, но Аэлита обращается вовсе не к нему, а к Архонту, прижимающему ее к себе. Она совсем не чувствует промозглого ветра, господствующего на Утесе Звездолова, – он стихает по велению своего повелителя, оставляя их наедине.       – Конечно, – говорит Венти; кончики его кос светятся потусторонней зеленью. Сладкий запах сесилий пропитывает кожу Аэлиты насквозь, сверху на него ложатся ароматы грозы и свежей травы – так пахнет он, так теперь пахнет и она. Венти целомудренно целует Аэлиту в лоб и проникновенно добавляет: – Для тебя – все что угодно.