Полумрак

      В небольшом, но уютном номере придорожного отеля пахнет вином и антисептиками. Такая знакомая, незатейливая смесь, подающая сигнал, что пришло время залечивать раны: ещё одна миссия «Двойного чёрного» успешно подошла к концу пару часов назад. На полу, рядом с двумя нетронутыми бутылками, валяется тёмный пиджак из дорогой ткани и небольшой, остро заточенный нож. За окном уже глубокие сумерки, но свет включать неохота. Наконец в чём - то я был согласен с тобой, Осаму: полумрак расслабляет как нельзя лучше.       Снаружи видны лишь крошечный дворик, где припаркован байк, и уходящая вперёд дорога. Мы так далеко! От штаба, от города, от других людей. По странным обстоятельствам, сейчас это делает нас счастливыми. Я сижу на узком подоконнике у открытого окна, чтобы не задымить комнату, и жадно впиваюсь глазами в быстро темнеющее небо, полное бурых облаков, пока ты, гремя посудой, варишь кофе на кухне. И мне спокойно, несмотря на твоё присутствие. Или даже благодаря ему. Никогда бы не подумал, что приду к чему - то подобному, но я рад, что сегодня смог спасти тебя, пусть это и было нелегко. Боль в ранах вспыхивает с новой силой — прямо из горла отпиваю немного вина — в этой дыре бокалов не оказалось, — и только приложился к бутылке, ты появился на пороге комнаты в чуть примятой белой рубашке с нелепой фарфоровой кружкой в руке.  — Ужас, Чуя, стоило мне на минуту отойти!       Снова… говоришь наигранно капризным голосом, как заботливый старший брат. Бесит. Понять не могу, зачем это делаешь, когда тебе абсолютно все равно? Но, в то же время, мне нравится видеть тебя таким: эмоциональным, обеспокоенным мелочами, как самый обычный человек. За собственными мыслями не замечаю, что подходишь ближе и становишься рядом, случайно задевая свежие бинты, отчего едва заметно вздрагиваю. — Ты разве не выпил обезболивающее? Что - то странное мелькнуло в этом взгляде — неужели чувство вины или беспокойство? — Ты сказал, его не стоит смешивать с алкоголем…  — Да уж, выбор был очевиден. Ну и кто теперь мумия? Ты не унимаешься, а я упускаю момент, когда мне стало это нравиться.  — Подвинься.       Хитрая улыбка в приглушенном свете и первые несмелые касания холодных рук. Впервые обнимаешь без особого повода, словно просто хотел дотронуться. Довольно неожиданный жест, если знать тебя хорошо, и тем более странно, что, как мне кажется, я понял, чего ты хочешь. То, что собираешься сделать, по наивности кажется неправильным, грязным, пошлым? Но нет ни капли пошлости в том, чтобы смотреть в глаза правде: тебе действительно нравится быть так близко. Кому, как ни тебе, это знать. Ты можешь казаться другим абсолютно отвратительным или же невыразимо прекрасным — разве это когда - либо что - то меняло? Лично я довольствуюсь тем, что ты просто есть, учитывая обстоятельства. И пока мы оба застряли в этом абсурдном мире… Давай, рискни.       Не знаю, что было бы «правильно» думать о подобных вещах, не знаю, бывают ли «неправильными» чувства, но мне тоже приятно. С силой хватаюсь за бледные руки, обнимающие меня, чтобы не дать отстраниться, но…ты делаешь это от скуки, от своего одиночества «исключительного», из благодарности за спасение? Что же, по крайней мере, последнее — вряд ли. Твои грубые пальцы скользят по моим плечам, надо же, как осторожно, что на тебя нашло?       Сложно понять чужую душу, понять чужое тело — проще. Вот что ты пытаешься сделать? Все эти вопросы не дают мне покоя, но задать их вслух отчего-то не решаюсь. Минуты кажутся вечными и в то же время, утекают, как песок сквозь пальцы. Непросто осознать последствия, если никогда ни с кем не сближался раньше или это закончилось для тебя загнанным в живот по самую рукоять ножом. Издеваешься или ищешь близости? Искусанные губы потемнели от въевшегося вина и противно саднят, но мне нравится этот терпкий привкус на кончике языка. Как и то, что от тебя теперь пахнет чересчур сладким, на мой вкус, кофе. Стоило только привыкнуть, всё же отдаляешься и садишься рядом, вынуждая взглянуть в глаза главному сопернику, надёжному напарнику, единственному другу, если я всё это понимаю правильно. Непросто свыкнуться с собственной человечностью.        Ты ослабляешь галстук, словно он душит, и, как ни в чём не бывало, беспечно закуриваешь, чуть прижимаясь к холодному стеклу. Выглядишь так, будто спокоен, будто пуст, но я знаю: в твоей голове проносится такой же хаотичный ураган мыслей. Я пытаюсь убить их пойлом почти каждый день, вместо того, чтобы говорить с тобой. Говорить с кем - либо. Мне остаётся лишь наблюдать и считать твои шрамы. Они бледнеют, но въедаются в кожу и память навсегда. И к тому же, ты сказал, что ненавидишь боль. Жить больно. Всё дело в этом?  — Не пытайся читать людей, Чуя, — ты резко обрываешь затянувшуюся, но уютную тишину и выдыхаешь густой дым мне прямо в лицо, — ты будешь разочарован.        Иной раз, клянусь, я бы ударил тебя — столько наглости в этом жесте, но только не сейчас, не сегодня. — Значит, ты разочарован? Вот как? Каково это — знать все обо всех, когда тебе это даже не нужно?       Ты едва заметно меняешься в лице, а я строю из себя того самого мудака с дерзкой манерной ухмылкой лишь от того, что под этой маской чувствую себя более уверенно. — Скучно? Видимо, это чувство для тебя — настоящий Ад.  — Очень неплохо, напарник, — говоришь в своей театральной манере.       Чёрт возьми, заводить такие разговоры по ночам — это так не похоже на нас!  — Хреновые же у тебя способы развлечься!       Ну давай, скажи в ответ что - то о моем нездоровом влечении к адреналину и пристрастии к алкоголю. Нет? Ты улыбаешься, ты, похоже, согласен. — Других не бывает, знаешь ли.       Можно поспорить, хотя всё, что не безразлично, имеет над тобой власть. Я понял это, когда стал беспокоиться о тебе, но говорю совсем другое.  — А может, просто ты больной на голову?       Скептически приподнимаю бровь, складывая руки на груди.  — Не то чтобы очень хотелось сказать обидное, но иногда мне правда так кажется. Впрочем, тебе всё так же весело — моя совесть чиста. — Завидуй… Знаешь, Чуя, что отличает меня от тебя?        Да что угодно, — думается мне сперва, — скажешь тоже! Ты наклоняешься ближе, нависаешь надо мною, неотрывно глядя в глаза. Внезапно начинает не хватать воздуха и открытые окна уже никак не спасают.  — Я всегда делаю то, что хочу.       В твоём голосе сейчас столько жизни, столько вызова… Но, чёрт, твои слова раздражают! И я отворачиваюсь. Взгляд падает на тонкие кожаные перчатки.  — Если бы я был таким как ты, наверняка бы уже снёс к чертям собачьим половину Йокогамы, как ты это понять не можешь!       Вот только ты знал, что я прав — твоя издевательская ухмылка становится сочувственной.  — Неужели сам Дазай Осаму, правая рука босса, хочет кому-то помочь? Или ты просто надеялся, что я покажу слабость?       Сердце бьётся часто, тело напряжено от невыраженных эмоций. Я знаю, что не сумею рассмотреть в полумраке, какие точно у тебя сейчас глаза, но продолжаю вызывающе прожигать взглядом силуэт напротив. Твоё лицо так близко… Окутанная уютной темнотой комната плавится под этим напряжением, едва не летят искры. Это наше особое пространство, где нет места более никому и, похоже, его границ до сих пор не очертили даже мы сами.  — Проблема в том, Чуя — тянешь до раздражения расслабленно, — что ты привык рассчитывать только на себя. Но, ты не так опасен, когда тебя касаюсь я…       Резко приподнимаешь за подбородок, пока с силой не перехватываю аккуратно забинтованную руку. Это должно было звучать ТАК? Даже странно, что один человек может вызвать за минуту бурю эмоций внутри. Это раздражает, я теряюсь, не знаю, как всё следует понимать и стоит ли идти на поводу у импульсов? Кроме того, я порядком пьян, ты весьма непредсказуем. У нас есть личные границы, есть репутация и маски, которыми каждый так дорожит. Стоит ли что-то менять? К чёрту. Ты первый перешёл черту! Резким движением тяну вперёд, отчего на секунду теряешься, и агрессивно целую в губы, едва не до крови, требовательно, жадно, нервно, будто стараясь одновременно быть отмщённым за каждый неловкий момент вечера и показать тебе, что не хуже умею балансировать на грани дозволенного. Это увлекает. Но, по правде, тебя просто приятно касаться.       Губы не такие мягкие, какими кажутся — грубоватые, но тёплые, податливые, никак не безвольные: ты явно отвечаешь с не меньшим желанием, словно позволил мне вести свою партию. Злюсь и несильно тяну за тонкий галстук, сжимая его до побелевших под тканью костяшек. Ты разрываешь поцелуй и неосторожно стягиваешь с меня перчатки. Это больно: ладонь под бинтами снова кровоточит, но мысли сосредоточены на другом: мне в самом деле не хочется их снимать, особенно когда эмоции бьют через край. — СТОЙ!       От резкого движения бутылка падает и с лязгом разбивается об пол, но я не сразу обращаю на это внимание.       Ты и в правду остановился, заметив моё состояние, это отрезвит нас? Подумалось даже с грустью, но хотя бы, я не снесу грёбаный отель против собственной воли. Меня почти трясёт, хочется отвести взгляд. Наверняка тебе станет скучно — и пойдёшь выдумывать новые попытки суицида, что изощрённее этой. Но… твои дрожащие руки бережно накрывают мои.  — Послушай, ты можешь довериться мне. Мы уже проходили это.       Верить таким словам сложно, проще — прикосновениям, и в самом деле, ничего не происходит, несмотря на нервное напряжение. Постепенно я успокаиваюсь, но ты всё ещё не отпускаешь ладоней, грея их и поглаживая, сжимая, затем целуешь проступающие вены и свежие синяки. От невинной, так несвойственной тебе ласки, всё это переходит к требовательному упоению — и пелена забвения накрывает нас снова. Сумерки уже сменились пасмурной ночью, но мои осмелевшие руки без труда находят в темноте твоё худое, тёплое тело, не желая обрывать с ним контакт. Единственный источник тусклого света — покосившийся уличный фонарь во дворе. Он искусно играет тенями на стенах. Сейчас твои глаза кажутся чёрными провалами; с улицы смутно доносятся первые раскаты грома, а следом в открытое окно врывается ветер — и ты улыбаешься так, будто свободен впервые в жизни, будто похож на меня.       Непривычно видеть твоё лицо без глазной повязки, но, готов поклясться, что оно прекрасно. Наверняка ты и сам это знаешь, вольготно развалившись подо мной на широкой кровати в разодранной рубашке. Часть пуговиц хаотично разбросана по полу, густая копна тёмных волос — по белоснежной простыне. Я восседаю на этом расслабленном теле, холодные ладони изучают разгорячённую ласками кожу, каждую линию изгиба, каждый побледневший шрам, едва ощутимый на кончиках пальцев. Голова немного кружится и в реальность происходящего всё сложнее поверить, но так ли она важна, если здесь и сейчас нам, наконец, комфортно друг с другом? Я говорю «нам», потому что вижу, что ты получаешь удовольствие от каждого касания. Не лежишь подо мной, подобно безвольной кукле, а чуть прикрываешь глаза, изгибаешься и также тянешь руки к моему торсу, где единственной преградой тебе становятся бинты.       Мне нравится, как твои руки изучают меня, то даря удивительно нежные касания, то оставляя бледные следы пальцев на тонкой коже. Чуть закусываю губу, дышу тяжело. Когда этого становится мало, тянусь к бессовестным пухлым губам, практически накрывая тебя собой и немного выгибаясь в спине. Теперь ты целуешь первым — и это уже не выглядит так агрессивно, хотя до жути требовательно и властно. Заводит. Твой безграничный эгоизм, ощутимый даже сейчас, потому что приятно осознавать: то, что ты хочешь себе присвоить — я.       От тебя всё так же пахнет кофе с корицей, мне нравится этот запах. Я хочу больше. Больше тебя — и срываю с шеи два слоя неровно наложенных бинтов, зная, что там нет ничего, кроме шрамов. Никогда не понимал, отчего ты стыдился их, раз уж сделал неотъемлемой частью себя. Впрочем, сейчас с твоей стороны не видно никакого возмущения: ты слишком занят моим телом. Наконец справившись с тканью, я целую, тяжело дыша, изящную шею, иногда покусывая и чуть натягивая белоснежную кожу. Знаю, ты не любишь боль, и потому стараюсь делать это скорее символически. Выскажи всё потом, пожалуйста… не сейчас, потому что, чёрт возьми, как приятно овевать руками эти костлявые плечи и припадать губами к тёплому телу, чувствуя учащённый пульс. Тебе хорошо. Ты тоже не отрываешься от меня ни на минуту, полностью поглощённый новым способом избавления от скуки, кажущимся тебя, готов поспорить, не таким уж плохим.        Чуть приподнимаешься и агрессивно вгрызаешься клыками в плечо, но мне нравится это нездоровое чувство, потому что ты гладишь меня, при этом по растрепанным волосам. Чуть заметно краснею, настойчиво царапая спину. Ты зачем-то несильно давишь пальцем на место укуса, а затем проводишь по нему языком, и спускаешься поцелуями к ключицам. Хочется застонать, но в то же время, оставаться невозмутимым. Странным образом, мне нравится абсолютно всё, что ты делаешь с моим телом, и я стараюсь дать тебе столько же наслаждения.       Твои движения, твои касания становятся всё более откровенными. Моё тело отвечает согласием, как и твоё. Я понимаю, к чему всё это ведёт раньше, чем мы избавляемся от остатков ненужной одежды. Ты оставил на мне только чокер, чтобы иногда покусывать и тянуть за него, никогда бы не подумал, что он тебя возбуждает, — хищно улыбаюсь.       То, что происходит следом, до основания прожигает нервные окончания. Я сбиваюсь с дыхания, цепляясь в незнающем стыда беспамятстве за чужое подтянутое тело, так же поступаешь ты. Сейчас ничто не отделяет нас друг от друга, и я понимаю, насколько непередаваемо приятно такое слияние, беспрепятственно лаская чужое тело. Так горячо! Не знаю, сколько времени мы заняты друг другом, не знаю, как передать всё то, что я чувствую, но рискну назвать это абсолютным наслаждением, несмотря на пару жестких моментов, которые мы пытаемся сгладить нежностью. Моё тело, кажется, пребывает в шоковом состоянии от такого количества удовольствия и боли одновременно, но вскоре остаётся одно удовольствие. Я впиваюсь в тебя руками, скольжу губами по коже и ни на минуту не успокаиваюсь. Мы двигаемся быстро, в одном темпе, дышим неровно, вырывая друг из друга сдавленные стоны — и я перестаю что бы то ни было понимать, отдаваясь тёплой волне ощущений, которая через минуту накрывает меня, накрывает нас с головой.

***

      Монотонный шум дождя не утихает, становясь всё более отчётливым в уютной тишине небольшой комнаты. Ты расслабленно лежишь на спине, совсем близко, и смотришь, как ветер вздымает шторы. Здесь так спокойно и легко, что не хочется совершать лишних движений, дабы ненароком не вспугнуть тепло чужого тела. Ты рядом и то, что было — реально. Не знаю, как подобное могло произойти, но, если задуматься, наверное, к тому шло давно. Смешно сказать, но отчего - то сама мысль о том, чтобы теперь заговорить с тобой, смущает. Лишние мысли всегда всё портят, даже в такие моменты, к тому же, я даже не знаю, что ты будешь думать об этом завтра.       Новая вспышка молнии внезапно озаряет ночное небо, словно лишая его затянувшегося сна. И я чувствую, как в темноте твоя рука ложится поверх моей. Это приятно. Наверное, я начинаю понимать, зачем люди ищут себе пару.  — Чуя?       Ты спокойно смотришь в потолок, погруженный в свои раздумья и от этой отрешенности немного не по себе.  — Ты жалеешь?       Странно, что ты спросил первым, что тебя в принципе волнуют такие вещи. Тот Осаму, которого я вижу на работе, привык брать своё, не заботясь о чужом комфорте, и сейчас мне радостно узнать, что это лишь часть тебя. — Нет, — замечаю, что ты смягчился в лице, примеряя на него беззаботное выражение, — а ты?       Вместо ответа крепче сжимаешь мою руку и отрицательно качаешь головой. Тепло в груди и едва не до слёз приятно, хоть я и остаюсь невозмутимым с виду: ты снова положил конец моим переживаниям, пусть и являлся в очередной раз их настоящей причиной.       В комнате становится действительно холодно. Завернувшись в тонкое одеяло, встаю, чтобы закрыть окно и постоянно ощущаю, как смотришь в спину. Надо же, я так устал сегодня, что каждый шаг даётся с трудом, но поспешив вернуться в кровать, ложусь не на прежнее место, а чуть ближе, прижимаясь к тебе. В ответ ощущаю сильные объятья, заставляющие вспомнить о каждой царапине на теле, но я не хочу, чтобы ты отпускал и, когда, уткнувшись в забинтованное плечо, замираешь в такой позе, лишь зарываюсь пальцами в густые волосы.       Мы не говорим об отношениях или о том, как теперь вести себя на людях — пусть всё получится само собой, наверное, это самое лучшее решение, ведь мы доверяем друг другу.       Нам не важно, что об этом могут подумать другие или как это будет выглядеть со стороны: нет ничего пошлого в том, чтобы признать собственные желания. Нас не пугает будущее, полное трудностей, или недоступность для таких как мы «нормальной» жизни, пока есть эти уютные вечера и ночи. И мне абсолютно всё равно, где валяются тонкие кожаные перчатки, пока твоя рука накрывает мою.