Пёс чёрной масти

Каждый ребенок, живущий в великой Британии, знает ее легенды и страшные рассказы, о том, как с дымкой опускающего на Лондон тумана в город просачиваются все те немыслимые существа, что появились на этой грешной земле задолго до того, как родились сказания о них. Коварные Фейри норовят навсегда заманить несмышленышей в свое королевство, а призраки из замка Чиллингем затаились за каждым поворотом. Большие детские глаза с леденящим ужасом и страхом всматриваются в темноту за окном, когда с пустынных улиц глухим эхом доноситься протяжный вой бродячих собак, потому что издавна собачий лай в ночи обещал скорые беды и несчастья для хозяина. Каждый мальчика и каждая девчонка в тайне тревожатся о том, что возможно, где-то там за городом в тихой глуши, среди вязкой топи и колючего кустарника бродит большой черный пес в поисках заблудшей души, принося смерть в каждый дом близ которого пролегает его путь. Интегра Хеллсинг повзрослела, когда ей было двенадцать и легенд о страшных собаках на болотах бояться перестала, потому что у нее появился свой собственный пес черной масти, приносящий смерть любому на кого укажет ее тонкий пальчик. В конце концов, перестаешь кого-то бояться, если перед тобой склоняет колено и свою волю самое страшное и опасное существо. И как любой пес Алукард отличался особым и ревностным отношением к своей хозяйке, а так же был требователен до теплоты и внимания, в своем желание круглосуточно целовать руки госпожи, которые к двадцати годам уже были по локоть в крови, не без его стараний. Преданность и любовь к леди Хеллсинг граничила с безумием и непреодолимой тягой каждую ночь сжимать ее тело в объятьях, оставляя на шее еле заметные укусы, и медленно таить в поцелуях даря неувядающие чувства. Остроту желания насквозь подпитывало истомное ожидание вечера, когда строгий и надменный взгляд, которым не обладал еще не один Хеллсинг, сдержанные и короткие диалоги со слугой, приказной тон и нетерпимость, растворялись в нежности и похоти. И весь день, действуя без причин на нервы своей возлюбленной госпоже, по ночам граф упивался тем, как командный голос девушки сменялся на стоны и медленные выдохи, которые слышали только стены спальни, пока язык вампира вырисовывал узоры на ее теле, раскрывая и собирая воедино чувства, слово осколки цветного витража. Для Алукарда меркнул весь свет, когда он видел и слышал симфонию изменяющегося состояния тела леди, пока та словно в дурмане чар срывала душу то ли в рай, то ли в ад одновременно с ним. Они оба давно привычно живущие на грани отчаяния, словно две разные стихии переплетаются, мягко пронизывая друг друга. В спешке нетерпеливые руки, почти всегда, рвали тонкость ткани костюмов, жажда поцелуев терзала губы до крови, прохладные мужские пальцы касались самых горячих женских мест. Вампир словно живой мрак, невесомой вуалью, обволакивал каждый изгиб тела девушки, пока луна, его приспешница, бросала тусклый свет сквозь окна спальни. В этих ночных встречах не было ни лжи, ни фальши, лишь чистый шарм и очарование друг другом. Отбрасывая все смущение, Интегра вкушала каждый миг, поджав от удовольствия тонкие губы, когда ловила на себе обжигающие взгляды кровавых глаз, на которые так небрежно спадала копна черных волос, пока Алукард с силой входил в нее и в яростном желании и наслаждении до боли сжимал талию. Шумно вздыхала, когда граф впивался поцелуем в шею и переходила на громкий стон, улавливая тянущееся наслаждение, в то время, когда язык вампира блуждал где-то там внизу. Мелкими мурашками разбегалась по телу нега от долгих поцелуев, затмевая здравый смысл и утягивая в мечты – посвятить вечность этому искрящемуся моменту. Кристально чистая гармония между Алукардом и Интегрой - без слов чувствовать желания и потребности, возвышающая с каждой ночью и не позволяющая опуститься вниз, могла продержаться лишь на одной обаятельной улыбке вампира, пока тот нависал над лежащей на кровати госпожой, чтобы избавиться от галстука и белой рубашки. Горячий мрак разума растворял заботы и тревоги, когда вампир, в нежном поглаживании рук, дотягивался до упругой груди и, чуть сжимая ее, дарил приток наслаждения, заставляя Интегру запрокидывать светловолосую голову, когда та сидела на нем сверху. Каждый томный вздох и выход молодой госпожи, каждый беглый взгляд голубых глаз и руки, до боли сжимающие простынь, в ожидании высшего удовольствия, что воспламеняет душу, были равны награде. И верный пес готов был на все, чтобы получить свой кусочек желанного счастья, зная, что хозяйка в равной степени нуждается в его ласке, страсти и любви. Пребывать в омуте эйфории, забывая о времени, стало своего рода привычкой и воздух ночей, проведенных порознь, казался наполненным тоской и неуютной прохладой. Сентиментальность и нежность все чаще стали брать верх и звучать в голосе молодой госпожи и проявляться в поступках вампира. Алукард однажды узревший, как ветер прозрачными нитями вплетает в длинные волосы Интегры запахи лета и как та с наслаждением подставляет лицо назойливо - яркому свету, вечером не мог надышаться незримой красотой увиденного, пока рядом в тихой безмятежности спала виновница этой смуты. В такие моменты белый ворох одеяла казался невесомой пеной глубокого и синего океана, который накрывал с головой, разглаживал все границы, стоящие между ними днем, топил в толще воды тревоги, прохладными волнами омывал старые раны. До дна их личного океана доставали солнечные лучи, откуда было прекрасно видно, что жизнь переживает новый рассвет. Рассвет этот нес разогретый воздух, до предела наполняющий легкие и вырывающийся несдержанным стоном Интегры в унисон с переливающимися от восторга ощущениями вампира. Вжимать в мягкость матраса и подушек всем своим весом, казавшуюся такой хрупкой в этот момент, леди, в пылкости своевольно и звонко шлепнуть широкой ладонью по ягодицам и прерывисто шептать «МОЯ» для не-мертвого было высшей точкой власти, чем он бессовестно пользовался. Дразнил пальцами, которые шли вниз по подбородку, ладонями оглаживал шею, плечи, вниз по животу, медленно и почти мучительно, прижимаясь к влажной коже, вырывал из леди вздох. В почти зверином рвении прикусывал мочку уха и с каждым новым движением наполнял яркой усладой девичье тело, в восторге изгибающееся под ним. Улавливал каждый вскрик, замечал еле заметную дрожь во всем теле леди Хеллсинг, понимал, что она на рубеже, специально останавливался, прижимался губами к ее плечу, но не целуя. Говорил медленно, так, что слова касались кожи его графини и вполголоса, словно боясь расплескать подступающее удовольствие из чаши самообладания: - Не так быстро, моя Интегра. И довольно улыбнувшись, видя, как девушка замирала, в самозабвении, продолжал наращивать темп, чтобы вновь вовлечь и себя и молодую госпожу в блаженную тяжесть эмоций, сменяющихся и переливающихся ясным и кротким светом, который настигнет их одновременно, отдаваясь уютным бессилием и приятной болью во всем теле. В этом была их особая эстетика - пленительно и восторженно отдаваться друг другу, а на утро Интегра, как всегда, будет ругаться, строго и холодно смотреть на своего графа, морщиться от его выходок и шуток, возможно даже прогонит, лишь за окном забрезжит рассвет. И Алукард почти мурча, но с оскалом, прижмется к шее девушки и оставляя череду быстрых и влажных поцелуев, раствориться прозрачной мглой в утреннем эфире. - Ты погубил сегодня четыре невинные жизни. Что скажешь в свое оправдание? - спросила Интегра, сидя верхом на не-мертвом и бессмысленно ведя пальцем хаотичные линии по оголенному торсу мужчины. - Они попались мне под руку, - короткий ответ, лишенный всякого сожаления и усмешка, словно по-другому и быть не могло. - Да неужели, - наигранно подняв светлые брови, не громко уточнила девушка. - Я всего лишь выполнял приказ, - просто проговорил Носферату и, перехватив девушку, опрокинул ее на спину. Прижался к оголенному телу и подарил резвый, но чувственный поцелуй. На сегодня потребность вампира удовлетворена. Возлюбленная госпожа, на лице которой проступил румянец от зноя их любви, в очередной раз заключена в его объятьях, лишь ночь подняла над небосводом свой чёрный флаг. Впереди пара часов до рассвета, чтобы насладиться выжидающим взглядом светлых глаз, пробивающимся сквозь ресницы и обращенным только к Алукарду. А медленные движения губ, рождающие не смелые признания, в приглушенном звучании женского голоса, растворятся, погружаясь в безмятежный и глубокий сон, который не сможет нарушить ни одно коварное существо, сошедшее с книжных страниц, ведь у леди Хеллсинг есть свой собственный пес черный масти.