***
Тенко собирает в охапку раскиданные всюду исписанные и перечеркнутые листы. Пожелтевшая бумага, обугленная бумага, бумага, чернильные линии на которой изображают части человеческих тел. По мере изучения рукописей Тенко охватывает паника и какой-то неясный ему мандраж. Неясный, потому что он ни за что не мог себе представить, что столкнется с чем-то подобным, что хоть что-то в этом мире ещё способно поселить в его душу панику и наравне с этим предвкушение и желание осуществить написанное. Под конец четвертой страницы излагающей ход эксперимента Шимура придумал себе новое имя. Теперь оно – его – настоящее. Шигараки Томура – отлично подходит для того, чтобы ознаменовать под этими двумя словами великое, дьявольское свершение. В одном Даби не соврал – всё и вправду предельно просто. На столько, что это даже пугает. Закатное солнце через окно делает пепельные волосы золотыми. Здесь проблема в необходимости времени, долгой, кропотливой работе. Грязной работе. Потому что бои против Бога – это всегда грязно. В том случае, если ты в него веришь. Как исповедуют – смерть есть конец и это необратимо. Вчитываясь в тщательно выведенные, отработанные доводы в правдивости этого утверждения начинаешь сомневаться. С каждой строчкой всё больше сомнений, и к концу они и вовсе заканчиваются, потому что рождается четкая и непоколебимая уверенность в следующем: смерть – это не конец. Листы подписаны двумя именами. Тодороки Шото – зачеркнуто. Рядом, крупными буквами – Даби. Также становится совершенно ясно, что верно следующее утверждение Даби: он умирает. Это не относится к самому ходу эксперимента, это несет в себе гораздо большее – смысл. Суть эксперимента в том, чтобы обратить смерть, подарить новую жизнь. Если говорить точнее – снова вдохнуть жизнь в едва оставленное ею тело. От узнаваемой информации начинает болеть голова – сознание отказывается усваивать на столько ломающую его действительность. Шигараки бросает сложенные в стопку листы на деревянный стол. Толстые ножки. Поверхность оставляет занозы. Бумага рассыпается по ней оторванными крыльями бабочек. Отбились от стаи. Не прошли отбор. За окном сгущается сумрак и Томура расхаживает по помещению в поисках свечи. Он находит несколько и поджигает их от тлеющих в камине углей. Они не успокаиваются то ли от жары, то ли от того, что хозяин поместья не дает им затухнуть даже несмотря на погоду, чтобы можно было получать свет – иллюзия жизни, когда вокруг темнота. Шигараки расставляет свечи по лункам в стенах, отчего атмосфера становится какой-то излишне готической. Было бы приятно, будь здесь лампы накаливания. Но их приобретение – непозволительная роскошь. Надо будет соорудить парочку самому. Он оставляет одну свечу на металлическом, покрытом воском блюдце, и поднимается наверх, в одной руке держа его на приваренной ручке, а другой прикрывает рот, зевая. Усталость только сейчас начала обволакивать тело, и делает она это как на зло резко и необратимо. Ощущение голода, которое Тенко привык игнорировать. Он продвигается по коридору. На пути встречаются несколько дверей, обтянутых паутиной. Последняя дверь приоткрыта. Пойти против правил. Опровергнуть все догмы. На их месте возвести свою истину. Шигараки толкает дверь. Томура опускается возле кровати, оставляя импровизированный подсвечник рядом с собой на полу. Даби выглядит жалко. Даби выглядит как свернутая узлом червоточина, но Шигараки не смотрит на него. Даби поглощает сам себя. - Ты умираешь? – Томура спрашивает не потому, что не верит. Скорее для отчетности и в пустоту, не выделяя сказанное вопросительной интонацией. - Да, – отвечает Даби, приподнимаясь, и в этот момент Шигараки понимает, что хозяин поместья всё это время не спал. - Из-за чего? Даби садится на кровати и протягивает к полу ладонь. Томура передает свечу, и она перемещается на тумбочку возле кровати. Томура поднимает взгляд и видит, как Даби закатывает рукава, и когда ткань отодвигается, перед его взглядом расцветают фиолетовые пятна на коже. От них исходит неприятный запах и желание отвернуться, но Шигараки не подчиняется ему. - Я гнию заживо. - И давно? - Пожалуй. - И это не остановить? - Не остановить. Но ты знаешь выход, – Даби опускает ладони на колени и упирается в них лбом. Пальцы соединены между собой. Лоб касается указательных. - Я помогу тебе. - Правда? А я уж и не рассчитывал, – монотонно произносит Даби, прикладывая усилие, чтобы оторвать от ладоней голову и подняться. – Ладно, идем. После того, как поднялся, Даби делает несколько прыжков на месте, покачивая головой из стороны в сторону, словно такая минутная разминка способна придать бодрости. Глаза застилает пелена черных мух и опадающих лепестков. Давление изнутри на череп призывает лечь обратно, но он выходит из комнаты, подхватывая подсвечник и оставляя Шигараки позади. - Дела не ждут.***
С рассветом с солнечными лучами в комнаты вдыхается утреннее тепло. Солнце – паразит. Нагревающийся воздух высасывает последние силы. Шигараки изо всех сил борется с желанием отпроситься поспать. Это значило бы, что он сдается, едва ли приступив к началу. Это время, отведенное Даби, необходимо потратить на пробный эксперимент. Первая часть. Часть проверки возможностей. В идеале они должны успеть, если же что-то пойдет не так – вся ответственность ляжет на плечи Шигараки, а это было бы слишком подло со стороны Даби. Один на один с дьяволом. Вдвоем их возможность на победу хоть мнимо, но возрастает. Даби спускается в подвал и притаскивает оттуда стеклянный контейнер, обмотанный старыми, подгнившими тряпками. Томура старается не обращать внимания на запах. Хочется спросить, чувствует ли это Даби, и как он может так спокойно находится рядом с залежами разлагающихся тканей под своим жильём, но Шигараки понимает, что вопрос более чем глупый – Даби так живет уже не первый год, и скорее не из-за того, что этот склад образовался там настолько давно, а потому, что Даби сам подобен этому складу. Вообще, по своей природе Томура привык не задавать лишних вопросов, а если такие появляются – выяснять причину явлений и искать ответы на них самому. - Приступим, – стеклянная поверхность соприкасается с деревянной, Даби откидывает лохмотья. – Дай мне записи. Это негуманно. Это отрицает естественный ход вещей и вселяет ужас в остатки души. Любой в здравом уме развернется и убежит. Шигараки остается. - Затуши свечи. И притащи ту штуку… на тумбочке возле окна. Томура выполняет, и вскоре рядом со стеклянной тарой на столе оказывается замысловатый металлический прибор с катушками и несколькими парами остроконечных проводов. Это проводит ток, здесь посредством энергии движения передающейся от прокручивания шестеренок и катушки заряжается механизм, находящийся внутри этой конструкции. Энергия преобразуется в электрический ток. Даби вынимает из желтоватой жидкости отрубленную человеческую ладонь и укладывает её на стол между аппаратом и её предыдущим вместилищем. Со всей тщательностью изучает записи. После чего распутывает провода и подсоединяет их к определенным частям конечности. Шигараки за ним наблюдает, и в тот момент, когда Даби подходит к колесу катушки останавливает его. - Да ты же ничего не смыслишь в анатомии! Подожди, – Томура ещё раз сверяется с листами, а затем вытаскивает наконечники и переставляет их в нужное положение. – Теперь давай. Даби прокручивает колесо. После нескольких электрических вспышек комната наполняется запахом озона, а ладонь приходит в движение. - Мистика, – удивление в глазах Шигараки подает надежду. – Это просто невероятно. Проходит ещё несколько минут, прежде чем пальцы перестают содрогаться и опускаются на поверхность стола. - Надо поднять напряжение, – Даби наклоняется к катушке, пытаясь разобраться за пару взглядов, как же эта штука работает. - Нет, ты всё сделал верно. Посмотри. На том столе один из последних листов. «Учитываются: объем физического тела, его масса и время, проведенное в состоянии смерти. На основании этих величин рассчитывается электрическая составляющая. Для возвращения к жизни на константу, равную бесконечности, необходимо своевременное выполнение, т.е. эксперимент по оживлению должен быть выполнен в течение нескольких суток после первой гибели организма», – пытается цитировать Шигараки. – Сколько у тебя хранилось… это? - Не знаю. Может полгода, может год. Томура вздыхает. - Ты ничего не смыслишь о предстоящей работе. Автор этого дела – кто он? - Мой брат. - И где он сейчас? Не легче ли было попросить его о помощи? - Это невозможно. Он мертв. Шигараки в замешательстве. Имея всю эту информацию понятие о смерти блекнет. - И прежде чем ты задашь вопрос: исключено. Он мертв и этого уже не изменить. Ты придумал себе новое имя? - Шигараки Томура. Каким он был человеком? - Что ж, Шигараки Томура. Я не нуждаюсь в твоем сочувствии. Можешь отдохнуть. Выбирай любую комнату. О паутине позаботься сам, – Даби отвечает излишне резко, отчего Томура делает предположение, что затронул непозволительную для него тему. Что ж, раз так, он воспользуется этой возможностью получить заслуженный отдых.***
Когда Шигараки уходит, Даби садится на обтянутое потрескавшейся кожей кресло и думает о своем. За прошедшие сутки они добились таких результатов, что это неопровержимо можно назвать прогрессом. Даби не удосужился совершить этот рывок самолично, проводя последние полгода в одиночестве и беспрекословном бездействии. Время близится к полудню, и в свете прожигающих солнечных лучей из-за приоткрытой входной двери ощущается собственная беспомощность особенно ярко. С запахом прогнивающей плоти. С чувством безнадежности. Если бы не Шигараки, Даби бы так ничего и не достиг. Ему просто повезло, что эта случайная встреча привела к успешному началу теперь уже их общего пути. Пролетает ворона. Её крыло виднеется в щели между уличным светом и домовым безмолвием. Крыло задевается замочной скважиной. Ворона далеко и ей совершенно нет дела до того, замечает её Даби или нет. Лето подходит к концу. Жара будет стоять ещё от силы пару недель. Даби думает, что протянет меньше. Он пытается прикинуть, хватит ли его нынешнего тела на то, чтобы ещё раз ощутить на своей коже прохладные капли дождя, пока она более ли менее обладает чувствительностью. Слишком много факторов, невозможно дать ответ на этот вопрос, но он знает наверняка, что дождь будет тем, что он ощутит на себе в первую очередь после пробуждения нового себя. Надо бы отблагодарить Шигараки за помощь. Вообще, Даби не сомневается в успешности эксперимента, но стоит всё-таки перестраховаться на этот счет. Неизвестно, будет ли у него возможность самолично проверить как смерть влияет на личность и сознание. Вчера, когда он только направлялся к зданию университета ему удалось выведать у кучера следующие вести: 1. Вернувшийся торговый экипаж обещал поставить свежие продукты и новые ткани на рынок (город, поблизости с которым находится поместье Даби, не располагает территорией, зато густо набит людьми, вследствие чего всякую утварь и продовольствие приходится поставлять из соседних); 2. Недавно на окраине города было найдено тело молодой девушки, предположительно дело серийного убийцы, который орудует в городе на протяжении последних полутора лет, то исчезая, то появляясь вновь. Ещё в то время, когда Шото был жив, к ним на время присоединилась молодая девушка, по первости загоревшееся идеей возврата человеческой жизни, она вскоре покинула их, выбрав для себя в точности противоположный путь – путь человеческих жертв. Даби мог бы её поймать и прекратить эти убийства, он даже знает, где её следует искать, но зачем ему это? Пока она действует тихо и аккуратно, что никто не удосужился выйти на след – это только во благо для Даби. Есть необходимый ресурс для исследований. Точнее сказать был, потому что до настоящего момента и начиная со времени смерти Шото эта проблема мало его занимала. Что же касается происходящего «сейчас», то эта проблема вновь набирает актуальность, поскольку необходимо осуществить весь прописанный от и до план, прежде чем жизнь Даби на некоторое время прервется. Надо найти Тогу и позаимствовать пару-тройку тел. Надо проверить каждый электропроводящий наконечник на исправность, найти наконец в подвале среди прочего хлама вилку Лазаря, собрать конструкцию, способную осуществить возвращение к жизни цельного организма, а не одной единственной конечности. Столько всего надо сделать. Даби смотрит на торчащее в зените солнце и думает о том, что привезли на продажу в этот раз. Морской окунь? Речной окунь? А может быть птичье мясо. Он не помнит, когда ему приходилось есть в последний раз. Наверное, в тот день, когда запах разложения после приема пищи усилился. Под обтягивающими склеру веками тысячи кубов выстраиваются в ярусные ряды, чтобы сформировать фрактал. Один, другой, третий. Если долго держать глаза закрытыми, начинает тошнить. Надо успеть отблагодарить Шигараки, пока тот не ушел. Даже если уходить не собирается. Если Даби уйдет первым, утверждение не изменится. Разве что придется взглянуть на это с другой стороны. В понедельник вечером возле его поместья остановилась невзрачная повозка, старый монах, скорее одетый как шаман, нежели служитель церкви, хотел, вероятно, узнать, как доехать до ближайшего монастыря. Он, ковыляя, вылез из повозки и Даби, выходя из-за дверей, помахал ему поднятой над головой ладонью. Здесь редко кто-то проезжает, Даби замечает каждого со своего излюбленного места в кожаном кресле напротив приоткрытой двери. Когда Даби приблизился на столько, что старик мог бы дотронуться до него рукой, и с предвкушением вопроса изогнул бровь, старый монах только перекрестился и пролепетал что-то про присутствие дьявола, после чего запрыгнул в свою повозку и хлестанул изо всей своей старческой силы бедную, еле ковыляющую лошадь. Даби, смотря ему в след заржал громче ковыляющей кобылы, которую потряхивало при каждом шаге. «Здесь живет дьявол, добро пожаловать», – но его никто не услышал. Потребность в общении, хотя бы минимальном, сказывается на поведении. Сначала тебе становится тревожно, скучно, некомфортно, душу застилает уныние. После, когда начинаешь говорить сам с собой, раскидывая предметы и разбивая ладони, собранные в кулак, об стены – это проходит. Следует поблагодарить Шигараки по следующим причинам: 1. Не задает глупых вопросов; 2. Не задает лишних вопросов; 3. Интересуется предстоящей работой; 4. Даби хочет ему довериться. Следует рассказать ему о Шото и объяснить на сколько на самом деле этот эксперимент является значимым для Даби. Даби, в принципе, не сомневался, что Томура согласится помочь. По одному его виду можно сказать, что такая работа станет ему по душе. Седые волосы в таком молодом возрасте. Налитые кровью глаза. Они с Даби похожи по дефектам физического тела. Даби, конечно, меньше повезло. Но мы не выбираем, кем нам родиться. И редко имеем возможность выбирать будущее. Особенно в такие времена классовых превосходств. Последнее время Даби не отпускает ощущение, что он куда-то бежит. И раньше это тоже было, но в меньшей мере. Оно изредка пропадало в те времена, когда Шото был жив. Но сейчас, в последние несколько дней оно ощущается неистово ярко. И даже в этот момент, когда он без каких-либо движений сидит на своем кресле и смотрит на облизывающиеся при виде него солнечные лучи он чувствует, что бежит. Не физически, нет. Какой-то бег на скорость, гонка, где финиш – смерть. Кто быстрее, он или она? Кто же победит? Кто? Кто? Когда долго не взаимодействуешь с другими людьми забываешь, какого это. Какого отлеплять свой язык от зубов и неба и производить им движения, не говоря уже о моральных нормах общения. Даби мало заботит, что подумают о нем другие, но, все-таки, хочется умереть с минимальным количеством сожалений. Думали ли запечатленные на холстах лица, что развешены по университетским коридорам, об этом перед смертью? Или же их заботило только то, на сколько готово их начертанное чужими пальцами надменное изваяние? Даби, вроде как, привык к одиночеству за прошедший год с небольшим. Тогда, после смерти Шото, болезнь начала особенно сильно прогрессировать. Кожа отслаивалась кусками, пронзая тело немыслимой по силе болью. Сейчас-то он к этому уже привык. На сколько вообще к такому возможно привыкнуть. Но тогда это помогало бороться с казалось бы непреодолимой тяжестью утраты. Слишком много событий произошло за последние сутки и Даби не знает, как к этому относиться. Временами ему кажется, что клетки его мозга гниют вместе с расползающимися по коже пятнами и делают это не медленнее, чем окрашенные фиолетовым, пожирающие более ли менее здоровую кожу полости на конечностях, только делают это независимо от них. Надо что-то сделать с глазами Шигараки. Они не должны быть такими красными. Грязно-кровяной цвет буквально поглощает радужку и уже неясно, какими они были изначально. Хотя всё меняется, если это врожденно. Даби не привык предаваться мечтаниям. Ложные надежды действительно удручают. Но сейчас, подхватывая оставшуюся от отца загнутую с верхнего края трость и направляясь к выходу из поместья он мечтает о том, чтобы на этот раз на прилавках были морские окуни, а не речные.***
- Я соорудил нам ужин. Точнее я есть не могу, так что только тебе. Шигараки, спускаясь по лестнице, кутается в темно-синюю рубашку. - Эм, спасибо, – он добирается до первого этажа не споткнувшись, хотя был на то соблазн, потому что вести ночной образ жизни и вообще выбираться из кровати сразу же после пробуждения его не привлекает. Томура первым делом зажигает все попадающиеся под руку свечи и расставляет их по помещению. Потом подходит к Даби и садится рядом. - Почему ты не можешь есть? Даби вздыхает и закатывает глаза. Да, пункт про глупые вопросы можно исключить. Он снова закатывает рукава, демонстрируя свои увечья. - И как это связано? Даби не отвечает. Шигараки продолжает: - Не думаю, что ты протянешь дольше, если не будешь есть. Откуда, по-твоему, берется энергия? – он берет со стола тарелку и смотрит на её содержимое. Выглядит съедобно. Он пробует. – Речной окунь, серьезно? - Других не было, – Даби замолкает, думая, как лучше продолжить. – Легче терпеть голод, чем ощущение, что твои органы превращаются в гнилую, смердящую массу. - Ты не думал о том, что тебе так кажется? Это же только на коже, разве нет? Кстати, очень вкусно. - Спасибо. Не только кожа, меня не покидает ощущение, что мой мозг гниет. - Раз так, надо поспешить, – Томура хмурится. - Слушай, а у тебя всегда были такие красные глаза? – ни с того ни с сего спрашивает Даби. - Да. Некоторое время они сидят в тишине. Даби чувствует неясной природы тревогу, наподобие той, что была в первые дни, когда он остался один, только слабее. Перестраиваться с одного на другое всегда тревожно. - Можешь звать меня Даби, – он только сейчас осознает, что так и не представился. Шигараки кивает. - Мне остался день, может два, может три. Не могу сказать наверняка. Давай пропустим всё это и перейдем к главному. Томура снова кивает, несмотря на то, что не согласен с этим. Нельзя начинать с финала, ведь сюжетная линия только-только стартовала. Они поднимаются на второй этаж. Сумерки сгущаются. Погода портится. Ветер шумит за окнами и бьет по ним. - Тодороки Шото – это имя моего покойного брата, – Даби стряхивает паутину с одной из дверей второго этажа. Слова даются тяжело – он соврал. По ощущениям ему осталось несколько часов. - Я доверяю тебе, – говорит Даби. Он не знает, на сколько это утверждение правдиво, но сейчас оно необходимо, и он вынужден верить в свои слова. Даби проносит свечу вдоль стен и поджигает другие, покоящиеся в лунках. Поджигает паутину, и свет от нитей расходится по всей конструкции. От запаха гари кружится голова. Даби подтаскивает табуретку к центру из угла. - А теперь смотри и запоминай как эта штука работает. Томура смотрит внимательно, отслеживая каждое действие Даби в свете свечей, расставленных по периметру. Смотрит, как чужие пальцы соединяют куски металла друг с другом и механизм приходит в движение. Медленно, шестеренки начинают прокручиваться, провода образовывать связные линии, а между ними, под напряжением искрится электрический ток. Подумать только – столько действий держать в своей голове и не пользоваться ими. Эта система, анатомия этой системы поистине ужасает, потому что такое множество мелких деталей на единицу пространства подобно строению человеческой кисти со всеми костями, мышцами, суставами и сухожилиями, и даже более сложно. По мере того, как Даби оживляет механизм, он рассказывает Томуре об его устройстве и предназначении. - Электричества, которое способна сгенерировать эта штука, будет недостаточно, чтобы вернуть меня к жизни. Необходимо дождаться грозы, посмотри наверх, – Шигараки смотрит. – Видишь эту балку? Она притягивает природную электроэнергию, так что даже если молния будет бить не в эту сторону, она окажется здесь по мере того, как будет приближаться к земле. То же что и громоотвод, только в обратную сторону. Томура слушает и кивает. С каждым действием, с каждым подъемом руки Даби чувствует, как силы покидают его. Он подходит к стене и указывает на рычаг: - Это необходимо провернуть, когда всё начнется. Крыша поднимется. - Я понял, – выдавливает Шигараки. - Очень надеюсь. Не хочется признавать это, но исход этого всего, – Даби в последний раз окидывает взглядом комнату. – Зависит от тебя.***
Когда Даби делает что-то, он бежит. Ему достаточно просто дышать, чтобы ощущать это не прекращающееся движение. Вечный импульс, дарующий усталость. Время ускоряется, ты замедляешься и тебе необходимо догнать его, чтобы выжить. Ты бежишь и устаешь, ты сидишь на одном месте несколько часов и пытаешься остановить это, но это невозможно, и ты устаешь ещё больше. Они спускаются на первый этаж и Даби ставит наполненный водой чайник на тлеющие угли. - Ты хочешь пить чай? - Да. А что? – а что мне ещё остается? Желание остановить время, желание успокоиться борются с необходимостью бежать. Но в последний раз можно позволить себе остановиться, чтобы перевести дыхание, чтобы почувствовать, что ты вправе выбирать, сдаться тебе самолично, или же дождаться того момента, как свалишься без сил. Стрелка термометра указывает на семнадцать градусов. Прохладу ощущать оказывается слишком непривычно. Можно было бы назвать это теплом и даже жарой, будь за окном зима, но за последние пару месяцев шкала не опускалась ниже двадцати пяти градусов даже в ночное время. Когда вода вскипает, Даби перетаскивает чайник на стол и оставляет его там, после чего садится на деревянный стул возле стола, отодвигая листы и укладывая ладони на дерево, а сверху на них опуская голову. На нем льняная рубашка и жесткая ткань неприятно покалывает кожу. - Слушай внимательно, быть может, эти слова станут для меня последними. Даби отрывает голову от ладоней и цепляет взглядом покрытую ночным мраком стену. Я должен рассказать тебе всё. Я должен рассказать тебе, потому что иначе вся моя жизнь будет схоронена вместе со мной и ничего не останется. Это эгоистичное намерение и теперь Даби отдаленно, но понимает желание власть имеющих оставить свои лица на холстах. Потому что когда ты был никем, ты умираешь никем и остается лишь пустота. Безвозвратно – необратимая пустота. Частицы нас в людях, нас окружающих. Последующее скорее напоминает исповедь, чем относящейся к эксперименту рассказ. - Над всем моим родом издавна словно нависает проклятие. Не было бы никого, кто бы дожил до двадцати пяти лет без вмешательства. Отец умер в двадцать пять, мне тогда только исполнилось восемь. Служанка ухаживала за детьми, мать умерла через несколько минут после того, как Шото родился. Я помню это хорошо, помню его слезы и скупость во взгляде отца. Помню свои слезы. Моя сестра не дожила до четырех. Ещё один брат умер, едва ему исполнилось одиннадцать. Мы с Шото единственные, кто дожили до пятнадцати и пережили эту черту. Шото намеревался снять это неведомое проклятие, хоть я и не верил в его существование, ссылаясь на природное невезение каждого из нас по отдельности. Мне, собственно, было наплевать на это. Наплевать на то, где и когда я умру. Временами приходилось бороться за жизнь. И в этой борьбе всегда было ощущение, что проигрываешь. Гонка, где ты на шаг позади. Даби встает со стула и делает шаг по направлению в камину. Тление углей успокаивает. Оно тихое. Оно медленное. Естественная константа. - Шото отличался от меня целеустремленностью и верой, надеждой на то, что всё может быть иначе. Подстроить весь мир под себя. И я правда уважал его, до сих пор уважаю. Эта работа – его рук дело. Но делал он это не для себя, а для меня. Иронично, не правда ли? Мне вообще мало сдалась эта жизнь. Его жизнь казалась мне гораздо ценнее своей. Даби делает несколько шагов в тишине. Даже при тусклом мерцании свечей, дуновении ветра, вырывающегося из-за двери, невозможно не отметить, что каждый шаг и каждое слово даются ему с трудом. Слова, быть может, из-за тяжести переживания снова этой плачевной истории. - Когда мне исполнилось восемнадцать, ему было только пятнадцать. И уже тогда было ясно, что я не проживу долго. Болезнь – когда клетки тканей отторгают сами себя. Проще говоря – я разлагаюсь. Поначалу недуг почти не прогрессировал, и, казалось бы, можно успокоиться и взять передышку. Расслабиться и доживать спокойно те дни, которые тебе отведены. Но Шото (снова возвращаюсь к этому) так не считал. Он считал, что всё поправимо, даже смерть. Он приступил к своей работе сразу же, как осознал моё положение. Я долго не мог понять, почему, что во мне такого, что удостоило его исключительного внимания ко мне? Шигараки слушает Даби и понимает, и с удивлением для самого себя осознает, что в этой истории поступил бы не иначе, как Шото. - Имя которое мне дали при рождении – Тойя. Даби – имя, которое я выбрал себе сам после смерти брата. Все мы когда-нибудь будем кремированы. Даби возвращается к столу, но не решается сесть. - Шото с детства отличался любознательностью и стремлением изменить мир к лучшему. Несколько десятков выдвинутых им теорий были отклонены университетской элитой. Должно быть они боялись нас, чтобы признать. Но они не могли отказать нам в обучении. И вот, к концу шестнадцатого года он полностью прописал ход эксперимента, опровергнув явление смерти. Но это только начало. Идея, что он делает это во благо, а именно, чтобы спасти меня, боролась в его сердце с другой, гораздо более могущественной и устрашающей. Я тщательно подбираю слова в этой истории, потому что не могу пересказывать её без должного уважения к своему брату. Всё остальное теряет значимость по сравнению с тем, что ему пришлось перенести из-за меня. На этих словах Даби всё-таки садится, соединяя пальцы ладоней и опуская их между колен, утыкаясь взглядом в пол и на них. - Он, видя мою мать каких-то пару минут после своего рождения, перенял очень многое от её мировоззрения. Её доброту, её веру в божественное начало и принятие смерти, как должное. Но идея спасти последнего оставшегося в живых члена семьи вскружила ему голову, он не был готов снова переносить тяжесть утраты. Знаешь, даже маленькие дети это чувствуют. Когда умер отец. Когда умер мой другой брат. Шото поставил себе цель исключить возможность ещё одной смерти. Но, так как всё его естество противилось этому, вскоре после окончания хода эксперимента болезнь захватила его тело и дух. Он едва дожил до семнадцати и было ясно, что это конец. А моя болезнь слово отступила, испугалась того, что её могуществу не совладать со способностями Шото. Хотя это, конечно же, чушь. Он много страдал. Я видел, как желание уничтожить все записи борется с другим, совершенно неестественным для него желанием спасти меня. Даровать мне новую жизнь во что бы то ни стало. Погода всё портится. Ветер усиливается, шкала термометра опускается до плюс пятнадцати по цельсию. - Он запретил мне воскрешать его. Перед смертью он сказал мне: «живи», и это было последним его словом на этой земле. Даби, с того момента как начал говорить, осознал, что может говорить долго и сказать ещё многое, но пора заканчивать этот рассказ, подводить к завершению, потому что время, отведенное ему, уже встречает его у своего конца. - Я долго боролся с собой. С желанием покончить с жизнью, потому что выносить всё это в одиночку казалось просто непосильной ношей. Болезнь начала неистово прогрессировать. Новое имя положило конец моей прошлой жизни. Жизни, в которой у меня был кто-то. Я долго думал и пришел к выводу, что не могу позволить всему этому пасть. Мой брат погиб ради этой идеи, мой брат, который мог бы пережить всех остальных членов моей семьи. И его последнее желание – я не мог следовать своим эгоистичным намерениям в этот раз. Наблюдая, как моё тело гниет и разлагается, мне приходилось нести на своих плечах бремя жизни до последнего. А теперь посмотри на меня, – Даби вновь, из последних сил поднимается, закатывает рукав, закрывающий левую руку и указывает Шигараки на то, что от неё осталось. Мертвая плоть кусками свисает начиная от самой кисти и уходя вверх. Несколько минут хватает для Даби, чтобы настроиться на свои последние слова. Последние слова этой жизни, которые станут знаменательным началом для новой. - Как я мог поступить иначе? Если бы я позволил себе умереть, то смерть Шото оказалась бы напрасной. Смерть моего брата, который желал совершить добро, а в итоге испугался того, что сделал. Было бы куда проще, если бы я умер вслед за ним, но я прожил на удивление долго. И вот, в утро того дня, в который мы с тобой встретились впервые, я осознал, что время пришло, что необходимо действовать. Проснувшись в агонии и с отчетливым чувством, что мне осталось не больше одного-двух дней. Даби отрывисто дышит, стараясь найти взглядом Шигараки через застилающую глаза пелену. - У меня не было выбора. Как меня манила смерть тогда, гораздо меньше, чем сейчас. Сейчас я чувствую страх от её объятий. Я не мог похоронить все надежды и стремления своего брата, как не могу и сейчас. Поэтому прошу, помоги мне в последний раз. - Хорошо, – Томура кивает. – Я помогу тебе. - Спасибо, – шепотом произносит Даби, после чего его тело соскальзывает со стула, но Шигараки успевает подхватить его, не давая упасть. Это были последние его слова. И он не слышит, как Томура говорит, что во что бы то ни стало поможет, и будет помогать столько, сколько потребуется в дальнейшем.***
Тучи сгущаются. Создается впечатление, что Даби держался из последних сил, не давал себе возможность умереть раньше времени в ожидании соответствующей погоды. Быть может, это какое-то глубоко запрятанное в каждом из нас чувство мира вокруг было в нем особенно обостренным. Шигараки при свете свечи перетаскивает тело Даби на второй этаж. Потом спускается в поиске иголок и нитки. Находит их в подвале, возвращается снова. Шкала термометра указывает на тринадцать. К утру, вероятно, буря разбушуется на столько, что предрассветное небо ослепят искрящиеся под небосводом молнии. Все необходимые условия будут соблюдены, так что Томуре следует поспешить, чтобы успеть к этому времени. Шигараки сшивает тщательно, с трепетом соединяя разорванные части тканей и проводя через них иглу, кожа под которой так и норовит рассыпаться, что становится совершенно неясно, как Даби вообще смог продержаться такое количество времени, как он боролся со смертью, практически не отставая. Томура не чувствует себя использованным. Его жизнь практически не имела смысла до встречи с Даби. Этот азарт, это желание жить родилось в нем после этого знакомства и появилось впервые – оно ощущается как наркотик, оно заставляет действовать, двигаться дальше. Шото спас не одну жизнь. Взамен своей, он спас жизни их обоих. И даже если сейчас неведомое проклятие этого поместья поглотит и тело Шигараки, он уверен, что это всё не зря – хоть не на долго, но он удостоился чести ощутить в своем теле настоящую жизнь, жизнь, начало которой дает голос души и желание. Если бы не Даби, ему, вероятно, не долго бы осталось. У него не было выбора кроме как согласиться на эту авантюру, но он даже представить себе не мог, на сколько она сильна и как это поможет ему. Сшивая ткани конечностей, зашивая почти что обескровленные органы, после чего накрывая их слоем потемневшей кожи он думает о том, к чему привело бы его существование, если бы не эта судьбоносная встреча. Шигараки был сиротой. Родители умерли рано, он почти что не застал их. Ходили слухи, что по его вине. Вероятно – так оно и есть, даже если он не помнит этого. Как и Даби, он во многом привык винить себя и свалить соответствующую ношу на свои плечи. Выросший на улице, он осознавал, что в эти времена необходимы умения, необходимы знания, чтобы выживать. Не имея и малейшего понятия о том, зачем ему жить, он сделал главными первые убеждения. Он учился при монастыре, что находится на окраине города. Потом, по ночам, ему удавалось проникать в здание университета, где ему открывалась возможность узнавать большее при свечах, во власти ночной тишины. С возрастом его знания увеличивались, как и четкая уверенность в том, что весь этот мир – гиблое место. Он был единственным, кого приняли в университет за счет возможностей, а не по праву нахождения в соответствующем сословии. Как он сейчас предполагает, он начал своё образования в стенах университета на следующих год после того, как братья Тодороки их покинули. Выходит, что они разминулись. Шигараки не знает, кто из них с Даби старше. Но точно уверен в том, что он считает Даби мудрее и общение с ним достойно гордости. Несмотря на то, что возможности пообщаться им толком и не представилось. Но этот монолог Даби, который положил конец его жизни произвел на Томуру небывалое впечатление. Перед рассветом начинается ливень. Томура заканчивает работу над чужим телом и со всей подвластной ему аккуратностью перетаскивает его к устройству для оживления, укладывая на подвесную конструкцию из проводов и металла. Оглядывается по сторонам, пытаясь понять, что же он упускает. Прокручивает в памяти события прошедших часов. Даби упоминал об одной, незаменимой части устройства, которая находится не здесь, а в подвале. Шигараки бегом спускается, распахивая дверь в подвал, и ему хватает нескольких секунд, чтобы заметить искомое – вилка Лазаря, охватывающая и собирающая электричество, чтобы потом выпустить его на бездыханное тело. Борьба идет на секунды, и Томура успевает вовремя, поднимаясь и присоединяя его к устройсву, после чего открывает свод крыши. Покрытое тучами небо искрится. Огромные, холодные капли опускающиеся на его тело привносят в него озноб. Первые две молнии, которые замечает Томура, не доходят до поверхности и растворяются в обители Богов, что отдает неукротимой тревогой в сознании Шигараки. Но третья опускается ближе, совсем рядом, но всё равно не достаточно. Четвертая должна попасть, он уверен. Просто не может быть такого, что всё это было зря. Он отходит к двери, становясь в дверном проеме и ожидая. Чувство нетерпения бурлят в нем с захлестывающей сознание паникой. Паникой, что всё пойдет не так. Паникой, что всё свершится по продуманному Шото плану. И вот, наконец, это происходит. Одежда на Томуре насквозь мокрая, от напряжения волосы вздымаются к открытому небу, разверзнувшие небеса желают вкусить смерть, объявшую тело Даби. Игры Богов – насколько всё же реальность шаткое, непостоянное действо. Под всплеском электричества всё загорается перед глазами, груда соединенного по отлаженной системе металла приходит в движение, мертвое тело поднимается к небесам и сияет, словно кожа прожигается до костей и останется только прах – естественная кремация, но этого не происходит. Зато происходит другое. Пламя лишь иллюзия, на месте которого зарождается жизнь через отмену смерти. Словно мироздание не может позволить живому человеку наблюдать своё падение, наблюдать поломку в своем идеальном устройстве, разве что оно не на столько идеально, или же предполагаемые человечеством догмы прописаны в корне не верно. Предполагаемые всем человечеством, кроме покойного Шото и Шигараки. И Даби, который является прямым тому доказательством. Такой трюк – иллюзия обмана, и вот уже несуществующее пламя затухает, стирает себя из этой мнимой, переходной реальности, и взору Томуры открывается чужое тело, охваченное конвульсивной тряской. Запах озона ударяет в носоглотку, когда Шигараки подбегает к опускающемуся к полу устройству и судорожно прощупывает пульс, попутно стягивая электропроводы и укладывая тело Даби на обугленную древесину пола. Раз. Пульса нет. Отрывистое дыхание Томуры резонирует с его пульсом, что на бешенной скорости ударяет в виски. Ощущение, словно мозг вот-вот вытечет. То ли от напряжения, то ли от неверия в то, что происходит сейчас. Два. Мокрые волосы липнут к щекам, застилая взор красных глаз. Три. Тело Даби перестало содрогаться несколько секунд назад, теперь оно покоится на промокшем от дождя дереве в своем безупречном спокойствии, зато эта дрожь передалась Шигараки, и он с силой удерживает палец на чужой сонной артерии, который так и норовит соскользнуть, ожидая. - Давай же! – Томура кричит так громко, как только может, в надежде что бездыханное тело Даби услышит его и проснется. Четыре. Пять. Шесть. Томура считает, намерен считать до десяти, а потом дальше, хоть до бесконечности, пока Даби не откроет глаза. Он намерен, но он не делает этого, потому что после восьмой секунды под его пальцами зарождается жизнь. Пульс слабый, пульс еле заметен, но этого хватает, чтобы запустить дыхание. Чужая, обугленная грудная клетка, обтянутая фиолетовой, разодранной кожей вздымается и первый рывок заставляет тело Даби прогнуться под напором вновь захлестывающей его жизни. Ещё через несколько секунд он открывает глаза, пытаясь стряхнуть блеклую пелену и ужас от только что покинувшей его смерти. Шигараки хватает этого мимолетного взгляда, этой секунды, чтобы запечатлеть в своих глазах просыпающееся чужое сознание, после чего Даби снова закрывает глаза. Томура перетаскивает его вниз, чтобы спрятать от дождя, и делает это, вероятно, ещё более аккуратно, чем предшествующий этому путь, на каждом своем шаге прислушиваясь к биению чужого сердца. Самое страшное позади. С остальным они как-нибудь справится. Томура справится, он обещал, и он сделает всё, что от него потребуется, чтобы вернуть сознание Даби к жизни ровно в той мере, в которой оно было с ним изначально, потому что оно поистине удивительно. Сейчас Томура не уверен, решился бы он на своё воскрешение подобным образом, потому что эта данность слишком устрашает. Неизвестно, что удалось пережить Даби за эти несколько часов, а потом минут, и что ещё пережить придется. Неимоверная сила духа, сила воли, сила, позволяющая играть с самой жизнью и смертью, контролируя их, не обращая внимание на боль и привычную людям духовность.***
Восстановление происходило долго. Сознание возвращалось медленно – новому, едва появившемуся на свет организму потребовались мучительные дни, недели и даже месяцы на то, чтобы заново научиться ходить, произносить первые слова, смотреть на мир своими помутненными серой пленкой глазами – они всё ещё выглядели так, как когда жизнь только покинула их, но через эту пелену уже проглядывалась осознанность. Взаимодействовать с миром было тяжело – искалеченное тело сопротивлялось вновь бурлящей в нем жизни, но эта жизнь была не такой, как прежде. Если прежде – шквальные волны с прибивающим к берегу штилем, то сейчас это скорее напоминало мерное речное течение. Дрожь временами возвращалась к телу, и в такие неспокойные моменты Шигараки казалось, что это конец, что сейчас, с каждым новым импульсом жизнь становится всё дальше и дальше от них, но позже это прекращалось, и с каждой новой неделей этих приступов становилось всё меньше и меньше. Если в первый день своего прибытия здесь Томура противился ночному образу жизни, желая остаться в кровати подольше, то сейчас сон был для него непозволительной роскошью, которой удавалось довольствоваться далеко не каждые сутки. Бывало, в спокойные дни, ему удавалось покидать поместье, чтобы добраться до города в поисках продовольствия. В такие дни, чувствуя необходимость в отдыхе, страдавшее от истощения тело того и гляди могло потерять сознание, но в трезвом рассудке его удерживали тревога и необходимость вернуться. Из всех проблем, с которыми им пришлось столкнуться после воскрешения, самой главной и не требующей отлагательств проблемой была проблема возвращения сознания. Осознанность во взгляде Даби то и дело сменялась безумием, и в такие моменты тяжело было им обоим, в Шигараки боролся страх невозможности совладать с этим неведомым ему организмом, потому что никому неведомо то, чему не посчастливилось ощутить на себе объятие смерти, и наравне с ним была надежда на то, что вскоре это должно закончиться, что когда сознание окончательно и бесповоротно вернется к Даби всё нормализуется и станет легче. Проблема эксперимента была в том, что, следуя записям и предписаниям, нельзя было сказать наверняка, случится ли это. Они не успели провести опыт от и до на другом, цельном объекте, и это было главным их упущением. Томуре, когда Даби ещё был жив в своей первой жизни, хотелось спросить у него, отчего же он не сделал этого раньше, но с другой стороны он и без того знал ответ. Даби, вымученно смотря на него, воскликнул бы что-то вроде: «Посмотри на меня! Как я мог?», если бы вообще хоть что-то ответил. Должно быть он и сам прекрасно знал, что это не иначе как упущение. Шигараки скучает по его хриплому голосу и размеренной интонации, сменяющейся на бурные всплески.***
После грозы, в ночь которой всё произошло, погода вскоре выровнялась, но стрелка термометра больше не поднималась выше двадцати пяти даже днем, а вскоре опустилась до пятнадцати и началась осень. Примерно на третий месяц осени Даби начало становиться лучше, тогда у Шигараки появилась возможность больше отдыхать и заниматься своими делами, на несколько часов покидать поместье. Но даже тогда Томуру не покидали мысли, что он делает недостаточно, что можно как-то ускорить восстановление. Необходимо было что-то сделать с разложенными частями тела Даби, потому что кожа на неумелых штрихах держалась плохо, создавалось впечатление, что при каждом следующем шаге тело вновь начнет рассыпаться. Так же необходимо было исправить чужое зрение, потому что даже сейчас было ясно, что Даби не может видеть этот мир также, как ему удавалось ранее. Но Шигараки не мог действовать необдуманно, не мог действовать без помощи Даби, потому что ему необходимо было знать, как тот чувствует себя на самом деле, чтобы на основании этого была почва для дальнейших действий. Необходимо было дождаться полного и необратимого возврата сознания. Поскольку это нельзя называть воскрешением, хотя это слово использовалось для образного представления, вернее будет назвать сутью всего эксперимента возвращением безжизненной материи к её первородным истокам, а точнее – к тому времени, когда она ещё была наделена жизнью, создавалось множество проблем из этого вытекающих, которые перечислены выше.***
Сознание вернулось к началу зимы. Нельзя было знать наверняка, необратим ли этот процесс, но так или иначе это было благой вестью. Шигараки был рад, и эта радость изнуренного тела была подобна безумию – после стольких мучительных дней это их испытание наконец начало подходить к концу. Благая весть заключалась в том, что все его старания были не зря – теперь уже осознанный взгляд Даби совершенно точно узнавал его. Но, пока возможность говорить не вернулась, нельзя было сказать наверняка, сохранилось ли исходное сознание, или же это вновь приобретенная личность просто привыкла к своему благодетелю. Об отсутствии голоса, у Томуры было предположение, что голосовые связки после встречи с той волной электричества, с которой пришлось встретиться телу Даби пришли в негодность, как и некоторые другие части тела, которые потеряли чувствительность, а такими были практически все, вот только это не препятствовало движению, а, следовательно, возможность этого маловероятна. Шигараки всецело отдался уходу за Даби в эти дни, когда сознание вернулась к нему. Казалось бы, это была возможность заняться своей жизнью, но для Томуры вся его жизнь была заключена в плодах их общего смысла – в результате этого эксперимента. И в итоге это оказалось не зря. К концу декабря Даби смог самолично передвигаться по поместью, придерживаясь за стены, но для Шигараки всё ещё было неразрешимой загадкой то, как тот видит и воспринимает этот мир, и однажды, наконец, эта немыслимая завеса начала открываться. Рано утром, сидя на полу в душевой комнате и притянув колени к груди Даби произнес: - Дай мне руку. Шигараки исполнил. Впервые за всё время, проведенное вместе с Даби ему удалось ощутить непосредственную близость с чужим оживленным телом, вызванную не необходимостью, а предпочтением. Прикосновение холодных, одним словом безжизненных пальцев было ощущать странно – здесь не было и намека на тепло, словно рядом с ним неодушевленный предмет – поломанная кукла из отмершей, но вновь вытянутой из омута смерти плоти. Голос был ещё более хриплым, чем изначально – можно было почти поверить в то, что слова даются Даби с какой-то одному ему ощутимой болью и преодолением самого себя. Это сближение было своеобразной проверкой для них обоих. Для Даби – осознать грани возможностей своего нынешнего восприятия, для Шигараки – прочувствовать в этом прикосновении всю силу, связывающую их, и осознать на сколько сильна его привязанность к Даби. За все те месяцы безмолвия Даби, Шигараки не отдавал себе отчет в том, что он говорил, находясь в одиночестве. А именно так это по большей части ощущалось – как одиночество. И сейчас какая-то его часть судорожно пытается вспомнить и прокрутить в голове всё сказанное, понять, было ли что-то из этого ошибкой, чем-то оскорбительным, потому что Даби, вероятно, большинство из того времени смог запечатлеть в своей памяти. Томура приходит к выводу, что на самом деле, не очень-то и важно то, что было. Сейчас, с чужими словами и наконец-то лишившись одиночества, он чувствует небывалую силу и тягу к новым свершениям.***
К середине зимы их течение жизни нормализовалось, они начали больше общаться друг с другом, правда в большинстве из этих случаев по просьбе Даби говорил Шигараки, рассказывая о себе, своем детстве, своей жизни до их судьбоносной встречи, не забывая отмечать тот факт, что эта встреча спасла его жизнь и изменила её к лучшему. Даби всё ещё было тяжело произносить длинные предложения, но с каждым разом удавалось воспринимать всё больше и больше слов. Не имея необходимости в сне и питании, он всё свободное время, которое не посвящал общению с Шигараки, проводил на первом этаже читая книги, не относящиеся к чему-то, связанному к эксперименту и естественным наукам в целом. С точки зрения психологической, ему, скорее всего, пришлось тяжелее после свершенного, и те моральные принципы, которые были в нем до всех событий грозы и предшествующей ей жизни надломились и перестроились. Эту жизнь он намеревался провести в затворничестве, но с чистого листа, стараясь сделать что-то во благо общества, чтобы более не допустить таких притеснений, которыми довольствовались его покойная семья и Томура. Всю информацию и все доводы, безусловно, придется передавать через последнего, потому что в нынешнем виде Даби не представляется возможности покинуть поместье. Благо были люди в университете, и даже члены знати, которые уважали возможности ума Томуры, который добился признания сам, несмотря на то, что детство его выдалось тяжелым и далеким от влиятельных сословий. У Шигараки же было очень косвенное ощущение морали, и этот эксперимент в этом плане ему дался легче, правда были сомнения на этот счет и внутренние противоборства, но не было никого, кто бы с детства прививал моральные нормы и принципы. Несмотря на это, он заверил Даби, что готов следовать за ним во всех его благих начинаниях. Первое время они не говорили ни о чем по-настоящему значимом, потому что каждый понимал, что эта пугающая тема до некоторого момента должна оставаться закрытой, и никто не хотел возвращаться к этому, довольствуясь бытовыми разговорами и размеренным ходом жизни. Но наконец, когда зима уже подошла к концу, а за окном мартовские робкие лучи начали согревать снега, разговор всё-таки состоялся. Весна символизирует рождение. Новый этап. Словно весь мир просыпается, и ощущается необходимость посмотреть на происходящее вокруг под другим углом и осмыслить всё произошедшее. Даби подходил издалека: - Когда только приходишь в себя, невозможно определить, жив ты или всё-таки мертв, потому что ты не думаешь об этом. - Утеря воспоминаний? - Да. Что-то вроде. Я до сих пор не помню всё и не ощущаю себя собой. Не знаю, как объяснить. Но, наверное, к лучшему, что я что-то не помню. К примеру, я не помню того момента, как умер, и как был возвращен к жизни. Сейчас я предполагаю, что это из-за того, что такое понятие как «смерть» стерто для меня. Шигараки слушает, затаив дыхание. Он хочет многое спросить, о многом узнать, но ему неведомо то, на сколько обширны знания самого Даби. Одно становится уже известно – несмотря на то, что прошлая личность сохранилась, она, несомненно, немного изменена вследствие перемены восприятия. - Сначала всё темно. Ты ничего не видишь и не ощущаешь – пленка, состоящая из пустоты, застилает сознание. Не чувствуешь страха, не чувствуешь боли. Боль теперь я уже никогда не почувствую. Ощущение своего сердца, слабо движимого в теле. В кислороде, вероятно, я тоже не нуждаюсь, но продолжаю дышать по привычке, если это можно назвать дыханием. По правде сказать, я до сих пор не могу определить, жив я, или мертв. Даби смотрит на свои стянутые нитями предплечья. На нем светлая рубашка и темные брюки чуть ниже колен. В доме тепло – огонь в камине и солнечные лучи из-за окна. - И эта вечная борьба за ясность сознания. Только если при жизни в этой борьбе тебе нужно вечно бежать, – Даби замолкает, додумывая, поправляя себя. – При прежней жизни. То сейчас это скорее борьба на одном месте вне времени и пространства. Ты лежишь среди пустоты и пытаешься из неё подняться, но не видишь границ. Временами она расходится, и тогда надо успеть среагировать и схватиться за эти концы. Как глоток воздуха, когда ты тонешь. Даби не ощущает тепло, исходящее от огня. Он так же не ощущает и холода. Температура для него теперь не имеет значения. - Когда находишься между жизнью и смертью, но не понимаешь этого, ты не знаешь, что тебе нужно делать. Ничего не ощущаешь. Вообще ничего. Томура чувствует нестерпимую грусть, исходящую от этих слов. Ему тяжело, для него невозможно осознание того, что Даби не чувствует этого же. - Со временем, когда сознание возвращается на более долгий период, появляется и ясность рассудка. Это время отведено на возвращение периодов воспоминаний, и ты медленно начинаешь осознавать кто ты, кем ты был и кем ты стал, но всё ещё ничего не ощущая. Телесные переживания мне теперь уже не вернуть. Как бы для того, чтобы проверить это снова, потому что в это до сих пор плохо верится, Даби сжимает в кулак ладонь – ничего. - Но вместе с воспоминаниями возвращается другая составляющая – мироощущение, которое прорывается через пленку. Рождение – это всегда больно. Только раньше я не мог понять на сколько, но каждому из нас удалось это пережить хотя бы единожды. Шигараки кивает, соглашаясь с этим утверждением. Сейчас голос Даби звучит тише, нежели он был при жизни, но интонация этого монолога, и та размеренность, с которой он произносит слова, очень напоминает его последнюю исповедь, в которой он рассказывал об эксперименте и Шото. - Сейчас я в полной мере отдаю отчет своим действиям. Сознание вернулось ко мне, воспоминания ещё возвращаются. Во мне даже зарождаются какие-то, неведомые ранее ощущения. Я думаю, что вскоре моя личность окончательно восстановится, и жду этого с нетерпением. - Что ты планируешь делать дальше? - Я? – Даби не ожидал этого вопроса, он ввел его в заблуждение. – Я продолжу первые дела моего брата, я не оставлю любые попытки изменить этот мир к лучшему. - Я не об этом. Даби не очень понимает, что имеет ввиду Томура. Шигараки предполагает, что это из-за того, что, как сказал Даби, личность не до конца сформировалась. Томура пытается перефразировать, а точнее сказать изменить вопрос, выдавая: - Что ты чувствуешь? Даби переводит на него свой взгляд, первое что приходит в голову, это ответить «ничего», но отчего-то этот ответ кажется ему неуместным. - Я не знаю. Я благодарен тебе. В мутных глазах Даби отражается непонимание и, быть может, смятение. Шигараки набирается терпения. Он готов ждать столько, сколько потребуется. Даби хочет сказать, что дальше он справится сам, и этот разговор, точнее опять монолог, по идее должен стать их последним, но что-то останавливает его от этих слов. Он смотрит в окно на то, как капли от таяния снегов опускаются на землю с крыши, смотрит на солнечные лучи и этот свет не режет глаза, но делается странным, не таким, каким должен был быть. Цвета, звуки, всё остальное всё ещё ощущаются через пелену. Но это, вероятно, невозможно изменить теперь. Даби собирается с мыслями. Он чувствует что-то, какую-то привязанность к этому человеку, то ли исходящую из прошлого, то ли зародившуюся в эти месяцы, пока Томура ухаживал за ним. Он не знает, правдива ли она, или же это просто уловки вновь обретенного сознания. Он не знает, что он должен чувствовать, и как ему что-то почувствовать. Что он теперь может назвать чувством. Но, почему-то, сейчас ему не хочется отпускать Шигараки. После всего этого времени, после всех их разговоров, какая-то неведомая привязанность сковывает необходимость говорить дальше, но Даби всё-таки перебарывает это. - Помнишь, я говорил тебе при первой встрече, что когда всё закончится, за помощь я готов буду отплатить тебе. Любое твоё желание. Я думаю, время пришло. Томура смотрит на Даби непонимающе, следит за движениями его тела, тут и там перечерченного штрихами нитей, за кожей, местами темно-сиреневой, местами более ли менее схожей с цветом кожи самого Шигараки, но всё равно в несколько раз бледнее. - Я хочу остаться. - Что? – Даби смотрит на Томуру удивленно, ведь сейчас он может обрести свободу от этого поместья и изуродованной сущности Даби. - Я хочу остаться здесь и следовать за тобой – это моё желание. Хочу исцелить, на сколько возможно, твоё тело – необходимо заменить подвергнутую разложению ткань на здоровую. Так как чувствительность всё равно не вернуть, можно не волноваться о неудаче. Хочу помогать и дальше тебе познавать этот мир по-новому. Я не уйду. Шигараки говорит тихо и четко, и даже немного хмурится, как будто это желание Даби отделаться от него оскорбило его. Но на самом деле это не так – у Даби не было подобного желания, и он рад этому ответу. - Хорошо! – он поднимается со стула, огибает Томуру со спины и кладет ему ладони на плечи. Шигараки ощущает этот холод и желание случайно потерять равновесие и упасть. – Тогда, могу я рассчитывать на твою помощь снова? В этом порыве Даби отслеживается его прежняя манера держаться, и Томуру несказанно радует это. Ему кажется, словно его ответ возбудил что-то в Даби, и это ускорит скорейший возврат воспоминаний, потому что одиночество точно не пойдет на пользу в этих дебрях собственного едва возвратившегося из забвения разума. Шигараки не хочет узнать, какого было там – на пороге смерти. Даже если Даби вспомнит. Даже когда Даби вспомнит. Даже если Томуре интересно. Он жаждет только одного – не покидать Даби и быть с ним до последнего. Быть может, и ему придется пережить на себе «воскрешение», чтобы не покидать другого. - Да. Можешь, конечно. Шигараки проводит языком по обветренным от морозного ветра губам и не решается перевести свой взгляд на Даби. Он поднимает глаза от лицезрения пола только тогда, когда перестает чувствовать чужие холодные ладони на своих плечах. Даби оказывается перед ним, меньше чем в полуметрах, и такая близость как-то неестественно смущает, несмотря на то, что ему приходилось непосредственно контактировать со всем телом Даби, но тогда это была необходимость, и тогда тот был в бессознательном состоянии. А сейчас он смотрит в затуманенные, покрытые пленкой серые глаза своими красными, и совершенно иное чувство рождается в нем, а Даби говорит: - Спасибо. И Шигараки отвечает ему тем же.