Сны

— Мама, я поиграю на улице, — говорит маленькая Элис и вприпрыжку, помахав матери, убегает в большие двери. На улице стоит белый столик и четыре незадвинутых стула — за завтраком все резко вскочили, воодушевленные идеей Лиззи поиграть в салки. Элис удрала первее всех, заливисто хохоча. Сначала водил отец, потом он поймал Лиззи, а та — мать. В тот момент, когда родительница уже почти настигла Элис, она споткнулась и упала, больно ударившись коленкой. И ей стало настолько обидно, что она разрыдалась. Сейчас Элис за это стыдно, конечно, а коленка больше не болит. Стулья они так и не задвинули, даже когда убирали посуду. Чуть поодаль, в паре метров от стола, валяются игрушки. Их дали Элис, чтобы та не плакала, и, на правах больной, она так и оставила их валяться. А еще чуть дальше, греясь в лучах слабого весеннего солнца, стоит отец, ветер треплет его короткие волосы, а по неприкрытой шее ползут мурашки. Маленькие такие пупырышки. У Элис они тоже бывают, и короткие волоски очень забавно приподнимаются, по ним еще приятно проводить руками. Вспоминая об этом, Элис хихикает, подбегает к отцу и протягивает к нему маленькие руки. Он поворачивается к ней, улыбается, подхватывает ее и кружит, тепло улыбаясь. Элис хохочет, дрыгает ногами и чувствует себя самой счастливой девочкой на свете. В какой-то момент отец дергается, будто по нему проходит электрический разряд, и опускает Элис на землю. Она все еще улыбается, подхихикивает, ничего не замечая. Только потом, когда отец вновь дергается и открывает рот, улыбка пропадает с ее лица. Изо рта у него начинает вытекать черная густая жидкость, а вместо забавных мурашек по коже ползут черные точки. Элис в ужасе не может пошевелиться и смотрит на шею отца, приглядываясь к точкам, которые с каждым мгновением кажутся все больше похожими на маленьких жучков, вылезающих из-под отцовской кожи, прогрызая ее. Отец как-то неестественно, будто он марионетка в руках неумелого кукольника, делает шаг к Элис и заваливается на нее, роняя на холодную траву. Из его рта по-прежнему толчками выбивается черная жижа, в которой неестественно яркими пятнами плавают куски красного, а жучки, что не успели нырнуть обратно под кожу, соскальзывают с шеи с тихим пронзительным жужжанием. Оцепенение спадает с Элис, она хочет позвать маму, но стоит ей открыть рот, как туда начинает заливаться жижа. На вкус она горькая, как самое противное лекарство, и печет. Жучки с шеи отца начинают бегать по лицу Элис, и то тут, то там она чувствует маленькие болезненные уколы. Думать о том, что теперь эти маленькие точки прогрызают ее кожу, невыносимо, и ей хочется плакать, хочется, чтобы все это закончилось, но отец слишком тяжелый, и Элис не может выбраться из-под его тела. Она отворачивается в попытке выплюнуть жижу, но стоит ей чуть пошевелиться, как рот и горло начинает жечь так, будто его растворяет кислота. — Элис, — медленно хрипит отец и приближает лицо к ее лицу так, что черная жижа заливает девочке глаза. — Проснись, Элис! — кто-то трясет ее за плечо, а она, кажется, кричит так, что у самой уши закладывает. Наконец она открывает глаза и садится, скидывая с себя толстое одеяло. Пытаясь отдышаться, Элис лихорадочно рассматривает свое тело, одетое в ночную сорочку, и ощупывает лицо. Ни жучков, ни черной жижи нет. «Сон, — понимает Элис, — только сон». — Да что с тобой? — на нее обеспокоенно смотрит Лиззи. На голове у нее будто птицы гнездо свили, глаза покрасневшие. Сестра убирает непослушный спутанный локон за ухо и ни с того, ни с сего начинает смеяться. Сначала робко, будто стыдливо, а потом все сильнее заливаясь хохотом, на грани с истерическим. Элис, хотя ей совсем не смешно, тоже не может удержаться и начинает подхихикивать, как маленькая. Отвратительное липкое чувство, с которым она проснулась, начинает спадать, и кошмар бледнеет, растворяясь в холодном утреннем сквозняке, гуляющем по комнате. — Пойдем, — говорит Лиззи, отсмеявшись, и бодро соскакивает с кровати. — Времени уже много, ложиться обратно нет смысла. Сделаем сэндвичи и попьем чай. Элис кивает и тоже свешивает ноги с кровати, все еще улыбаясь. Она накидывает на плечи толстый халат и, бросив последний взгляд на совершенно чистую постель — без жучков и черной жижи — следует за сестрой. Дом, в котором они с сестрой живут, большой и красивый, почти как тот, в котором они жили с родителями. На стенах, конечно, уже изрядно потрепались обои, а кое-где с потолка сыплется пыльная крошка, но пока у них нет денег на ремонт, и они довольствуются тем, что есть. Лиззи, когда они только сюда переехали, сделала все, чтобы новое жилище было уютным: расставила по всем комнатам цветы в горшках, развесила на стенах семейные фотографии и купила несколько настольных ламп — подержанных, конечно, — которые светят мягким желтым светом. Из-за них комнаты кажутся теплее. Элис спускается за Лиззи на первый этаж и бросает боязливый взгляд на входную дверь — сон почти забыт, но ей все еще кажется, что отец может появиться в любую секунду, чтобы забрызгать ее своей скверной. За дверью с маленьким полукруглым окошком в верхней части никого не видно, только фонарь, подвешенный на крыльце, неприятно слепит глаза да видна отваливающаяся от крыши крылечка доска с ржавым толстым гвоздем. Когда вечером, вернувшись домой — Элис с учебы, а Лиззи с работы, — они сидят на крыльце и пьют чай, неизменно разговор заходит о том, что эта доска когда-нибудь свалится на одну из них и убьет. Лиззи при этом ухмыляется, затягивается трубкой — единственным, что осталось от отца, — делает глоток горячего, обжигающего чая и говорит, что это будет забавно. Элис, скорее по привычке и отдавая дань традиции, чем от удивления, округляет глаза, а сестра просто смеется своим заразительным смехом, выдыхая ароматный дым. За окном еще темно, когда Лиззи разливает по чашкам чай. Элис смотрит вдаль, подперев подбородок рукой, и перекатывает по столу холодное яблоко. Лес, который видно с кухни, застилает туман, и кажется, что в этом тяжелом осязаемом тумане бродят тени. Это не страшно — уже привычно, да и легко как-то, просто наблюдать и гадать, кто же там может ходить. Элис думается, что туман похож на губку — мокрую губку, подобную той, которой она моется, залезая в наполненную горячей водой железную ванну. И с этой мыслью перед внутренним взором из маленьких отверстий губки-тумана начинают выползать те же жучки, которые прогрызали кожу отца. Элис мотает головой и, взяв со стола яблоко, откусывает большой кусок, переводя взгляд на сестру, которая уже расставляет чашки с чаем и вазочку печенья. На плите сковорода, в которой греется хлеб, и тонкий запах свежей выпечки, обманчивый, но от этого не менее приятный, расходится по кухне. — Масло? — деловито интересуется Лиззи и, получив отказ, достает из ящика спички и трубку. Она присаживается за стол и забивает свежий, ароматный табак, ловко пользуясь разложенными перед ней инструментами. Элис улыбается и думает, что, сколько они живут вместе, без родителей, она ни разу не видела Лиззи без трубки в свободное время. С тех пор, как родители… С тех пор, как родители что? — прошибает холодным потом мысль. Элис не помнит, что случилось с родителями, будто в ее памяти просто никогда не было таких воспоминаний. С тех пор, как они с сестрой… С каких пор? — внутренний голос, тоненький, точно пищание, и неприятный, как сквозняк этим холодным утром, вновь задает вопрос, ответа на который нет. Элис быстро-быстро моргает и рассматривает сестру еще раз: она помнит Лиззи в детстве и помнит сейчас, но не помнит, как она выглядела подростком. Не помнит, где она работает, не помнит, закончила ли она учиться, но помнит, что этот дом и все, что в нем, сделано или куплено Лиззи на собственные деньги. Хотя и не помнит ни моментов покупки, ни как они расставляли цветы по комнатам, ни как развешивали фотографии. Не помнит даже, как вчера ложилась спать. — Лиззи, — выдыхает Элис и, оторвав взгляд от стола, на который она смотрела, пока осознавала все эти ужасные вещи, глядит на сестру расширившимися от ужаса глазами. — Да, Элис? — спокойно отвечает Лиззи, берет со стола спички и, засунув тяжелую отцовскую трубку в рот, подкуривает. Она опускает руку с горящей палочкой на стол и будто забывает о ней. Огонек стремится вверх, все разрастаясь, но ползет по сухому дереву вниз, пожирает его, оставляя после себя только скрюченную черную загогулину. Он так стремителен, что еще чуть-чуть — и палочка кончится, а огонек, кажется, перекинется на руку сестры. — Лиззи, — сглатывая ком в горле, хрипит Элис, в ужасе наблюдая за огоньком. — Лиззи, твоя спичка. — В чем дело? — будто не понимает сестра. Она смотрит на свою руку, в ее глазах блестят красные отблески, но, судя по ее лицу, ничего странного она не замечает. — Что такое? — переводя взгляд на Элис, спрашивает Лиззи с беспокойством, словно не ее рука вот-вот начнет гореть. Мир начинает сужаться и скукоживаться, изгоняемый чернотой, пока для обзора среди кромешной тьмы не остается только маленькое окошко, точно дверной глазок, и Элис мотает головой, пытаясь отогнать наваждение. Но открыв глаза, она все еще видит только маленький кружочек в середине темной бездны, буквально с монетку. В этой монетке видно, как огонек со спички, закончив с деревом, перекидывается на ногти сестры, как ногти плавятся и пузырятся, разбрасывая горящие капельки, стекая тягучей жижей. Потом начинают гореть пальцы. Кожа на них краснеет все сильнее, пока не становится цвета спелого помидора, а потом пузырится и лопается. Вспоминая о том, как Лиззи смеялась после ее кошмара, Элис в попытке развеять ужасное видение начинает заливаться истерическим хохотом. Так учила их мама: если страшно, то просто посмейтесь от души, чтобы страшно быть перестало. Это настоящее, это Элис помнит в мельчайших деталях. Но смех не помогает. Только Лиззи с обеспокоенным лицом спрашивает, что случилось, и тянется к ней горящей рукой. Зажмурившись, Элис начинает кричать. Она вскакивает с кровати, еще толком не разбирая, где она и что происходит вокруг. Просто вскакивает и машинально начинает сбивать с себя красные языки пламени, ползущие по ночнушке. Кругом почти ничего не видно из-за густого едкого дыма, от которого слезятся глаза и хочется кашлять. На расстоянии вытянутой руки еще различаются предметы — книга, кубики, заяц, которого ей сшила мать. Кровать, с которой она вскочила, уже полыхает, и Элис с ужасом представляет, что стало бы с ней, не вскочи она мгновениями раньше. Огонь, кажется, тянется из окна — шторы уже давно сгорели и полыхает оконная рама. Точно сказать нельзя, почти ничего не видно, но языки пламени от кровати еще не перекрыли горящий квадрат, как раз где-то там, где было окно. Инстинктивно Элис тянется рукой к лицу, пытаясь закрыться от жара, который становится нестерпимым. Она делает шаг назад и, наступив на кубик, заваливается на спину, больно ударяясь затылком о стол. Что-то мокрое и липкое струится по шее, но она не замечает, в ужасе не веря своим глазам. Вскочив на ноги с удивительной скоростью, она распахивает дверь и выбегает в коридор, натыкаясь на горящую дверь комнаты Лиззи. Элис кричит, зовет сестру, но никто не отвечает. Отчаявшись, она со всех ног бросается к комнате родителей и, подбегая, слышит надрывной кашель из-за двери. Она хватается за железную ручку и заходится криком. Металл раскален так, что кажется странным, что он еще не красный. Ее маленькая ладошка в одно мгновение прикипает к ручке и, отрывая руку, она видит, как сходит красная кожа. Кровь сильными толчками выливается из раны, капая на бежевый коврик, который так любила мать. — Элис! — из-за двери слышен голос отца. Хриплый, слабый и очень испуганный. Так не похожий на тот, которым он обычно говорил. — Беги, Элис! — Беги, доченька! — присоединяется к нему голос матери. Элис стоит в нерешительности. Рука ужасно болит, так, что хочется ее просто отрезать, но все мысли крутятся только вокруг родительской комнаты. Она не хочет, не может бросить их! Но ни одной идеи, как им помочь, не возникает. И заставить себя еще раз схватиться за раскаленную ручку она тоже не может. Подносит здоровую ладонь, чувствует, что железо горячо, и одергивает. Переступив с ноги на ногу, Элис вновь пытается, но опять плошает и рычит, будто разозленный зверь. — Мама, папа! — кричит она, не зная, что делать. В ней разрастается гнев. На себя, на родителей, на огонь, который безжалостно пожирает все кругом. И она совершенно не понимает, как правильно было бы поступить сейчас. — Беги, Элис, спасайся! Беги, уходи из дома! С нами все будет хорошо, доченька, спасай себя! Спаси Лиззи! — кричат, перебивая друг друга, мать и отец, а голоса их все слабее. Кашель из-за двери становится все громче, все надрывнее, и булькает, будто не пожар, а наводнение. Но услышав имя сестры, Элис срывается и, забывая про родителей, бежит обратно. На ходу, задыхаясь, она зовет Лиззи, кричит, чтобы та спасалась. В ответ только рев огня да громкий, точно спички у уха ломаются, треск. До комнаты сестры Элис не добегает, просто не может добраться — дорогу перекрывает стена огня. Она недолго мнется в нерешительности, а потом разворачивается и срывается обратно. — Мама! Папа! — подбегая к родительской комнате, зовет она. Только в этот раз ей никто не отвечает. Дышать уже совсем невозможно, горло жжет и будто опилок насыпали. Элис еще раз пытается докричаться, отчаянно, срывая и без того измученные связки. Не дождавшись ответа, она медленно направляется к выходу. У нее больше не осталось сил на то, чтобы бегать, а на плечи будто гора упала. Понимание того, что в таком огне родители, наверное, уже умерли, заставляет сгорбиться и, держась за стены, она еле идет. На первом этаже огонь еще не так разросся, но дыма достаточно. От лестницы до выхода всего пара шагов, а Элис кажется, что пара миль. Она тратит на то, чтобы дойти до двери, настолько много времени, что в какой-то момент ей думается, она уже не выберется, рухнет здесь, задыхаясь, выхаркивая опилки из горла, и умрет. Когда здоровой рукой она хватается за дверную ручку, дергает, но ничего не происходит, ей становится холодно. Кожей она ощущает, что смерть стоит за спиной, дышит ей в затылок и, Элис знает точно, улыбается. Открыть дверной замок до нее доходит не сразу, но как только это случается, дверь поддается и дом будто выплевывает Элис из себя на снег. В обожженной руке, которой она упирается в белое покрывало, укутавшее землю, сначала ничего чувствуется, а потом становится даже приятно. Но буквально через мгновение ее пронзает ужасная боль, и Элис заваливается набок, трясет покалеченной кистью, стараясь сбросить эту мучительную боль. Снег кажется не холодным, он кажется настолько ледяным, острым, что пронзает кожу и впивается в самые кости, покрывая их инеем. Лежать на нем невозможно, но и встать нет никаких сил. Через дыры в ночнушке белые кристаллики чистой боли сыплются на кожу, прожигая не хуже искр, и Элис стонет. Не стонет даже — подвывает хрипло, еле слышно, так, что даже редко улавливает этот звук за ревом пламени. Она не сразу замечает, как с огнем, пожирающим дом, происходит что-то странное. А когда замечает, красное чудище уже облизывает ее ногу. Элис вскрикивает высоко, противно, захлебываясь, и отползает, не обращая внимания на обожженную руку, которую от прикосновения к снегу вновь пронзает боль. Перед ней огромное, высотой в пару этажей и шириной в пять комнат — как их сгоревший дом — чудовище, сотканное из чистого пламени. Оно, кажется, смотрит на нее своими глазами, и смотрит — она уверена — недобро. Элис отползает медленно, скованная страхом, но совсем не отдаляется от монстра. Когда тот, качнувшись к ней, резко сокращает расстояние, в его открытой пасти виднеются обгоревшие до костей тела. Только интуитивно Элис понимает, что одно из них — сестра, второе — отец, а за ними, почти неразличимая, кажется, голова матери. Мертвые будто смотрят на нее, и в рев пламени вкрадывается жуткое, тягучее «Элис!». Она пытается встать. У нее плохо получается, но попыток она не бросает. Срывается словно, падает, но снова упрямо пытается, перебирая изможденными ногами. Кровавый след тянется за ней по белому — от ладони и от ступни. Элис встает-таки, хочет бежать, но неверные ноги подводят ее, заплетаясь, и она снова приземляется в снег. Чувствует, что тот становится все мягче и мокрее, и вязнет в нем, вязнет. Спину жутко жжет от приближения монстра, и в какой-то момент Элис не выдерживает, оборачивается, не в силах сопротивляться желанию взглянуть на чудище. Оно опять раскачивается и оказывается совсем близко, нависает над ней, плавя вокруг себя снег. Элис пронзает надежда, что талая вода спасет ее, и она старается закопаться. Точно помнит — снега в этом году выпало мало, но почему-то проваливается глубоко, с головой. Ей кажется, что она попала в реку, горную, холодную. Ей видно все, что есть вокруг — двор перед домом, белый столик, даже, кажется, потерянная еще осенью деревянная лошадка тут. Элис немного успокаивается, чувствуя себя в безопасности, и замечает, что раны уже не так жгут. Вода испаряется моментально, стоит только красному огненному монстру провалиться к Элис. Ее обдает паром, и от этого кожа краснеет и, кажется, начинает облазить. Монстр открывает рот и втягивает в себя пар вместе с Элис. Стоит только ей попасть к нему в глотку, как в глаз впивается тонкая чернеющая косточка Лиззиного пальца. Отец, то, что от него осталось, обнимает ее ноги, а мать — талию. Огонь жадно лижет кожу, и та начинает пузыриться. Второй глаз разрывает еще более сильная боль, и когда он лопается, кипящая масса, обжигая щеку, вытекает из глазницы. А Элис все никак не может поверить, что это взаправду. Элис открывает глаза, мотая головой, будто пытаясь отгородиться отрицанием от того, что видит. Только вокруг уже темнота. Страх, ужас, понимание нереальности, абсурдности и невозможности происходящего все еще, словно стальные тиски, сжимает ее. Она вертит головой, стараясь найти хоть что-то в кромешной тьме, но тщетно. Постепенно мягкое ничто успокаивает ее, и Элис понимает, что ей ужасно холодно. Она ежится, стараясь прикрыться, растереть заледеневшие предплечья тоненькими хрупкими ладошками, покрытыми каким-то желе, но не помогает. Холод, кажется, исходит изнутри, поднимается из самых глубин ее истерзанного тела. Она чувствует, что ее платье болтается рваными лохмотьями, практически не прикрывая и не грея, а на ногах застыли отвратительные коросты. Липкая шея смачивается тонкой струйкой крови из наполовину срезанной мочки, и двигать головой до омерзения противно. Элис не помнит, что с ней случилось, но знает, что и не хочет этого помнить. — Кто ты? — спрашивает голос из темноты. — Элис, — отзывается она тихо, несмело, ловя себя на мысли, что хотела сказать совсем другое. — Кто ты? — повторяет голос. Элис не может понять, женский он или мужской, принадлежит взрослому или ребенку, только болезненно однозначно уверена, что не хочет слышать его. — Я — проигравший, — неожиданно ясно понимает Элис и произносит ненароком. Она проиграла, это не темнота, это цена ее проигрыша. — Зачем ты? — спрашивает голос, и в нем прорезаются зловещие высокие нотки, такие противные, режущие слух, и такие до боли знакомые. Ее вдруг захлестывает паника. — Я… я потерялась, помогите, — бессильно говорит Элис и начинает хныкать, как маленькая. Ей страшно, ужасно страшно тем детским страхом, абсолютным и без намека на ужас, панику или отчаяние, с горькой ноткой обиды и желанием за кем-нибудь спрятаться. — Кто я? — спрашивает голос, и Элис молчит. Она даже забывает хныкать, озадаченная вопросом. — Я — это ты, — говорит голос властно, истерично голосом самой Элис. Яркая красная вспышка больно бьет по глазам и заставляет зажмуриться. Вокруг будто крови разлили, и темную тишину заменяет красное биение. Тук-тук, тук-тук, — стучит что-то глухо. Холод отступает, уступая место жару в многочисленных ранах. Кажется, они пульсируют в такт стуку. Элис понимает, что лежит на чем-то неровном и холодном, закрывая руками глаза. Она раздвигает пальцы, желая осмотреться, но жгучая боль, разрядами бегущая по кистям, не дает ей сделать этого, заставляя еще плотнее зажмуриться, стиснуть зубы и застонать в голос. У Элис недостает пары пальцев и кожи на ладонях, это Жезл Бармаглота взорвался у нее в руках. Мочку уха ей срезало хлесткое щупальце, чудом не снесшее голову. Ноги были истыканы более удачливыми отростками. А волосы сгорели от вырвавшейся магии разрушенного оружия. Она, побежденная, лежит у подножья трона Красной Королевы и стонет, с каждым движением все больше измазываясь в красном. — Я — это ты, — шепчет выглядывающая из сгустка плоти уродливая, демоническая голова Элис-Красной Королевы, нежно поднимая Элис настоящую толстым щупальцем. Почти заботливым движением второе щупальце оглаживает опаленную голову, а еще два мягко оплетают ноги. Несколько щупальцев потолще пробираются ей под спину, и когда прочно обхватывают, поднимают все выше в воздух, бережно, точно величайшее сокровище. Элис не шевелится — каждое движение вызывает у нее острые вспышки боли, — она просто надеется, что все это скоро кончится. Остатками разума она понимает, что ее желаниям не суждено сбыться, но упрямая, наивная надежда, все еще живущая в ее сердце, не хочет сдаваться. Даже когда несколько тонких щупалец аккуратно стягивают с нее остатки платья, она все еще верит, что кошмар пройдет и утро не заставит себя ждать. Где-то на задворках сознания тикают огромные, не поддающиеся здравому смыслу, часы Шляпника, когда к ее маленькой груди, превратившейся в один сплошной синяк, присасываются два склизких щупальца. Элис, корчась от боли, старается не думать о том, что не так должно поступать с врагами. Она чувствует, как все ее тело обвивают мокрые отвратительные отростки Королевы, борется с приступами тошноты и лихорадочно пытается понять, как это получилось. Одно щупальце, обвившееся вокруг ее ноги, извергает из себя какую-то слизь, обмазывая промежность Элис, и ей становится еще противнее и страшнее. Когда это щупальце толкается в нее, игнорируя узость, она не выдерживает и начинает подвывать, дергаясь от боли, от чего остальные раны начинают пульсировать. Она могла бы потерять сознание, если бы оно у нее осталось, но пытка продолжается несмотря ни на какие доводы разума. Когда щупальце уже без труда проскальзывает в нее и выскальзывает наружу, она чувствует, что ее задний проход тоже смазывают. Понимая, какой кошмар ждет ее впереди, Элис, казалось, уже потерявшая всякую волю к борьбе, извивается, пытаясь выбраться. Все ее тело протестует, по нему разрядами проскакивают приступы сильной боли, но она пытается не обращать внимания. Щупальца, удерживающие ее, сжимаются, точно змеи, поймавшие добычу, и совершенно неожиданно, даже не дожидаясь, пока она перестанет вырываться, отросток втискивается в нее сзади. Ей кажется, что щупальца внутри нее просто трутся друг о друга. Она хочет кричать от боли, но получается только жалкое хрипение, и скоро она перестает пытаться, убеждая себя, что надо попробовать привыкнуть к этому кошмару. Когда у нее только начинает получаться, в отростках что-то пульсирует, и через минуту Элис понимает, что они что-то в нее вливают. Наконец она не выдерживает, выплевывает кислую, жгучую рвотную массу, кашляя и захлебываясь в ней. А что-то, будто живое и шевелящееся, что вливают в нее щупальца, расходится по телу неожиданным теплом. Элис чувствует, как боль в ранах слабеет. Она не понимает, зачем, но понимает, что Красная Королева, ее злейший враг, исцеляет ее как может. Когда боль отступает, она слышит тяжелое дыхание, исходящее откуда-то сбоку. Повернувшись туда, Элис замечает, что то чудовище, в которое превратилась Королева, блаженно прикрыло глаза и будто наслаждается тем, что делает со своей жертвой. Обращая глаза к ничему, что простирается над ней, Элис вспоминает, что было до этой темноты. Щупальца, исцеляющие ее, тем временем двигаются быстрее, наращивая темп и постепенно все мысли сводятся к этим движениям. Вперед, назад, вперед, назад. Элис кажется, что в ней что-то разрастается с каждым толчком, что так, будучи насаженной на эти мерзкие отростки, ей намного лучше, чем когда-либо, что она создана для того, чтобы принимать их в себя. Она запрокидывает голову и, широко открыв рот, начинает глубоко дышать, наконец, ощущая присосавшиеся к ее груди другие щупальца, из-за которых по ее телу от сосков проскакивает что-то пронзительное, что она никак не может внятно описать словами. Противный, толстый отросток с тонкой кожей, под которой видно темные вены, зависает над ее головой, извиваясь, словно в нетерпении. Элис поворачивает голову к Красной Королеве и встречается взглядом с ее глазами — полными предвкушения, желания. Сглатывая вязкую слюну, поддаваясь порыву, Элис кивает и открывает рот пошире, чтобы отросток мог туда поместиться. Ей становится сложнее дышать, но щупальце во рту быстро подстраивается под темп других щупалец, толкающихся в нее и посасывающих ее маленькие соски, так что все эти движения сливаются в единое и блаженное. Элис выгибается, пытаясь помочь отросткам внизу проникать в нее глубже, и руками, которые уже не скованы, поглаживает тот, что у нее во рту. Ее начинает мотать в воздухе, будто Красная Королева больше не может нормально поддерживать ее в подвешенном состоянии, и безумный темп, в котором в нее вбивались, прекращается. Она чувствует, как медленно опускается вниз спиной к Королеве. Когда ее ноги касаются пола, щупальца, обвивающие ее талию и бедра, не прекращают движение, тащат ее вниз, заставляя опуститься на колени. Потом ее толкают в спину, и Элис упирается руками, становясь на четвереньки. Только после этого отростки в ней продолжают двигаться. Они становятся еще быстрее, чем раньше, чуть ли не причиняя боль, и через некоторое время Элис начинает задыхаться. Ей кажется, что они растут в ней, расширяются, уже почти не помещаясь в маленьких отверстиях, и через мгновение яркая вспышка затмевает взор. Когда отвратительное щупальце, на вкус похожее на что-то тухлое, выскальзывает из ее рта, Элис открывает глаза и ясно вспоминает события до пробуждения. — Но я же победила тебя, — шепчет она еле слышно. И тут же ее дергает и она взлетает, поддерживаемая отростками. Резко ее относит к уродливому телу Красной Королевы, и щупальца, кроме тех двух в ней, перестают поддерживать ее. Элис кричит от боли, чувствуя, как внутри что-то разрывается под весом тела. — Почему — кричит ей в ответ Королева, — ты не хочешь любить меня?! — смрад от ее дыхания вновь вызывает приступ рвоты, а в следующую секунду изо рта Королевы в рот Элис вползает покрытое желтоватой, точно гной, слизью щупальце, которое проникает все глубже через глотку в живот и дальше, с каждым сантиметром погружения самой Элис в огромный рот Королевы. Она уже почти ничего не чувствует, мир вокруг становится соткан из сплошной боли. Она открывает глаза, и первое, что видит — толстое потное лицо незнакомого мужчины, пыхтящего на ней. Боли больше нет, только неприятное чувство между ног, будто там что-то натирает. Мужчина взвизгивает, замечая ее взгляд. Его лицо белеет, губы трясутся, и, кажется, он оплевал ей все лицо. Зато между ног пропадает это странное ощущение. Пару секунд мужчина смотрит на нее, а потом с облегчением выдыхает и вновь начинает пыхтеть. Элис не может пошевелиться, да, впрочем, и не хочет. Для нее все как в тумане. Она даже не смотрит именно на лицо мужчины, просто в момент пробуждения оно оказалось в той точке, на которую был направлен ее взгляд. Несколько долгих минут он пыхтит на ней, а потом вновь тонко взвизгивает и напрягается. Элис почти не замечает этого, не обращает никакого внимания. Так же она не обращает внимания, когда мужчина встает и, подойдя к изголовью ее кровати, наклоняет ее голову, открывает ей рот и вталкивает туда свой вонючий, толстый член. Она уже просто не видит этого, ей снится очередной сон в Стране Чудес, где Красная Королева в который раз убивает ее.