Первая ночь

На заднем дворе храма было темно и пусто: часть гостей уже разошлась, часть заснула в гостевых комнатах, а некоторые до сих пор отмечали празднование в главном зале храма. Нанами сидела на террасе, прислонившись к стене, и задумчиво смотрела на звезды. Томоэ присел рядом, искоса глядя на свою уже несколько часов как законную жену. Нанами выглядела счастливой, хоть и уставшей. Она оставалась на празднике до последнего, и Микаге не торопил ее, словно понимал ее желание провести вместе со всеми как можно больше времени. Лишь когда Нанами начала прятать зевки за широким рукавом кимоно, он поднялся и поманил их за собой. Томоэ своими глазами видел, как его жена возвращает знак божества, как исчезает сияние, окружавшее ее фигуру, и сама Нанами становится обычной человеческой девушкой. На прощание Микагэ ее обнял со своей мягкой, понимающей улыбкой. Когда он ушел, Нанами тихо вздохнула и зажмурилась ненадолго, а потом развернулась к Томоэ и позвала: — Пойдем. И Томоэ пошел. Контракт хранителя исчез вместе с ее божественными силами, но Томоэ и без того не смог бы оставить Нанами одну. Не сказав ни слова, он проследовал за ней до дальней спальни, отведенной им на остаток ночи, и так же молча пропустил к распахнутым дверям, ведущим на террасу. Очень хотелось взять Нанами за руку, но Томоэ отчего-то не решался. Он так долго ждал этого, ждал момента, когда сможет называть ее своей, а теперь вот сидел рядом и боялся нарушить ее задумчивое молчание. Нанами прощалась — со своей божественной жизнью, с храмом Микаге, со всеми духами, которых больше не сможет видеть. Она отпускала их, и Томоэ не хотел мешать ее мимолетной грусти. Наконец Нанами обернулась и улыбнулась ему: — Ты такой красивый. Томоэ моргнул от неожиданности. После исчезновения контракта он вернул себе обличие екая, именно на него Нанами и смотрела сейчас с искренним восхищением. Посмотрит ли она так же завтра, когда Томоэ станет человеком? Томоэ верил, что да. Ведь тогда они смогут быть по-настоящему близки. — Я так хотела сказать тебе это в тот раз, когда мы встретились в прошлом, — Нанами взяла в ладонь прядь его волос, пропустила сквозь пальцы. — Там, среди цветущей сакуры, ты был прекрасен. Для нее это все случилось лишь год назад, для него прошло уже пятьсот лет. Но Томоэ все равно помнил и ту сакуру, и сияющую улыбку Нанами. — Ты тоже была прекрасна, — искренне сказал он, — я так не хотел тебя отпускать… — Ты больше и не должен, — улыбнулась Нанами, — я теперь твоя навсегда. Она была так близко сейчас, что Томоэ не сдержался и все-таки поцеловал ее. Осторожно, едва касаясь мягких, нежных губ, выплескивая тоску, что терзала его годами. Через несколько часов, с первыми лучами солнца, он сможет окончательно прийти в ее жизнь. Нанами с легким вздохом обняла его за шею, прижалась, сама углубляя поцелуй, и Томоэ не смог отстраниться. Нанами пахла какими-то цветами, и запах этот кружил голову, захлестывал нетерпением, лишая остатков благоразумия. Порою Томоэ казалось, что ожидание будет бесконечным, особенно в этот последний год, когда Нанами все еще была богиней, а он — ее хранителем. Когда он должен был помнить о рамках и довольствоваться редкими объятиями и прикосновениями. Нанами брала его за руку и счастливо улыбалась, а он сгорал от желания обладать ею и сам не понимал, как сдерживается. Теперь же запретов не существовало. Боги признали их мужем и женой, и если Нанами не останавливает, что Томоэ все еще екай, то он не сможет отказать ей. Он обнимал ее, не переставая целовать, гладил по спине, чувствуя ее тепло сквозь все слои ткани, прижимал к себе, и Нанами податливо изгибалась в его руках и зарывалась пальцами в волосы. Томоэ все-таки нашел в себе силы остановиться, отстраниться хотя бы на миг. — Нанами? — он не был уверен, что она понимает, к чему все идет. Она была юна и невинна, и Томоэ не хотел испугать ее. — Да, — выдохнула Нанами, и в ее темном горячем взгляде Томоэ увидел отражение собственного нетерпения. — Я хочу стать твоей сегодня, пока не закончилась ночь. — Я люблю тебя, — шепнул он, подхватив ее на руки, — люблю больше жизни. — Я знаю, — согласилась Нанами, прижимая голову к его плечу, заглянула в лицо и улыбнулась, шало и незнакомо: — Ты же поможешь мне? Я не умею снимать все эти кимоно. Томоэ услышал, как зачастило ее сердце, и этот звук оглушил его, заставил растерять все слова. Он просто кивнул и опустил ее на пол перед их общим футоном. А потом долго возился с поясами и завязками: пальцы не слушались, хотелось просто порвать это все, взрезать когтями, чтобы уже добраться до светлой, горячей кожи, прикоснуться к груди, втянуть в себя терпкий запах. Нанами стояла, закусив губу, и легко гладила его по голове, перебирала пальцами волосы на макушке, ласково, едва касаясь, но этого хватало, чтобы удерживать Томоэ на краю подступающего безумия. Наконец он раздел ее. Отступил на шаг, рассматривая — стройную, обнаженную, такую красивую, что у него перехватывало дух. Нанами покраснела и прикрылась руками: — Так нечестно! Ты снова издеваешься надо мной! У меня и в мыслях не было, хотел сказать он, но вместо этого поцеловал ее снова — жадно и напористо, проникая в ее рот языком, выпивая ее сладкое, горячее дыхание. Вжал в себя — тесно, почти до боли. Когда руки Нанами пробрались под его одежду, Томоэ одним движением уронил их обоих на футон. Замер, нависая над ней, вглядываясь в напряженное, нетерпеливое лицо. Его волосы накрыли их обоих, отгородили от мира. Томоэ чувствовал, что не сможет остановиться, если пойдет дальше. Хотелось взять Нанами, резко и жестко, заклеймить своей силой, своим присутствием, подчинить себе — все его инстинкты кричали об этом. Давай подождем до завтра, должен был сказать он и не мог. Нанами заслуживала того, чтобы ее первый раз был более человечным, но у Томоэ не хватало сил отпустить ее. Нанами накрыла его щеку ладонью, погладила легко: — Не останавливайся. Томоэ прикрыл глаза, подставляясь под эту ласку, глубоко вздохнул, напоминая себе о терпении. Потом все-таки отодвинулся и быстро скинул с себя одежду. Нанами улыбнулась и протянула к нему руки. Наклоняясь в ее объятия, Томоэ повторял себе: нежно и осторожно. Он целовал ее груди, ласкал языком соски, сдерживая желание прикусить мягкую нежную кожу. Гладил пальцами дрожащий живот, легко, едва надавливая когтями — а хотелось взрезать хотя бы неглубоко, чтобы ощутить запах ее крови. Прикусывал шею, легко задевая клыками дрожащую под языком вену, выплескивая нетерпение тихим рыком, все еще помня о том, что Нанами будет больно, если он отпустит себя. А Нанами стискивала его плечи и громко вздыхала, подставляясь под его руки и губы. И не боялась, совершенно не боялась его, демона, зверя, екая. Доверяла себя полностью, и Томоэ не мог не оправдать это доверие. Он долго ласкал ее пальцами, едва-едва проникая внутрь, чувствуя, как она становится влажной, и ее растерянные, прерывистые стоны били в уши, подталкивая его: сильнее, быстрее, сейчас! Томоэ уткнулся лбом в ее живот, замер, переводя дух, унимая клокочущее желание. Позвал тихонько: — Нанами… Она дернула его за волосы, заставив поднять голову, обожгла взглядом: — Сделай, как ты хочешь. — Тебе будет больно, — мотнул он головой. — Сделай. Она не умела отступать, Томоэ знал это лучше многих. И ему никогда не позволяла. Рыкнув, он впился в ее губы жестким, голодным поцелуем, и тут же вошел в нее — одним глубоким, резким движением. Нанами вскрикнула, напрягаясь всем телом. Томоэ прижал ее к кровати, чувствуя, как она мелко дрожит, проглотил ее возглас, напористо вылизал ее рот. Огладил по бокам, пощекотал когтями соски, зарылся пальцами в волосы, заставляя повернуть голову так, чтобы можно было целовать еще глубже. Нанами цеплялась за него, сжимала коленями бока, словно пыталась удержать, и Томоэ погладил второй рукой горячее бедро, позволил себе легко оцарапать горячую кожу. Стук ее сердца все еще звенел в ушах вместе с ревом его крови, ноздри забивал ее запах — терпкий и сладкий, кожа горела там, где их тела соприкасались, пальцы ног сводило от желания. Все это Томоэ выплеснул в поцелуи и ласки, с трудом удерживая себя от того, чтобы толкнуться в горячее и тесное. И лишь когда Нанами едва заметно расслабилась, он начал двигаться. Медленно, прижимаясь лбом к ее плечу, четко, размеренно вдыхая раскаленный воздух. Нанами тихо застонала, выгнулась, разводя колени, и дернула его за волосы. Томоэ вскинул голову и увидел ее слепой, плывущий взгляд. Вид этот выбил из груди остатки воздуха вместе с самообладанием, заставил сорваться в глубокие, резкие толчки. Нанами отрывисто вздыхала в такт его движениям, жмурилась, вжимаясь затылком в подушку, но не отпускала его шею. А Томоэ никак не мог отвести взгляд от ее лица, впитывая ее желание и беспомощность, запоминая навсегда сведенные напряженно брови, блестящие, потемневшие от поцелуев губы и длинные, дрожащие ресницы. Моя, билось внутри ликующим торжеством. Моя! В последний момент он каким-то чудом успел выйти из нее, чтобы излиться прямо на белое бедро. Нанами вздрогнула и распахнула глаза, глядя растерянно и недоуменно, как его выкручивает долгой, сладкой дрожью. — Прости, — шепнул он, когда смог снова дышать и хотя бы немного думать. Жадный голод медленно отступал, сменяясь нежностью, приправленной толикой стыда. Нанами все еще дышала прерывисто и часто, и стискивала его плечи. — Сейчас все исправлю, — улыбнулся Томоэ и поцеловал твердую горошину соска. Пососал немного, выпустил изо рта, лизнул ложбинку меж небольших плотных грудей, спустился ниже, собирая языком одуряющую сладость ее тела. Поцеловал живот над самым началом темных завитков, вытер краем своего кимоно собственную сперму и тщательно вылизал следы на ее коже. Нанами заскребла пальцами постель, когда Томоэ проник языком внутрь нее. Она была сладкой даже внутри, и он ласкал ее, поддерживая за дрожащие бедра, а Нанами стонала в голос и металась, выгибаясь всем телом. Томоэ довел ее до конца, а потом долго целовал ее расслабленное тело, унимая собственное желание. Ночь заканчивалась, и надо было хотя бы немного поспать, прежде чем отправляться в человеческий мир. Все остальное могло подождать до следующего раза. Томоэ обнял разморенную, сонную Нанами, уткнулся носом в ее макушку и тихо улыбнулся, вдыхая запах ее волос и слушая, как ровно и медленно бьется ее сердце. В конце концов, у них еще будет целая жизнь и много-много ночей после.