Незабудка

      Скади привыкла носить много имён.       Чудовище. Демон. Разрушительница. Катастрофа.       Увидев её однажды, у наблюдателей не оставалось сомнений, она — другая. Отстранённая и отрешённая. Яростная и своевольная. Опасная. Плюющая на товарищество и взаимопомощь. Зачем ей напарники или команда, когда в её руках была сила, превосходящая их всех вместе взятых?       Наблюдатели не ошибались. Просто чтобы поднять меч, которым она управлялась, казалось бы, без особых усилий, требовалось не меньше двух человек. Первое время самые дружелюбные даже пытались справиться с оружием самостоятельно, улыбаясь, пытаясь пойти на контакт, но Скади неумолима. Улыбки, шутки и перепалки относились к мелочам жизни, которые она не могла себе позволить.       Мало кто осознавал, и Скади устала повторять — это всё ради их же блага.       Судьба распорядилась оставить её без компаньонов.       …Однако, она, несмотря на все имена, оставалась верна только одному из них. Поэтому, сегодня, вместо привычного оружия, в её руках покоился… Букет цветов.       Любопытные, удивлённые глаза то и дело смотрели ей в спину, гадая, озадаченно, над разгадкой сложившейся картины.       Она старалась не обращать на них внимания. Неужели это было так странно — держать в руках цветы?       «Было», смеялась она над самой собой, дивясь неожиданной наивности. Когда в последний раз она уделяла внимание на подобную ерунду? Как давно? Первым воспоминанием, пришедшим на ум, была мать, с едва заметной улыбкой возлагающая ей на голову разноцветный венок.       Скади не придавала цветам особого значения тогда, не придаёт и сейчас. То, что они оказались в её руках — не более, чем совпадение… И упрямость садовницы.       «У каждого из них свой посыл!» — заявляла она, — «Цвет, аромат, количество лепестков, их форма — у всего есть цель и назначение. Не даром же цветы — самый распространённый подарок на Терре!»       Садовница, казалось, страдала от излишней любви к своей работе, но Скади не смогла с ней не согласиться. Букет был красив. Мягкие тона напоминали о волнах далёких морей, осторожно переливаясь от тёмных глубин до лазурных прибрежных вод. Они… Заставляли тосковать.       Скади позволила себе едва заметную улыбку, осторожно, боясь сорвать, проскользив пальцами по лепесткам.       Было ли это той самой «магией, недосягаемой ни для одного Искусства», про которую лепетала садовница? Ведь даже с её лица ей удалось стереть задор и ликование. Или то была заслуга вскользь поведанной истории?       Секундный момент сентиментальности улетучился также случайно, как и появился. Цветы были не для неё и действительно имели предназначение. Глупое и, вероятно, абсолютно бессмысленное, но вот они, в её руках, а она сама перед дверью больничной палаты.       Ещё секунда, дабы собраться с мыслями, и дверь больше не представляет препятствия, открывая свои секреты ей на обозрение.       И они… Были ещё тоскливей, чем воспоминания минувших дней.       Пара щемотных рубинов, отчуждённых, будто только ото сна, блуждали по ней с ног до головы, не выражая понимания. К счастью, оно явилось, пускай и с задержкой, а вместе с ней явилась и улыбка на лице истомлённой женщины.       — Скади… Я рада, что ты вернулась.       Её слова, неестественно затянутые, источали покой. Он был обманчив.       — Я никуда не уходила, — Скади захлопнула за собой дверь с несколько излишней силой, оповещая соседние палаты о своём присутствии. Резкий хлопок заставил её немного поморщиться, но пациентка, казалось, совсем не заметила постороннего звука.       — Не уходила…? — приветливая улыбка пошатнулась. — Я помню… Задание. Ты ушла одна… Опять. Разве нет?       — Да. Но это было довольно давно. Я не участвую в операциях уже вторую неделю.       — Вот как… — протянула женщина, озадаченно приложив ладонь к щеке. — …Тогда ты, возможно, ранена? Ты пришла… За помощью?       Ранена? Какое беззастенчивое предположение. Скади потребовалось несколько добрых секунд, дабы вспомнить, когда она в последний раз посещала лазарет по его прямому назначению. Даже получив рану или две, она предпочитала не приближаться к докторам без крайней на то нужды.       Женщина перед ней когда-то разделяла подобное убеждение.       Когда-то. Не так уж и давно.       — Я не ранена, Спектр.       Улыбка на лице женщины расцвела вновь.       — Хорошо. Мне не нравится смотреть, как ты страдаешь… Тогда, возможно, ты пришла, чтобы навестить меня? Добрый Доктор сказал сегодня, что мне ещё нельзя выходить наружу самой…       Действительно. Выпускать её одну без присмотра — слишком рискованная авантюра. Даже в лучшие дни за ней постоянно следил по крайней мере один из элитных оперативников Острова Родос. Она об этом не догадывалась.       — Мне сообщили, что ты хотела меня видеть.       Спектр моргнула пару раз с застывшим выражением на лице. Спустя пару секунд её брови поползли вниз, а рот открылся, будто она намеривалась что-то сказать, но в горле встал ком. Так близко, но так далеко, слова вертелись на языке, но ни одно из них не обретало форму, снова и снова ускользая от неё пока озарение, наконец, не разразилось, подобно молнии:       — Да! — поёт она и лучезарно улыбается, подскакивая и выпрямляясь. — Я хотела увидеть тебя. Сказать тебе, попросить!       Несколько секунд она стоит на месте, глядя в никуда.       — Но… Но что? Что-то важное… Важное…       Голос женщины становился всё тише и тише, пока не превратился в едва различимый шёпот. Скади, не смотря на усилие, не смогла его разобрать.       — Ах… — раздосадовано протянула Спектр, оседая обратно на свою кровать. — …Я не знаю. Прости меня.       — Ничего страшного, — раздаётся пустой ответ, а глаза гостьи закрываются на пару долгих мгновений.       Как до такого дошло…?       Спектр смотрит на неё со скорбью в глазах и снисходительно улыбается. Она не помнит, не понимает — почему грусть и тоска неизменно одолевают её при каждом мимолётном взгляде. Возможно, ей не по силам проявить себя словами, а тягучие эмоции кажутся такими знакомыми, однако в голове раз за разом рождается одно и то же озарение — их печаль не соизмерима.       — …Иногда мне дают поиграть на пианино, — объявляет она спонтанно, отдаваясь шатким воспоминаниям, — я помню… Мотив. Он медленный и мелодичный, как колыбельная. Интересно, где же я его слышала…       Женщина бродит глазами по своей палате, словно ища ответ. Она находит его в незнакомом объекте, так резко выделявшимся среди окружающей белизны.       — Цветы. Как мило с твоей стороны. Никогда бы не подумала, что ты в них разбираешься… Как они называются?       С неизменной улыбкой она смотрела в молчаливые глаза посетительницы, пока букет не загородил обзор:       — Не знаю, — ложь сорвалась с языка намного проще, чем можно было себе представить, — я ничего не знаю о цветах. Кроме того, что им нужна вода. У тебя есть ваза?       Секунду спустя глупость вопроса догнала её спешный рассудок.       Конечно же у неё нет вазы.       — Я не знаю… Возможно, в тумбочке?       Усилие было бессмысленным, но Скади, те не менее, его приложила, в надежде найти хоть какую-нибудь ёмкость, в которую можно набрать воды. В тумбочке таковой не оказалось. Она была пуста.       Мягкий гул раздался со стороны. Обрывки мелодии, узнаваемой с первой ноты. Песни о покое морских долин и величестве их обитателей.       О доме.       Первый напев неожиданно сменился на второй, вырванный из песни, но всё ещё от неё неотъемлемый. Сказка о ужасающих битвах, непобедимых героях и существах, рождённых вместе с океанами.       Едва слышимый треск скрашивал картину, вставшую перед глазами.       Цветок сломался надвое под неестественной силой женщины, его держащей. На её лице — оскал, в глазах — бездна. Ни лучика света.       Она никогда не выберется.       Она ничем не может помочь. Только смотреть, как одна за другой её надежды ломаются пополам.       Отчаяние едва не сорвалось с её губ, но Скади вовремя прикусывает язык — больше не было никаких имён. Только Спектр. Только Скади.       — …Спектр, — давится она, чувствуя, как все стены и барьеры, так щепетильно возведённые, начинают разваливаться. — Спектр!       Но песня продолжает играть, яростно переливаясь из ноты в ноту, только чтобы начаться вновь, и Скади не находит иного решения, кроме как начать петь самой.       О лучах солнца за горизонтом, о смехе и танцах под яркой луной. О бесконечных дорогах, о путеводной звезде. О дождях и буранах прибрежных морей. Про древних героев, про чудовищ пучин. Про боль и утрату, про холод глубин. Про всесилие воли и слабость сердец.       Это была сказка, известная всему её народу. Скади пела, закрыв глаза, вспоминая, как когда-то ту же самую песню пела ей мать. Сколько бы она не пыталась, ей не удавалось повторить тех же чудных интонаций, но слова и мелодия намертво въелись в её воспоминания.       В душе воцарило странное чувство, когда песня подошла к концу. Мгновенная тишина казалась неестественной, почти давящей, но дискомфорт беспокоил Скади меньше всего. Её интерес захватила пара очарованных глаз, прикованная к букету цветов. Он, поредевший, аккуратно покоился в руках околдованной женщины. Медленно и осторожно она перебирала лепестки, не отрывая взгляда от своей посетительницы. Её голова продолжала неторопливо танцевать в такт затихшей песни.       Скади не знала, что дальше. Стоит ли ей уйти или же ждать ответной реакции? Что она вообще хочет услышать, на что рассчитывает? Она презирала себя за глупые чувства, надежду, но едва ли могла что-то с ними поделать.       — …Я помню, — звучит неожиданное откровение, и Скади едва не подпрыгивает на месте, — помню, что хотела сказать.       Спектр улыбается вновь. Настолько мягко и нежно, как только может.       Скади хочет бежать.       — Пожалуйста, не забывай меня…       В её взгляде так много ласки и скорби, а в мире осталось так мало чудес.       — …Но кто ты?